Пять дел стажёра Поттера (джен)

День первый

Шум подземки глушил мозг покруче любого окклюментивного щита, но я всё равно для страховки прибавил громкости на плеере. Теперь на особо смачных басах казалось, что стекла очков слегка дребезжат. А может, и не казалось.

«Ты знаешь лондонское метро, Поттер, — сказал куратор Браун. — У тебя есть удача, иммунитет к Империо и какое-никакое понятие об окклюменции. Это больше, чем есть у половины наших ребят». Смешно, да. И ведь когда начинаю объяснять, что меня переоценивают, считают — скромничаю.

Я бездумно катался по лондонской подземке, пересаживаясь с одного поезда на другой, слушал затёртый диск, который нарезал у Дадли, и чувствовал себя ну совершенно бесполезным. Я не представлял, чего хотел от меня Браун. Всей моей мифической удачи не хватило бы на то, чтобы оказаться на нужной станции в нужное время. Начнём с того, что станций в Лондоне едва ли не три сотни.

Но кто-то убивал магглов в метро. Были выжившие, и Аврорат утверждал, что были они под Империо, значит — маг. По крайней мере, по логике выходило так. А на деле выглядело бредом: ну за каким чёртом магам такое делать?

Плеер замолчал на мгновение, переключаясь на следующую композицию. Паузы были платой за рандом в настройках плейлиста. Да, я люблю, когда всё в беспорядке. Ну вот, «Rollin’» Limp Bizkit, любимая Даддерсова песня. Мне самому она не очень, писал, видать, поддавшись на кузенов энтузиазм. Я потянулся было к поясу переключить дальше, но уловил боковым зрением что-то неправильное. Осторожно повернул голову, пытаясь понять, в чем же дело, и увидел: девчонка лет пятнадцати в шипастом ошейнике стучала по поручню четко в том же ритме, что звучал у меня в ушах.

В совпадения я не верил никогда. Жизнь научила сомневаться, а школа авроров — тем более.

— Канэри-Уорф, — раздался голос в вагоне; девчонка выпрыгнула на платформу, а я не раздумывая шагнул за ней.

Она немного постояла, развернувшись к эскалаторам; смотрела вверх, на стеклянную крышу, сквозь которую белым светило солнце. Передёрнула плечами, как от холода, и зашагала к хвосту поезда.

Стеклянный барьер, отделяющий платформу от путей, закрылся. Мне это каждый раз нравилось, казалось, что вот она, безопасность. А девчонка встала у последней стеклянной двери и погладила её пальцами. Затем повернулась ко мне и уставилась в упор. Взгляд у неё был пронзительный, тяжелый, совсем не вязался с её возрастом.

— Наш юный герой, — сказала она. — Здравствуйте, мистер Поттер.

— Э-э, — ответил я растерянно. — Мы знакомы?

— Разве кто-то в магическом мире не знает вас? — странное было у неё выражение, будто пыталась улыбнуться, но что-то мешало. — Вы же настоящая звезда, сэр, если мне будет позволено так выразиться.

— Мисс, — строго сказал я, пытаясь вспомнить, что делать по регламенту, и понять, что вообще мне не нравится в этой девочке. — Вам придется пройти со мной.

Девчонка запрокинула голову и хрипло рассмеялась:

— В другой раз, мой милый.

Она коснулась стеклянной двери, и та легко отъехала в сторону. Подмигнула мне и шагнула вперед, прямо в свет приближающегося метропоезда.

* * *

На Гриммо плеер решительно не работал. Взрывались батарейки, деформировались диски, выходила из строя вся тонкая электроника. Я был уверен, что это происки Кричера, но доказательств не имел. Старый домовик с кристально честной мордой утверждал, что презренные маггловские поделки не выдерживают величия дома семьи Блэк. Сомнительная теория. Скорее, Кричеру просто не нравилась музыка. Вообще никакая.

Поэтому плеер каждый вечер отправлялся в наскоро трансфигурированный из забытых грабель почтовый ящик перед домом.

Дома было темно и тихо. Это хорошо, значит, заморозка держалась. Сил колдовать у меня не было. Я прошел мимо отливающего голубым портрета Вальбурги, мимо закрытой столовой на второй этаж, в пустую гостиную.

Сам не знаю, как я решился переехать в дом на Гриммо. Я его не любил и никогда не мог почувствовать себя здесь в безопасности. Впрочем, я давно себя нигде так не чувствовал.

