Пять дел стажёра Поттера (джен)

День первый

Шум подземки глушил мозг покруче любого окклюментивного щита, но я всё равно для страховки прибавил громкости на плеере. Теперь на особо смачных басах казалось, что стекла очков слегка дребезжат. А может, и не казалось.

«Ты знаешь лондонское метро, Поттер, — сказал куратор Браун. — У тебя есть удача, иммунитет к Империо и какое-никакое понятие об окклюменции. Это больше, чем есть у половины наших ребят». Смешно, да. И ведь когда начинаю объяснять, что меня переоценивают, считают — скромничаю.

Я бездумно катался по лондонской подземке, пересаживаясь с одного поезда на другой, слушал затёртый диск, который нарезал у Дадли, и чувствовал себя ну совершенно бесполезным. Я не представлял, чего хотел от меня Браун. Всей моей мифической удачи не хватило бы на то, чтобы оказаться на нужной станции в нужное время. Начнём с того, что станций в Лондоне едва ли не три сотни.

Но кто-то убивал магглов в метро. Были выжившие, и Аврорат утверждал, что были они под Империо, значит — маг. По крайней мере, по логике выходило так. А на деле выглядело бредом: ну за каким чёртом магам такое делать?

Плеер замолчал на мгновение, переключаясь на следующую композицию. Паузы были платой за рандом в настройках плейлиста. Да, я люблю, когда всё в беспорядке. Ну вот, «Rollin’» Limp Bizkit, любимая Даддерсова песня. Мне самому она не очень, писал, видать, поддавшись на кузенов энтузиазм. Я потянулся было к поясу переключить дальше, но уловил боковым зрением что-то неправильное. Осторожно повернул голову, пытаясь понять, в чем же дело, и увидел: девчонка лет пятнадцати в шипастом ошейнике стучала по поручню четко в том же ритме, что звучал у меня в ушах.

В совпадения я не верил никогда. Жизнь научила сомневаться, а школа авроров — тем более.

— Канэри-Уорф, — раздался голос в вагоне; девчонка выпрыгнула на платформу, а я не раздумывая шагнул за ней.

Она немного постояла, развернувшись к эскалаторам; смотрела вверх, на стеклянную крышу, сквозь которую белым светило солнце. Передёрнула плечами, как от холода, и зашагала к хвосту поезда.

Стеклянный барьер, отделяющий платформу от путей, закрылся. Мне это каждый раз нравилось, казалось, что вот она, безопасность. А девчонка встала у последней стеклянной двери и погладила её пальцами. Затем повернулась ко мне и уставилась в упор. Взгляд у неё был пронзительный, тяжелый, совсем не вязался с её возрастом.

— Наш юный герой, — сказала она. — Здравствуйте, мистер Поттер.

— Э-э, — ответил я растерянно. — Мы знакомы?

— Разве кто-то в магическом мире не знает вас? — странное было у неё выражение, будто пыталась улыбнуться, но что-то мешало. — Вы же настоящая звезда, сэр, если мне будет позволено так выразиться.

— Мисс, — строго сказал я, пытаясь вспомнить, что делать по регламенту, и понять, что вообще мне не нравится в этой девочке. — Вам придется пройти со мной.

Девчонка запрокинула голову и хрипло рассмеялась:

— В другой раз, мой милый.

Она коснулась стеклянной двери, и та легко отъехала в сторону. Подмигнула мне и шагнула вперед, прямо в свет приближающегося метропоезда.

* * *

На Гриммо плеер решительно не работал. Взрывались батарейки, деформировались диски, выходила из строя вся тонкая электроника. Я был уверен, что это происки Кричера, но доказательств не имел. Старый домовик с кристально честной мордой утверждал, что презренные маггловские поделки не выдерживают величия дома семьи Блэк. Сомнительная теория. Скорее, Кричеру просто не нравилась музыка. Вообще никакая.

Поэтому плеер каждый вечер отправлялся в наскоро трансфигурированный из забытых грабель почтовый ящик перед домом.

Дома было темно и тихо. Это хорошо, значит, заморозка держалась. Сил колдовать у меня не было. Я прошел мимо отливающего голубым портрета Вальбурги, мимо закрытой столовой на второй этаж, в пустую гостиную.

Сам не знаю, как я решился переехать в дом на Гриммо. Я его не любил и никогда не мог почувствовать себя здесь в безопасности. Впрочем, я давно себя нигде так не чувствовал.

А Кричер был мне рад, вот странно.