А Кричер был мне рад, вот странно.

Гостиная стояла пустая и холодная, звонкая, как шахта вентиляции. Она никогда не была жилой комнатой, это было заметно. Когда я решил, что спать буду именно тут, мы с Кричером ободрали её до стенных панелей, вывезли все вещи и сняли портьеры. Теперь окна были голые, а из мебели остался лишь старый кожаный диван. Зато никто не подкрадется.

Я упал на диван, чувствуя себя выжатым, как сопофорный боб. День был лютый пиздец, а каждый раз, когда я закрывал глаза, перед ними появлялась сбитая девчонка. Будто картинку припечатали к внутренней стороне век.

Я ведь даже не вспомнил про палочку, не попытался что-нибудь сделать. Мог ведь за воротник ее ухватить. Да хоть за волосы, и дернуть назад. Что за ступор такой идиотский напал?

«Ты аврор или где? — орал невменяемый от злости Браун. — Задержать! Ступефай! Левиоса!»

Я не оправдывался, хоть и не аврор я еще и заклинание не успел бы использовать.

Поезд тормозил будто бы целую вечность, перед глазами проносились его окна; за окнами — стоящие люди, и клянусь, я могу вспомнить каждого из тех, кто миновал меня за эту вечность. Открылись двери поезда, двери на платформе, люди выходили и проходили мимо, а я все не вызывал авроров. На мысли об аврорах я как-то очнулся, коснулся палочки, посылая краткое сообщение Брауну. И ждал, когда же девчонку достанут из-под поезда.

«Не могла она легилиментить тебя, — сказал Браун потом. — Тебе показалось. Она обычный маггл под Империо. Для легилименции требуется зрительный контакт, и был он с девочкой, никак не с магом».

А я и готов был бы поверить, что ошибся, не будь этого стука в такт. Я мог бы прозакладывать магию: тот, кто вел девочку, пытался влезть мне в голову. Через маггловские мозги и глаза. Бред, бред.

И представлялось, как я хватаю одержимую девчонку, удерживаю, бросаю на платформу — живую! — а затем сдаю настоящим аврорам.

День второй

— Хозяин, — раздалось негромкое над ухом. — Шесть утра.

Я, оказывается, уснул и не заметил. За окном было все так же темно, и я не мог понять, полчаса я проспал или все семь — какая разница, отдохнувшим я себя все равно не чувствовал, как и вовсе не ложился. А Кричер — лучший будильник, самый надёжный, я сравнивал.

Проморгался я уже в трубе. Лондонцы так называют подземку, меня это веселит. Хотя какое сейчас веселье. Я сел в углу вагона и исподлобья наблюдал за входящими-выходящими людьми. Все они выглядели очень подозрительно. Каждый из них пялился на меня, пока не натыкался на мой взгляд, однозначно недобрый. Тогда тут же отводили глаза. А я прислушивался к своей мифической интуиции: ну и что делать-то?

Я на многое был готов, только чтобы вчерашнее не повторилось.

Доиграли Guano Apes, и плеер едва слышно зажужжал, переключаясь на новую песню.

«Почему ты не спишь, Гарри?» — вдруг раздалось в голове отчетливо, но негромко; и тут же без перехода три знаменитые ноты, и Джим запел:

People are strange when you’re a stranger,

Faces look ugly when you’re alone.

Я уже было убедил себя, что показалось, как тот бесполый, бестелесный голос продолжил:

«Как же он прав. Все вокруг чужаки, да, Гарри?»

— Кто ты? — спросил я вслух. Наверное, слишком громко, потому что сидевшая рядом пожилая леди вскочила и отошла от меня. Пусть.

Пусть.

«Я твой большой поклонник, Гарри. Я хочу сделать тебе подарок. Ты же не откажешься, да?»

— Покажись, — сказал я, вставая с сиденья. — Покажись, и мы поговорим, обсудим, что ты хочешь мне подарить.

Я внимательно оглядывался, на меня смотрели все в вагоне, и трудно было определить, где же хозяин голоса.

«Обязательно, мистер Поттер, Гарри. Но не сейчас».

— Грейт-Портленд-стрит, — объявил динамик. — Бейкер-стрит следующая.

Вагон мягко тряхнуло, поезд тронулся. Я прибавил громкости в плеере, надеясь, что говорящий со мною снова себя выдаст. Я верил, что мы в одном вагоне — ну как же иначе, как пролезть в чужой мозг с большого расстояния? — а под музыку сложно не постукивать, притопывать там.