Гостиная стояла пустая и холодная, звонкая, как шахта вентиляции. Она никогда не была жилой комнатой, это было заметно. Когда я решил, что спать буду именно тут, мы с Кричером ободрали её до стенных панелей, вывезли все вещи и сняли портьеры. Теперь окна были голые, а из мебели остался лишь старый кожаный диван. Зато никто не подкрадется.

Я упал на диван, чувствуя себя выжатым, как сопофорный боб. День был лютый пиздец, а каждый раз, когда я закрывал глаза, перед ними появлялась сбитая девчонка. Будто картинку припечатали к внутренней стороне век.

Я ведь даже не вспомнил про палочку, не попытался что-нибудь сделать. Мог ведь за воротник ее ухватить. Да хоть за волосы, и дернуть назад. Что за ступор такой идиотский напал?

«Ты аврор или где? — орал невменяемый от злости Браун. — Задержать! Ступефай! Левиоса!»

Я не оправдывался, хоть и не аврор я еще и заклинание не успел бы использовать.

Поезд тормозил будто бы целую вечность, перед глазами проносились его окна; за окнами — стоящие люди, и клянусь, я могу вспомнить каждого из тех, кто миновал меня за эту вечность. Открылись двери поезда, двери на платформе, люди выходили и проходили мимо, а я все не вызывал авроров. На мысли об аврорах я как-то очнулся, коснулся палочки, посылая краткое сообщение Брауну. И ждал, когда же девчонку достанут из-под поезда.

«Не могла она легилиментить тебя, — сказал Браун потом. — Тебе показалось. Она обычный маггл под Империо. Для легилименции требуется зрительный контакт, и был он с девочкой, никак не с магом».

А я и готов был бы поверить, что ошибся, не будь этого стука в такт. Я мог бы прозакладывать магию: тот, кто вел девочку, пытался влезть мне в голову. Через маггловские мозги и глаза. Бред, бред.

И представлялось, как я хватаю одержимую девчонку, удерживаю, бросаю на платформу — живую! — а затем сдаю настоящим аврорам.

День второй

— Хозяин, — раздалось негромкое над ухом. — Шесть утра.

Я, оказывается, уснул и не заметил. За окном было все так же темно, и я не мог понять, полчаса я проспал или все семь — какая разница, отдохнувшим я себя все равно не чувствовал, как и вовсе не ложился. А Кричер — лучший будильник, самый надёжный, я сравнивал.

Проморгался я уже в трубе. Лондонцы так называют подземку, меня это веселит. Хотя какое сейчас веселье. Я сел в углу вагона и исподлобья наблюдал за входящими-выходящими людьми. Все они выглядели очень подозрительно. Каждый из них пялился на меня, пока не натыкался на мой взгляд, однозначно недобрый. Тогда тут же отводили глаза. А я прислушивался к своей мифической интуиции: ну и что делать-то?

Я на многое был готов, только чтобы вчерашнее не повторилось.

Доиграли Guano Apes, и плеер едва слышно зажужжал, переключаясь на новую песню.

«Почему ты не спишь, Гарри?» — вдруг раздалось в голове отчетливо, но негромко; и тут же без перехода три знаменитые ноты, и Джим запел:

People are strange when you’re a stranger,

Faces look ugly when you’re alone.

Я уже было убедил себя, что показалось, как тот бесполый, бестелесный голос продолжил:

«Как же он прав. Все вокруг чужаки, да, Гарри?»

— Кто ты? — спросил я вслух. Наверное, слишком громко, потому что сидевшая рядом пожилая леди вскочила и отошла от меня. Пусть.

Пусть.

«Я твой большой поклонник, Гарри. Я хочу сделать тебе подарок. Ты же не откажешься, да?»

— Покажись, — сказал я, вставая с сиденья. — Покажись, и мы поговорим, обсудим, что ты хочешь мне подарить.

Я внимательно оглядывался, на меня смотрели все в вагоне, и трудно было определить, где же хозяин голоса.

«Обязательно, мистер Поттер, Гарри. Но не сейчас».

— Грейт-Портленд-стрит, — объявил динамик. — Бейкер-стрит следующая.

Вагон мягко тряхнуло, поезд тронулся. Я прибавил громкости в плеере, надеясь, что говорящий со мною снова себя выдаст. Я верил, что мы в одном вагоне — ну как же иначе, как пролезть в чужой мозг с большого расстояния? — а под музыку сложно не постукивать, притопывать там.

И я нажал форвард, переключая. «Engel» Rammstein, самое то.

Мозг будто пронзило этим полусвистом-полутрелью, но я даже не вздрогнул. На меня все еще смотрели четверо; я переводил взгляд, стараясь держать их всех в поле зрения, и успел заметить, как пожилой мужчина сделал такой жест, будто пытался зажать уши — обе его руки дернулись вверх.

— Бейкер-стрит.

Двери разошлись, и старик с немыслимой для его возраста прытью вынесся на перрон, а я рванул следом, догнал в два кенгурячьих прыжка и схватил за руку. За запястье. Держал крепко, чтобы не вырвался, второй рукой тронул палочку, посылая тревожный сигнал.

Он даже не стал вырываться, гад. Понял, что не уйдет. И поэтому развернулся ко мне лицом — а был он ростом ровно с меня — и посмотрел в глаза. А я — в его. Глаза у него были старческие, немного безумные, подернутые дымкой, и смотрели будто сквозь меня.

— Сэр, — сказал я, выдергивая наушники, — вынужден вас задержать.

— Гарри, — старик криво улыбнулся. — Ты же позволишь так себя называть? Мистер Поттер — это для чужих людей, а мы с тобой вчера познакомились, и близко. Да, Гарри?

Поезд зашумел, покидая станцию. В мутных зрачках старика мелькали окна.

— Я обещал подарок, Гарри, — сказал он, дождавшись тишины. Мы стояли на платформе одни, это успокаивало. — Ты же позволишь мне его сделать?

— Я при исполнении, — ответил я строго. — Никаких подарков.

— Этот вам очень нужен, вы даже не представляете, насколько, — старик ухмыльнулся и провел пальцами по моей щеке, нежно, будто погладил.

Меня передернуло от отвращения, но руку я не отпустил. Может, он именно того и добивался, а не выйдет. Не на того напал!

— Полно, мистер Поттер, я на вас не нападал, — старик еще шире развел уголки рта, став похожим на Джокера из Даддерсовых комиксов, только дряхлого и страшного. Улыбкой это назвать было невозможно. — Пока.

— Прочь из моей головы! — разозлился я.

— Ну что ты, милый. Я даже не пробовал ещё.

Я все смотрел в эту сероватую дымку его глаз и чувствовал только сухую теплую руку в своей руке, это было единственное, что держало меня в мире, и падал, падал, падал.

— Отпускай его, Поттер. Мы дальше разберемся, — раздался знакомый голос откуда-то издалека, и я снова оказался на платформе, оглушённый и онемевший.

— О нет, Гарри, не отпускай меня, — прошелестел старик. — Ты даже не представляешь, насколько крепко должен за меня держаться.

— Не трогайте моего курсанта, — Браун взмахнул палочкой, и старика дернуло к нему. — Увидимся, Поттер. Я рад, что все закончилось.

Они оба исчезли с платформы. А я стоял и смотрел через рельсы на платформу напротив, и почему-то казалось, что сейчас там появится знакомый силуэт.

Из обоих тоннелей на станцию влетели поезда. Я потряс головой, вытряхивая из неё остатки дурмана. Не надо было выключать музыку, не надо было смотреть старику в глаза. Мерещится теперь чёрт-те что.

А казалось мне, что сквозь окна поездов я вижу высокую фигуру в феске и лиловой мантии, и что люди обходят эту фигуру, не замечая даже, и ветер подземки не шевелит длинную бороду.

* * *

Когда в учебке находилась Фэй, мне пахло мандрагорой.

Она сидела впереди. Я недовольно на неё смотрел. Её духи — она поливалась ими с ног до головы, да наверняка купалась в них, наливала полную ванну и мариновалась там. И вся насквозь пропахла апельсинами — и мандрагорой.

— Данбар, смени ты уже запах, бесит, — попросил я. Обычно я себе такого не позволял — старался не грубить, — но сегодня почему-то наконец достало.

— Поттер, — она повернулась ко мне, скрипнув стулом, и положила оба локтя на мою парту. — Это, между прочим, «Аврора» — специальный выпуск. Афродизиак и скополамин, знаешь, как в работе помогает!

— Не понял. Зачем тебе на работе афродизиак? — я слегка подвыпучил глаза, а Фэй стукнула меня по руке свитком:

— Фу, дурак. Проще подозреваемых допрашивать, и никакой магии.

Я фыркнул. Судя по всему, в собственно духи было влито магии не меньше, чем воды. Или что там туда льют-то?

В аудиторию вошел Грег Гойл, бросил небрежное «привет» нам с Фэй, а затем сумку на парту. Сел, сложил руки, уложил на них голову и, кажется, задремал.

Теперь я смотрел на его руки. Гойл всегда носил рубашки с коротким рукавом, и из-под рукавов росли мощные мышцы.

Когда я обнаружил его в своей группе, вроде бы даже не удивился. У меня тогда многие чувства отрубились, я после выпуска долго был как деревянный. Потом только пришел в себя, когда из группы ушел Рон и нас осталось трое, слишком уж это было странно и неожиданно.