И я нажал форвард, переключая. «Engel» Rammstein, самое то.

Мозг будто пронзило этим полусвистом-полутрелью, но я даже не вздрогнул. На меня все еще смотрели четверо; я переводил взгляд, стараясь держать их всех в поле зрения, и успел заметить, как пожилой мужчина сделал такой жест, будто пытался зажать уши — обе его руки дернулись вверх.

— Бейкер-стрит.

Двери разошлись, и старик с немыслимой для его возраста прытью вынесся на перрон, а я рванул следом, догнал в два кенгурячьих прыжка и схватил за руку. За запястье. Держал крепко, чтобы не вырвался, второй рукой тронул палочку, посылая тревожный сигнал.

Он даже не стал вырываться, гад. Понял, что не уйдет. И поэтому развернулся ко мне лицом — а был он ростом ровно с меня — и посмотрел в глаза. А я — в его. Глаза у него были старческие, немного безумные, подернутые дымкой, и смотрели будто сквозь меня.

— Сэр, — сказал я, выдергивая наушники, — вынужден вас задержать.

— Гарри, — старик криво улыбнулся. — Ты же позволишь так себя называть? Мистер Поттер — это для чужих людей, а мы с тобой вчера познакомились, и близко. Да, Гарри?

Поезд зашумел, покидая станцию. В мутных зрачках старика мелькали окна.

— Я обещал подарок, Гарри, — сказал он, дождавшись тишины. Мы стояли на платформе одни, это успокаивало. — Ты же позволишь мне его сделать?

— Я при исполнении, — ответил я строго. — Никаких подарков.

— Этот вам очень нужен, вы даже не представляете, насколько, — старик ухмыльнулся и провел пальцами по моей щеке, нежно, будто погладил.

Меня передернуло от отвращения, но руку я не отпустил. Может, он именно того и добивался, а не выйдет. Не на того напал!

— Полно, мистер Поттер, я на вас не нападал, — старик еще шире развел уголки рта, став похожим на Джокера из Даддерсовых комиксов, только дряхлого и страшного. Улыбкой это назвать было невозможно. — Пока.

— Прочь из моей головы! — разозлился я.

— Ну что ты, милый. Я даже не пробовал ещё.

Я все смотрел в эту сероватую дымку его глаз и чувствовал только сухую теплую руку в своей руке, это было единственное, что держало меня в мире, и падал, падал, падал.

— Отпускай его, Поттер. Мы дальше разберемся, — раздался знакомый голос откуда-то издалека, и я снова оказался на платформе, оглушённый и онемевший.

— О нет, Гарри, не отпускай меня, — прошелестел старик. — Ты даже не представляешь, насколько крепко должен за меня держаться.

— Не трогайте моего курсанта, — Браун взмахнул палочкой, и старика дернуло к нему. — Увидимся, Поттер. Я рад, что все закончилось.

Они оба исчезли с платформы. А я стоял и смотрел через рельсы на платформу напротив, и почему-то казалось, что сейчас там появится знакомый силуэт.

Из обоих тоннелей на станцию влетели поезда. Я потряс головой, вытряхивая из неё остатки дурмана. Не надо было выключать музыку, не надо было смотреть старику в глаза. Мерещится теперь чёрт-те что.

А казалось мне, что сквозь окна поездов я вижу высокую фигуру в феске и лиловой мантии, и что люди обходят эту фигуру, не замечая даже, и ветер подземки не шевелит длинную бороду.

* * *

Когда в учебке находилась Фэй, мне пахло мандрагорой.

Она сидела впереди. Я недовольно на неё смотрел. Её духи — она поливалась ими с ног до головы, да наверняка купалась в них, наливала полную ванну и мариновалась там. И вся насквозь пропахла апельсинами — и мандрагорой.

— Данбар, смени ты уже запах, бесит, — попросил я. Обычно я себе такого не позволял — старался не грубить, — но сегодня почему-то наконец достало.

— Поттер, — она повернулась ко мне, скрипнув стулом, и положила оба локтя на мою парту. — Это, между прочим, «Аврора» — специальный выпуск. Афродизиак и скополамин, знаешь, как в работе помогает!

— Не понял. Зачем тебе на работе афродизиак? — я слегка подвыпучил глаза, а Фэй стукнула меня по руке свитком:

— Фу, дурак. Проще подозреваемых допрашивать, и никакой магии.