Так вот, Гойл был здоровенным и неповоротливым. На занятиях он тупил, на практике — медлил и мазал, но только до третьего курса. Потом как-то обтесался, заимел неплохую реакцию, научился вполне складно выражать мысли и даже вытянулся, что ли. Убей меня бог, но я начал на него засматриваться.

Фэй тоже глянула на Гойла. Потом опять на меня:

— Тебе совсем не нравятся девушки?

— Нет, а тебе? — отозвался я.

— Дурак, — повторила Фэй. — Я-то нормальная.

Когда мы учились в Хогвартсе, я её почти не замечал, здесь же Фэй казалась своим в доску парнем.

— Не ожидал от тебя, — честно сказал я. — Я тоже думал, что ты нормальная.

«Люди странные, Гарри. Чужаки, помнишь?» — раздалось в голове. Как я не подпрыгнул и не заорал — не представляю.

В аудитории нас было трое. Я точно сам с собой говорить не мог, Фэй сидела отвернувшись и насупившись, Грег вроде как спал.

«Ведь необязательно иметь возможность дотронуться до того, кто живет у тебя в голове».

«Пошел в жопу», — подумал я.

Голос щекотно захихикал, и я с ужасом почувствовал, насколько его хозяин не в себе. Непередаваемое ощущение, отчасти знакомое: я мог сравнить это с тем, как проваливался когда-то в безумную уже голову Волдеморта.

«Безумие — непременный атрибут тёмного властелина, — подтвердил голос. — Волдеморт просто не успел открыть последнюю дверь, что отделяла его от этой силы, — и итог был печальным. Он не знал, Гарри. В своем высокомерии он меня не услышал».

— Ты псих, — сказал я вслух. — Где ты?

Фэй обернулась и недоуменно вздернула брови, Гойл даже не пошевелился. В тишине было хорошо слышно его сонное сопение.

«Открою тебе секрет, мой милый. Я могу использовать совершенно любой разум, мальчик, любого человека. Смотреть его глазами, говорить его ртом, посылать тебе через него свои мысли и управлять каждым его пальцем. Но мозг слаб, Гарри, он сгорает за считанные часы такой работы. Поэтому я не разговариваю через магов, нас и так слишком мало».

— Гарри, ты в порядке? — спросила Фэй; я отмахнулся от неё и вышел из помещения, сильно хлопнув дверью. Знал бы кто, как меня достаёт, когда кто-то ползает в моих мыслях!

— Где ты? — повторил я довольно громко. Он мог быть где угодно, этот могущественный болтливый злодей, даже совсем неподалеку, и я не исключал, что он слышит. Но никто не отвечал. Я достал из рюкзака плеер и начал распутывать наушники. Руки слегка подрагивали от злости.

«Я везде», — ласково прошелестело в голове, и мимо окна, перед которым я стоял, пролетел человек.

На секунду — это была очень длинная секунда — я увидел себя его глазами, как стою такой нелепый, в руках наушники, под мышкой зажат плеер, очки съехали на нос, а выражение лица, как и положено курсанту, совершенно тупое. Затем перед глазами появился асфальт, и я услышал звук падения. Отвратительный звук, особенно потому, наверное, что я слышал и своими ушами, и чужими. Такое вот стерео.

Я тут же перенесся к телу, не успев ни о чем подумать. Оно лежало лицом вниз, и из-под головы разливалась лужа крови.

— Помогите! — крикнул я громко, задрав голову. — Кто-нибудь?

Тело медленно перевернулось на спину и оказалось утренним старым гадом. Не открывая глаз, но растянув рот в улыбке, он прошептал:

— Увидимся, Гарри.

Губы его были в крови.

Марионетка, конечно же. Не кукловод, а кукла. Я должен был догадаться раньше. Я впрямь был совершенно туп, и выражение лица тут ни при чём.

— Стой, — сказал я беспомощно. — Не умирай его.

— Не жалей их, Гарри. Магглов слишком много, чтобы жалеть, — прохрипел старик, открыл глаза и снова улыбнулся. Так и умер, с улыбкой и с распахнутыми веками. Я склонился над ним, опять вглядываясь в глаза, мутные и уже неживые.

В его зрачках был Сириус. В прямом смысле, лицо Сириуса, то есть два лица, в каждом зрачке; Сириус хмурился, как будто силясь разглядеть что-нибудь сквозь мыльную пленку старческой катаракты.

Я тяжело осел на землю.

* * *

Браун тряс меня долго. Чуял своей аврорской чуйкой, что я недоговариваю. Но как я мог рассказать ему о том, что увидел? Сириус ушёл туда, откуда не возвращаются. Пошли бы смешки — мол, у курсанта Поттера глюки от перенапряжения. Или того хуже — бедный сиротка страдает без крёстного, надо его пожалеть.

А скорее всего, Браун бы поверил. Поверил бы в то, что я видел, и сдал бы в Мунго. Если не в Отдел тайн, на опыты.

Еле вырвался, в общем. Занятия уже закончились, время близилось к пяти вечера, я пытался понять, куда лучше податься с такой кашей в голове.

Я медленно вышел из Аврората и задрал голову к темнеющему небу. Оно выглядело низким, клубящимся, будто вот-вот развалится и просыплется мягкими комьями на Лондон.

— Поттер, — окликнул меня знакомый голос. Я так резко обернулся, что чуть не сломал шею. Кажется, я снова становился параноиком. От колонны перед ступенями отлип Грег Гойл и подошел ко мне. — Тебя с уроков забрали.

Да уж, а я и не заметил.

— Было дело, — подтвердил я. Грег задумался и тоже посмотрел на небо.

— Время обедать, — сказал он наконец. — Не хочешь в «Сытого пса» сходить?

— Да я как-то не голоден, — честно ответил я. Аппетит был отбит на всю оставшуюся жизнь.

— М-м. В другой раз? — сказал Гойл, дождался моего неуверенного кивка и ушёл.

Я смотрел на его широченную спину и думал, что я дебил. И пока думал, он дошёл до площадки и аппарировал, я даже не успел его окликнуть, завопить — эй, пойдем, слона сожру. А, опять Поттер протупил свой шанс.

И как-то так сразу отпали все вопросы, куда идти и что делать.

* * *

Дадли был доволен. Всегда же видно, когда тебе улыбаются искренне, а когда так, по привычке или из вежливости.

— Привет, Дадли, — сказал я ему и тоже улыбнулся.

— Прикинь, только сегодня о тебе вспоминал, — сказал он и забрал у меня коробку с полдюжиной стаута. — Думал, это потому, что давно не виделись, оказалось — предчувствие.

— Точно, можешь открывать эзотерический кабинет. И на рекламе: «Предскажу, когда к вам нагрянут родственники, вы всегда успеете спрятаться», — рассмеялся я.

— Отбою от клиентов бы не было, — довольно подтвердил Даддерс. — Чёрт, я и сам бы не отказался от услуг такого рода. Чтобы мама не застала, например, — и поднял пиво повыше одной рукой.

— Спиваешься, да? И без меня? — я протопал в комнату и упал в Даддерсово кресло. Я его просто обожал, это кресло в красно-зеленый тартан, оно было огромным, мягким — будто в облако падаешь. Идеально.

— Эй, оно моё! — привычно возмутился Дадли, распаковывая пиво, я так же привычно отмахнулся.

— Я вообще посоветоваться.

Дадли чуть не выронил бутылку:

— Со мной? О чём? Я не секу в вашу магию.

— Зато сечёшь в логику, чего нет у меня.

— Ты вообще балбес, — покровительственно сказал он и кинул бутылкой. — Тоже мне новость.

Через полчаса говорить уже стало проще. То есть, я рассказал ему про метро, про тварь-кукловода, даже про Дамблдора на перроне, и чёртовы духи Данбар приплёл. Когда дошёл до Сириуса, запнулся и принялся цедить своё пиво. Но спустя ещё полбутылки всё-таки сказал.

— Что думаешь? — спросил я, изучая этикетку.

— Рад, что не маг, — ответил он. — Как и всегда. А по сути — мёртвые вообще могут возвращаться?

Я задумался. Дадли побледнел:

— Ты это, прекращай. Живые трупы, между прочим, — страшно! Зомби всякие, бр-р-р.

— Сотвори кто такое с Сириусом, было бы очень мерзко, — сказал я. — Но для создания инфери нужен труп. А тела Сириуса нет.

— А вдруг он и не умер? И верховодит из-за арки всем этим бардаком? — спросил вдруг Дадли, и у меня стаут пошел не в то горло.

— Спятил? — прокашлял я.

— А по мне, так логично. Он упал в арку, которая оказалась межпланетным коридором, и потерял там память, осталось только желание мстить.

— Стоп, — прервал я разбег его мысли. — Гонишь. Пусть даже Арка — какой-то коридор, хотя ты пересмотрел видик. С какого перепугу Сириусу мстить магглам, которые вообще никогда ничего плохого ему не сделали?

— Ты же сам рассказывал, что он из фанатичной чистокровной семьи. Мало ли что у него в башке перемкнуло от такого стресса?