Я фыркнул. Судя по всему, в собственно духи было влито магии не меньше, чем воды. Или что там туда льют-то?

В аудиторию вошел Грег Гойл, бросил небрежное «привет» нам с Фэй, а затем сумку на парту. Сел, сложил руки, уложил на них голову и, кажется, задремал.

Теперь я смотрел на его руки. Гойл всегда носил рубашки с коротким рукавом, и из-под рукавов росли мощные мышцы.

Когда я обнаружил его в своей группе, вроде бы даже не удивился. У меня тогда многие чувства отрубились, я после выпуска долго был как деревянный. Потом только пришел в себя, когда из группы ушел Рон и нас осталось трое, слишком уж это было странно и неожиданно.

Так вот, Гойл был здоровенным и неповоротливым. На занятиях он тупил, на практике — медлил и мазал, но только до третьего курса. Потом как-то обтесался, заимел неплохую реакцию, научился вполне складно выражать мысли и даже вытянулся, что ли. Убей меня бог, но я начал на него засматриваться.

Фэй тоже глянула на Гойла. Потом опять на меня:

— Тебе совсем не нравятся девушки?

— Нет, а тебе? — отозвался я.

— Дурак, — повторила Фэй. — Я-то нормальная.

Когда мы учились в Хогвартсе, я её почти не замечал, здесь же Фэй казалась своим в доску парнем.

— Не ожидал от тебя, — честно сказал я. — Я тоже думал, что ты нормальная.

«Люди странные, Гарри. Чужаки, помнишь?» — раздалось в голове. Как я не подпрыгнул и не заорал — не представляю.

В аудитории нас было трое. Я точно сам с собой говорить не мог, Фэй сидела отвернувшись и насупившись, Грег вроде как спал.

«Ведь необязательно иметь возможность дотронуться до того, кто живет у тебя в голове».

«Пошел в жопу», — подумал я.

Голос щекотно захихикал, и я с ужасом почувствовал, насколько его хозяин не в себе. Непередаваемое ощущение, отчасти знакомое: я мог сравнить это с тем, как проваливался когда-то в безумную уже голову Волдеморта.

«Безумие — непременный атрибут тёмного властелина, — подтвердил голос. — Волдеморт просто не успел открыть последнюю дверь, что отделяла его от этой силы, — и итог был печальным. Он не знал, Гарри. В своем высокомерии он меня не услышал».

— Ты псих, — сказал я вслух. — Где ты?

Фэй обернулась и недоуменно вздернула брови, Гойл даже не пошевелился. В тишине было хорошо слышно его сонное сопение.

«Открою тебе секрет, мой милый. Я могу использовать совершенно любой разум, мальчик, любого человека. Смотреть его глазами, говорить его ртом, посылать тебе через него свои мысли и управлять каждым его пальцем. Но мозг слаб, Гарри, он сгорает за считанные часы такой работы. Поэтому я не разговариваю через магов, нас и так слишком мало».

— Гарри, ты в порядке? — спросила Фэй; я отмахнулся от неё и вышел из помещения, сильно хлопнув дверью. Знал бы кто, как меня достаёт, когда кто-то ползает в моих мыслях!

— Где ты? — повторил я довольно громко. Он мог быть где угодно, этот могущественный болтливый злодей, даже совсем неподалеку, и я не исключал, что он слышит. Но никто не отвечал. Я достал из рюкзака плеер и начал распутывать наушники. Руки слегка подрагивали от злости.

«Я везде», — ласково прошелестело в голове, и мимо окна, перед которым я стоял, пролетел человек.

На секунду — это была очень длинная секунда — я увидел себя его глазами, как стою такой нелепый, в руках наушники, под мышкой зажат плеер, очки съехали на нос, а выражение лица, как и положено курсанту, совершенно тупое. Затем перед глазами появился асфальт, и я услышал звук падения. Отвратительный звук, особенно потому, наверное, что я слышал и своими ушами, и чужими. Такое вот стерео.

Я тут же перенесся к телу, не успев ни о чем подумать. Оно лежало лицом вниз, и из-под головы разливалась лужа крови.

— Помогите! — крикнул я громко, задрав голову. — Кто-нибудь?

Тело медленно перевернулось на спину и оказалось утренним старым гадом. Не открывая глаз, но растянув рот в улыбке, он прошептал:

— Увидимся, Гарри.

Губы его были в крови.

Марионетка, конечно же. Не кукловод, а кукла. Я должен был догадаться раньше. Я впрямь был совершенно туп, и выражение лица тут ни при чём.

— Стой, — сказал я беспомощно. — Не умирай его.

— Не жалей их, Гарри. Магглов слишком много, чтобы жалеть, — прохрипел старик, открыл глаза и снова улыбнулся. Так и умер, с улыбкой и с распахнутыми веками. Я склонился над ним, опять вглядываясь в глаза, мутные и уже неживые.

В его зрачках был Сириус. В прямом смысле, лицо Сириуса, то есть два лица, в каждом зрачке; Сириус хмурился, как будто силясь разглядеть что-нибудь сквозь мыльную пленку старческой катаракты.

Я тяжело осел на землю.

* * *

Браун тряс меня долго. Чуял своей аврорской чуйкой, что я недоговариваю. Но как я мог рассказать ему о том, что увидел? Сириус ушёл туда, откуда не возвращаются. Пошли бы смешки — мол, у курсанта Поттера глюки от перенапряжения. Или того хуже — бедный сиротка страдает без крёстного, надо его пожалеть.

А скорее всего, Браун бы поверил. Поверил бы в то, что я видел, и сдал бы в Мунго. Если не в Отдел тайн, на опыты.

Еле вырвался, в общем. Занятия уже закончились, время близилось к пяти вечера, я пытался понять, куда лучше податься с такой кашей в голове.

Я медленно вышел из Аврората и задрал голову к темнеющему небу. Оно выглядело низким, клубящимся, будто вот-вот развалится и просыплется мягкими комьями на Лондон.

— Поттер, — окликнул меня знакомый голос. Я так резко обернулся, что чуть не сломал шею. Кажется, я снова становился параноиком. От колонны перед ступенями отлип Грег Гойл и подошел ко мне. — Тебя с уроков забрали.

Да уж, а я и не заметил.

— Было дело, — подтвердил я. Грег задумался и тоже посмотрел на небо.

— Время обедать, — сказал он наконец. — Не хочешь в «Сытого пса» сходить?

— Да я как-то не голоден, — честно ответил я. Аппетит был отбит на всю оставшуюся жизнь.

— М-м. В другой раз? — сказал Гойл, дождался моего неуверенного кивка и ушёл.

Я смотрел на его широченную спину и думал, что я дебил. И пока думал, он дошёл до площадки и аппарировал, я даже не успел его окликнуть, завопить — эй, пойдем, слона сожру. А, опять Поттер протупил свой шанс.

И как-то так сразу отпали все вопросы, куда идти и что делать.

* * *

Дадли был доволен. Всегда же видно, когда тебе улыбаются искренне, а когда так, по привычке или из вежливости.

— Привет, Дадли, — сказал я ему и тоже улыбнулся.

— Прикинь, только сегодня о тебе вспоминал, — сказал он и забрал у меня коробку с полдюжиной стаута. — Думал, это потому, что давно не виделись, оказалось — предчувствие.

— Точно, можешь открывать эзотерический кабинет. И на рекламе: «Предскажу, когда к вам нагрянут родственники, вы всегда успеете спрятаться», — рассмеялся я.

— Отбою от клиентов бы не было, — довольно подтвердил Даддерс. — Чёрт, я и сам бы не отказался от услуг такого рода. Чтобы мама не застала, например, — и поднял пиво повыше одной рукой.

— Спиваешься, да? И без меня? — я протопал в комнату и упал в Даддерсово кресло. Я его просто обожал, это кресло в красно-зеленый тартан, оно было огромным, мягким — будто в облако падаешь. Идеально.

— Эй, оно моё! — привычно возмутился Дадли, распаковывая пиво, я так же привычно отмахнулся.

— Я вообще посоветоваться.

Дадли чуть не выронил бутылку:

— Со мной? О чём? Я не секу в вашу магию.

— Зато сечёшь в логику, чего нет у меня.

— Ты вообще балбес, — покровительственно сказал он и кинул бутылкой. — Тоже мне новость.

Через полчаса говорить уже стало проще. То есть, я рассказал ему про метро, про тварь-кукловода, даже про Дамблдора на перроне, и чёртовы духи Данбар приплёл. Когда дошёл до Сириуса, запнулся и принялся цедить своё пиво. Но спустя ещё полбутылки всё-таки сказал.