Я заржал и взял последнюю бутылку. У меня отлегло. Такого Сириус точно не мог, Дадли просто его не знал.

— Слушай, а не мог вернуться этот твой... Волдеморда?

Я снова подавился.

Сны мне не снились со школы, вот что было прекрасно. Я точно знаю, от какого кошмара просыпался бы иначе каждую ночь: не оскалы Адского пламени в Выручай-комнате, не зелёный отсвет Авады. Даже не мёртвые в большом зале — рядами, и Фред, и Тонкс с Ремусом... Мне бы просто снилось, что Волдеморт не умер, снова не умер, и мне всё это предстоит — ещё раз. Я посмотрел на Дадли, и что-то он понял в моем взгляде, что аж отдёрнулся немного и пожал плечами:

— Сам же рассказывал — называет себя тёмным лордом, безумный, ненавидит маглов.

— Не ненавидит, — машинально поправил его я, — я чувствовал это, просто какое-то совершенное равнодушие. Как к камушкам. Волдеморт по-другому к ним относился. Не объясню. Но это точно не он. И не Сириус.

— А кто тогда?

— Кто-то очень старый, могущественный и безумный более чем полностью, — сказал я и задумался.

Дадли сел на диван напротив и сложил ноги на низкий столик, заваленный книгами и тетрадками. Он тоже выглядел задумчиво.

— Чёрт, и пиво закончилось, — печально сказал он. — Кто пойдёт? А нет заклинания для вызова пиццы? И пива.

— Нету. Да мне хватит, — в голове и так гудело. — Представляешь, Грег меня позвал обедать, а я сказал, что не голоден. Дебил, да?

— О да, Поттер. Вот поэтому ты и помрёшь девственником, — заржал Дадли. Я пнул его по лодыжке.

Меньше всего я после Хогвартса вспоминал о Дурслях — то есть не вспоминал совсем. Я, пока был не в себе, старательно изображал, что всё у меня в порядке. Гермиону, кстати, обмануть не смог, это я потом понял: она расспрашивала, хмурилась, притаскивала какие-то труды по психологии и расписывала мне про посттравматический синдром, уговаривала пойти к маггловским специалистам или хотя бы в Мунго. Кажется, в конце концов я её просто грубо отшил; извинился, но она всё-таки отстала. Как раз Рон начал чудить — пропускал занятия, догонял и опять пропускал; я даже справился у Молли, не болен ли он чем серьёзным. Потом Гермиона попросила о встрече в кафе, долго молчала и гоняла пирожное по тарелке, наконец вздохнула, призналась, что уезжает в Австралию, и расплакалась. В общем, когда я включился обратно, оказалось, что говорить мне и не с кем, пожалуй, кроме Кричера.

Тогда-то я и налетел на Дадли где-то в центре Лондона, совершенно случайно, и через десять минут мы уже сидели в подвернувшейся кафешке, пили чай и вываливали друг другу... ну всё, что рассказывают давно не видевшиеся родственники.

Потом оказалось, что с Дадли мне вообще комфортно. Он неожиданно поступил в колледж — сам выбрал, сам поступил; съехал от родителей в съёмную квартирку в Харринги — поближе к учебе — и развёл умеренный беспорядок, в котором жил, слушал музыку, которая потом нравилась мне, смотрел фильмы, которые тут же становились мне интересны. А ещё он спокойно говорил на любые темы, включая магию и мои невнятные предпочтения.

— А не мог это быть Дамблдор? — вдруг спросил Даддерс. — Может, ты не глюк поймал, а он в натуре вернулся. Ты как раз видел его последний раз на станции. Уже после его смерти.

— Тьфу на тебя! Он бы тоже не стал такое вытворять. Даже если бы и вернулся — чего быть не может, потому что не может никогда.

Дадли пожал плечами:

— Старый, могущественный, безумный. Я, конечно, не настаиваю, но этот вариант мне кажется реальным.

Дадли, когда пил, начинал говорить красиво. Особенность организма, видимо.

— Не был Дамблдор безумным. И он умер. Точка.

Мне было неприятно об этом говорить. Сириус, Дамблдор — эти имена много для меня значили, для Дадли же были просто набором звуков.

— Как скажешь, — пожал плечами Большой Дэ. — Тема-то и правда неприятная. Слушай, давай «Матрицу» смотреть?

«Матрица» нам нравилась обоим. Полагаю, по разным причинам — но одинаково сильно. Я каждый раз смотрел и примерялся, как и что устроить заклинаниями здесь, в обычном мире. Пули там остановить, например. Реакция, поди, для такого должна быть нечеловеческой.