— Что думаешь? — спросил я, изучая этикетку.

— Рад, что не маг, — ответил он. — Как и всегда. А по сути — мёртвые вообще могут возвращаться?

Я задумался. Дадли побледнел:

— Ты это, прекращай. Живые трупы, между прочим, — страшно! Зомби всякие, бр-р-р.

— Сотвори кто такое с Сириусом, было бы очень мерзко, — сказал я. — Но для создания инфери нужен труп. А тела Сириуса нет.

— А вдруг он и не умер? И верховодит из-за арки всем этим бардаком? — спросил вдруг Дадли, и у меня стаут пошел не в то горло.

— Спятил? — прокашлял я.

— А по мне, так логично. Он упал в арку, которая оказалась межпланетным коридором, и потерял там память, осталось только желание мстить.

— Стоп, — прервал я разбег его мысли. — Гонишь. Пусть даже Арка — какой-то коридор, хотя ты пересмотрел видик. С какого перепугу Сириусу мстить магглам, которые вообще никогда ничего плохого ему не сделали?

— Ты же сам рассказывал, что он из фанатичной чистокровной семьи. Мало ли что у него в башке перемкнуло от такого стресса?

Я заржал и взял последнюю бутылку. У меня отлегло. Такого Сириус точно не мог, Дадли просто его не знал.

— Слушай, а не мог вернуться этот твой... Волдеморда?

Я снова подавился.

Сны мне не снились со школы, вот что было прекрасно. Я точно знаю, от какого кошмара просыпался бы иначе каждую ночь: не оскалы Адского пламени в Выручай-комнате, не зелёный отсвет Авады. Даже не мёртвые в большом зале — рядами, и Фред, и Тонкс с Ремусом... Мне бы просто снилось, что Волдеморт не умер, снова не умер, и мне всё это предстоит — ещё раз. Я посмотрел на Дадли, и что-то он понял в моем взгляде, что аж отдёрнулся немного и пожал плечами:

— Сам же рассказывал — называет себя тёмным лордом, безумный, ненавидит маглов.

— Не ненавидит, — машинально поправил его я, — я чувствовал это, просто какое-то совершенное равнодушие. Как к камушкам. Волдеморт по-другому к ним относился. Не объясню. Но это точно не он. И не Сириус.

— А кто тогда?

— Кто-то очень старый, могущественный и безумный более чем полностью, — сказал я и задумался.

Дадли сел на диван напротив и сложил ноги на низкий столик, заваленный книгами и тетрадками. Он тоже выглядел задумчиво.

— Чёрт, и пиво закончилось, — печально сказал он. — Кто пойдёт? А нет заклинания для вызова пиццы? И пива.

— Нету. Да мне хватит, — в голове и так гудело. — Представляешь, Грег меня позвал обедать, а я сказал, что не голоден. Дебил, да?

— О да, Поттер. Вот поэтому ты и помрёшь девственником, — заржал Дадли. Я пнул его по лодыжке.

Меньше всего я после Хогвартса вспоминал о Дурслях — то есть не вспоминал совсем. Я, пока был не в себе, старательно изображал, что всё у меня в порядке. Гермиону, кстати, обмануть не смог, это я потом понял: она расспрашивала, хмурилась, притаскивала какие-то труды по психологии и расписывала мне про посттравматический синдром, уговаривала пойти к маггловским специалистам или хотя бы в Мунго. Кажется, в конце концов я её просто грубо отшил; извинился, но она всё-таки отстала. Как раз Рон начал чудить — пропускал занятия, догонял и опять пропускал; я даже справился у Молли, не болен ли он чем серьёзным. Потом Гермиона попросила о встрече в кафе, долго молчала и гоняла пирожное по тарелке, наконец вздохнула, призналась, что уезжает в Австралию, и расплакалась. В общем, когда я включился обратно, оказалось, что говорить мне и не с кем, пожалуй, кроме Кричера.

Тогда-то я и налетел на Дадли где-то в центре Лондона, совершенно случайно, и через десять минут мы уже сидели в подвернувшейся кафешке, пили чай и вываливали друг другу... ну всё, что рассказывают давно не видевшиеся родственники.

Потом оказалось, что с Дадли мне вообще комфортно. Он неожиданно поступил в колледж — сам выбрал, сам поступил; съехал от родителей в съёмную квартирку в Харринги — поближе к учебе — и развёл умеренный беспорядок, в котором жил, слушал музыку, которая потом нравилась мне, смотрел фильмы, которые тут же становились мне интересны. А ещё он спокойно говорил на любые темы, включая магию и мои невнятные предпочтения.

— А не мог это быть Дамблдор? — вдруг спросил Даддерс. — Может, ты не глюк поймал, а он в натуре вернулся. Ты как раз видел его последний раз на станции. Уже после его смерти.

— Тьфу на тебя! Он бы тоже не стал такое вытворять. Даже если бы и вернулся — чего быть не может, потому что не может никогда.

Дадли пожал плечами:

— Старый, могущественный, безумный. Я, конечно, не настаиваю, но этот вариант мне кажется реальным.

Дадли, когда пил, начинал говорить красиво. Особенность организма, видимо.

— Не был Дамблдор безумным. И он умер. Точка.

Мне было неприятно об этом говорить. Сириус, Дамблдор — эти имена много для меня значили, для Дадли же были просто набором звуков.

— Как скажешь, — пожал плечами Большой Дэ. — Тема-то и правда неприятная. Слушай, давай «Матрицу» смотреть?

«Матрица» нам нравилась обоим. Полагаю, по разным причинам — но одинаково сильно. Я каждый раз смотрел и примерялся, как и что устроить заклинаниями здесь, в обычном мире. Пули там остановить, например. Реакция, поди, для такого должна быть нечеловеческой.

Я настолько крепко об этом задумался, представляя: вот человек наводит оружие, вот стреляет, и в эти мгновения надо успеть махнуть палочкой и продумать заклинание, — что уснул. И не снилось ничего.

День третий

Досыпал я уже в учебке. Сел опять за Грегом, Фэй на меня презрительно так посмотрела, будто это я её чем обидел. А я просто не мог спать под её духи. Это же кошмар какой-то, почему никому, кроме меня, они не мешают?

В общем, написал за десять минут контрольную по Запирающим заклинаниям, отдал листочек преподу, положил голову на парту и задремал. А что? Я на этом прекрасном кресле не выспался. Когда утром с него сполз, болело почти всё: спина, затёкшие ноги и даже голова. Зато если б было удобнее, я бы точно проспал занятия. Так что я черкнул кузену записку: «Метро не пользуйся, буду завтра», — и ушёл.

Чёрт его знает, насколько хорошо я написал эту дурацкую контрольную, баллы меня почти не волновали. Уж на нашем-то факультете полевая подготовка ценится куда больше теории. Да кому вообще надо знать различия между тремя видами чар, если все они снимаются Финитой?

Прогудел колокол, возвещая об окончании урока. Я зевнул и повернул голову на другую щёку.

— Может, в буфет? — спросила Фэй. Накрыло мандрагорой. Значит, подошла ко мне.

— Иди одна, — ответил Грег. Я аж сел и открыл глаза. Они что, вместе есть ходят? Давно ли? Почему я не замечал?

Фэй перекинула косу со спины на грудь и вышла задрав нос.

— Ты не заболел, Поттер? — спросил Гойл, всеми плечами повернувшись ко мне. — Что-то ты всё время без аппетита. Проклял кто?

Я посмотрел на него. Шутит, издевается или взаправду так думает? Так и не разобрался и ответил:

— Не иначе чем непроходимой тупостью.

— Новодел, видать, — покивал Гойл. — Не слыхал раньше о таком.

По ходу, заклинание было одно на двоих.

— Точно, — медленно сказал я. — Новодел. Само пройдёт.

В буфет мы не пошли. Вернулась довольная Фэй, к аромату духов примешалась ваниль, и мне захотелось зажать нос и выпрыгнуть в окно — оно было ближе, чем дверь. Я махнул палочкой. Плевать, что невежливо, но заклинание Головного пузыря спасёт мой нос и мои нервы.

Фэй понюхала кончик своей косы и возмущённо на меня посмотрела.

— Я говорил, не переношу твои духи.

— А я не чувствую ничего, — удивился Грег. — Ну, булочками пахнет.

Я пробурчал под нос что-то о том, какие все бесчувственные, и тут в аудиторию вошёл Кингсли.

Да, он давно стал министром магии, но от этого не перестал быть опытным аврором, одним из лучших. И преподавал у нас, зелени, Теорию и практику противодействия неопознанным заклятиям.

— Привет всем, — сказал он. — Гарри, что за цирк?

— Духи Фэй меня раздражают, — ответил я честно. — Можно оставить пузырь?