Я настолько крепко об этом задумался, представляя: вот человек наводит оружие, вот стреляет, и в эти мгновения надо успеть махнуть палочкой и продумать заклинание, — что уснул. И не снилось ничего.

День третий

Досыпал я уже в учебке. Сел опять за Грегом, Фэй на меня презрительно так посмотрела, будто это я её чем обидел. А я просто не мог спать под её духи. Это же кошмар какой-то, почему никому, кроме меня, они не мешают?

В общем, написал за десять минут контрольную по Запирающим заклинаниям, отдал листочек преподу, положил голову на парту и задремал. А что? Я на этом прекрасном кресле не выспался. Когда утром с него сполз, болело почти всё: спина, затёкшие ноги и даже голова. Зато если б было удобнее, я бы точно проспал занятия. Так что я черкнул кузену записку: «Метро не пользуйся, буду завтра», — и ушёл.

Чёрт его знает, насколько хорошо я написал эту дурацкую контрольную, баллы меня почти не волновали. Уж на нашем-то факультете полевая подготовка ценится куда больше теории. Да кому вообще надо знать различия между тремя видами чар, если все они снимаются Финитой?

Прогудел колокол, возвещая об окончании урока. Я зевнул и повернул голову на другую щёку.

— Может, в буфет? — спросила Фэй. Накрыло мандрагорой. Значит, подошла ко мне.

— Иди одна, — ответил Грег. Я аж сел и открыл глаза. Они что, вместе есть ходят? Давно ли? Почему я не замечал?

Фэй перекинула косу со спины на грудь и вышла задрав нос.

— Ты не заболел, Поттер? — спросил Гойл, всеми плечами повернувшись ко мне. — Что-то ты всё время без аппетита. Проклял кто?

Я посмотрел на него. Шутит, издевается или взаправду так думает? Так и не разобрался и ответил:

— Не иначе чем непроходимой тупостью.

— Новодел, видать, — покивал Гойл. — Не слыхал раньше о таком.

По ходу, заклинание было одно на двоих.

— Точно, — медленно сказал я. — Новодел. Само пройдёт.

В буфет мы не пошли. Вернулась довольная Фэй, к аромату духов примешалась ваниль, и мне захотелось зажать нос и выпрыгнуть в окно — оно было ближе, чем дверь. Я махнул палочкой. Плевать, что невежливо, но заклинание Головного пузыря спасёт мой нос и мои нервы.

Фэй понюхала кончик своей косы и возмущённо на меня посмотрела.

— Я говорил, не переношу твои духи.

— А я не чувствую ничего, — удивился Грег. — Ну, булочками пахнет.

Я пробурчал под нос что-то о том, какие все бесчувственные, и тут в аудиторию вошёл Кингсли.

Да, он давно стал министром магии, но от этого не перестал быть опытным аврором, одним из лучших. И преподавал у нас, зелени, Теорию и практику противодействия неопознанным заклятиям.

— Привет всем, — сказал он. — Гарри, что за цирк?

— Духи Фэй меня раздражают, — ответил я честно. — Можно оставить пузырь?

Кингсли пожал плечами и перешёл к занятию.

Он интересно их ведёт, с кучей примеров. Фэй вот недавно схлопотала сдвоенное оглушающее, не успела сориентироваться, так и просидела с открытым ртом до конца урока. В общем, не поспишь. А рубило меня просто нереально. Я, видимо, так таращился на Кингсли, что ближе к концу урока он спросил, всё ли мне понятно.

— Всё, сэр, — сказал я и потёр затылок.

— Поттер отупел, — решил поддержать меня Грег. — Вы на него не сердитесь.

— Гойл, как можно так говорить о своём товарище? — возмутился Кингсли, а я поспешил сказать:

— Да прав он.

Фэй захихикала у себя там за партой, я сидел весь красный, и даже правда было стыдно. Радовало только, что Гойл так ничего и не сообразил, хотя я и не понял, утешило это меня или наоборот.

И после занятий я так к нему и не подошёл, хотя хотел же. Просто сбежал домой.

Кричер, шаркая, вышел из кухни:

— Хозяин опять пропах маггловским питием, — проворчал он. — А старому Кричеру нюхать.

— Завидуй молча, — ответил я. — Или могу и тебе заказать, хочешь?

Он открыл рот и так стоял с полминуты, потом сказал:

— Ну нет, старый Кричер и без того скоро подохнет.

— Тьфу на тебя, — вздохнул я. — Вдруг бы понравилось.

— Тогда это был бы другой домовик, — отрезал тот. — Не Кричер, — и с достоинством удалился обратно.