Кингсли пожал плечами и перешёл к занятию.

Он интересно их ведёт, с кучей примеров. Фэй вот недавно схлопотала сдвоенное оглушающее, не успела сориентироваться, так и просидела с открытым ртом до конца урока. В общем, не поспишь. А рубило меня просто нереально. Я, видимо, так таращился на Кингсли, что ближе к концу урока он спросил, всё ли мне понятно.

— Всё, сэр, — сказал я и потёр затылок.

— Поттер отупел, — решил поддержать меня Грег. — Вы на него не сердитесь.

— Гойл, как можно так говорить о своём товарище? — возмутился Кингсли, а я поспешил сказать:

— Да прав он.

Фэй захихикала у себя там за партой, я сидел весь красный, и даже правда было стыдно. Радовало только, что Гойл так ничего и не сообразил, хотя я и не понял, утешило это меня или наоборот.

И после занятий я так к нему и не подошёл, хотя хотел же. Просто сбежал домой.

Кричер, шаркая, вышел из кухни:

— Хозяин опять пропах маггловским питием, — проворчал он. — А старому Кричеру нюхать.

— Завидуй молча, — ответил я. — Или могу и тебе заказать, хочешь?

Он открыл рот и так стоял с полминуты, потом сказал:

— Ну нет, старый Кричер и без того скоро подохнет.

— Тьфу на тебя, — вздохнул я. — Вдруг бы понравилось.

— Тогда это был бы другой домовик, — отрезал тот. — Не Кричер, — и с достоинством удалился обратно.

Так я понял, что ужина сегодня можно не ждать. По большому счету было плевать, есть мне и правда хотелось редко. Я мешком свалился на свой диван, положив ноги на подлокотник поудобнее, обнял кожаную подушку и задумался.

В голове был хаос, прямо как в подземке. Неведомый маньяк-убийца, советы Дадли, Гойл. Сириус, чёрт побери, отражённый в глазах мертвеца; призрак Дамблдора на станции. Я не мог думать о том, что подземный маньяк и кто-то из умерших дорогих мне людей — один и тот же человек. И не думать тоже не получалось. Я бы решил, что схожу с ума, только вот давно был твёрдо уверен, что свихнулся, ещё когда убивал Квиррелла.

Надо спать.

* * *

Потом меня что-то ткнуло в бок, я аж подпрыгнул и, наверное, проснулся, потому что было уже совсем-совсем поздно. Или даже очень рано. Часов в доме на Гриммо не водилось.

— Кричер? — сказал я. — Что случилось?

Но никого рядом не было. Сон слетел; я тихо прижался к спинке дивана и вынул из-под подушки волшебную палочку:

— Люмос.

Засветился яркий огонёк, заставив меня зажмуриться и проморгаться. Какая там постоянная бдительность, будь злоумышленник в комнате, за эти десять секунд я стал бы трупом. Ну или кем там он пожелал бы меня увидеть.

Комната была пуста. Ощущение чужого прикосновения не проходило.

— Кричер! — громче позвал я.

Нет ответа. Удерживая огонёк, я пошёл вниз.

Холодел бок там, где меня коснулись чьи-то пальцы, стыли босые ступни, было как-то жутенько спускаться по лестнице, хотелось вернуться обратно на диван, поджать ноги и так и сидеть до рассвета. Дурацкое чувство. И где-то на середине второго пролёта лестницы что-то тёплое коснулось штанины и ноги под ней. Как я не ёбнулся с лестницы и не заорал — не представляю, однако контроль над Люмосом я потерял, и он погас.

— Люмос Максима, — рявкнул я, и лестницу и коридор передо мной залило белым светом и резкими тенями.

Тени отбрасывали блестящие круглые штуковины, парящие в воздухе. Эффект Иммобулюса, ясное дело. Кто-то колдовал в моём доме, пока я спал.

Прижимаясь одним плечом к стене, в абсолютной тишине я прошёл оставшиеся несколько ступенек. Сделал ещё шаг, точнее, попытался сделать, но не смог. Я понял, что это за шарики.

В воздухе, будто в невесомости, парило безголовое тело Кричера. Из разорванной шеи текла кровь и разлеталась по этажу. Капли сталкивались, соединяясь, увеличивались, бесшумно касались стен, растекаясь по ним тёмными кляксами. Из ступора меня вывела проплывшая мимо портрета Вальбурги голова домовика.