Так я понял, что ужина сегодня можно не ждать. По большому счету было плевать, есть мне и правда хотелось редко. Я мешком свалился на свой диван, положив ноги на подлокотник поудобнее, обнял кожаную подушку и задумался.

В голове был хаос, прямо как в подземке. Неведомый маньяк-убийца, советы Дадли, Гойл. Сириус, чёрт побери, отражённый в глазах мертвеца; призрак Дамблдора на станции. Я не мог думать о том, что подземный маньяк и кто-то из умерших дорогих мне людей — один и тот же человек. И не думать тоже не получалось. Я бы решил, что схожу с ума, только вот давно был твёрдо уверен, что свихнулся, ещё когда убивал Квиррелла.

Надо спать.

* * *

Потом меня что-то ткнуло в бок, я аж подпрыгнул и, наверное, проснулся, потому что было уже совсем-совсем поздно. Или даже очень рано. Часов в доме на Гриммо не водилось.

— Кричер? — сказал я. — Что случилось?

Но никого рядом не было. Сон слетел; я тихо прижался к спинке дивана и вынул из-под подушки волшебную палочку:

— Люмос.

Засветился яркий огонёк, заставив меня зажмуриться и проморгаться. Какая там постоянная бдительность, будь злоумышленник в комнате, за эти десять секунд я стал бы трупом. Ну или кем там он пожелал бы меня увидеть.

Комната была пуста. Ощущение чужого прикосновения не проходило.

— Кричер! — громче позвал я.

Нет ответа. Удерживая огонёк, я пошёл вниз.

Холодел бок там, где меня коснулись чьи-то пальцы, стыли босые ступни, было как-то жутенько спускаться по лестнице, хотелось вернуться обратно на диван, поджать ноги и так и сидеть до рассвета. Дурацкое чувство. И где-то на середине второго пролёта лестницы что-то тёплое коснулось штанины и ноги под ней. Как я не ёбнулся с лестницы и не заорал — не представляю, однако контроль над Люмосом я потерял, и он погас.

— Люмос Максима, — рявкнул я, и лестницу и коридор передо мной залило белым светом и резкими тенями.

Тени отбрасывали блестящие круглые штуковины, парящие в воздухе. Эффект Иммобулюса, ясное дело. Кто-то колдовал в моём доме, пока я спал.

Прижимаясь одним плечом к стене, в абсолютной тишине я прошёл оставшиеся несколько ступенек. Сделал ещё шаг, точнее, попытался сделать, но не смог. Я понял, что это за шарики.

В воздухе, будто в невесомости, парило безголовое тело Кричера. Из разорванной шеи текла кровь и разлеталась по этажу. Капли сталкивались, соединяясь, увеличивались, бесшумно касались стен, растекаясь по ним тёмными кляксами. Из ступора меня вывела проплывшая мимо портрета Вальбурги голова домовика.

День четвёртый

— Поттер, ты уверен что это все люди, у которых был доступ к твоему дому? — Браун недоверчиво глянул на список из трёх имён.

— Уверен, — сказал я и снова потёр бок. Там было красное пятно, вот надо же, что меня разбудило, и я теперь все время касался его пальцами. Состояние было, будто я всё ещё сплю.

— Не понимаю, ты параноик или просто нелюдимый такой? — Браун посмотрел на меня, будто ему и правда было интересно.

— Сэр, это имеет отношение к смерти моего домовика? — спросил я и отвернулся, не слушая. В коридор набилось слишком много людей, это меня нервировало. И они обсуждали смерть Кричера.

— Ого, у этих штук кровь тоже красная.

— А ты думал, зелёная? — и развесёлый смех.

Я шагнул к ним. Сам не знаю, что бы я сделал, но Браун удержал меня за плечо:

— Оставь их, они работают. Подожди меня минутку, и отправимся в Министерство. Думается мне, ты не всё рассказал.

У меня перед глазами всё сделалось красным, от злости, наверное, или на мантии аврорские насмотрелся, или от крови, заляпавшей стены — хотя она-то уже не была красной; я просто вышел из дома, думая, что вот теперь-то я туда никогда больше не вернусь. Прошёлся до конца дорожки и достал из почтового ящика плеер. Сел прямо на влажную траву, воткнул наушники и включил музыку. The Verve завели оркестр, а я откинулся на столбик почтовый и страшно жалел, что так и не начал курить.

Cos’ it’s a bittersweet symphony this life...

Из дома вышел Браун, запрокинул голову к небу, постоял так пару секунд и пошёл ко мне.

...You know I can’t change, I can’t change, I can’t change...

Он встал рядом и что-то говорил, я смотрел на его лицо и не пытался разбирать слова, только прибавил громкость и просто слушал песню.

I let the melody shine, let it cleanse my mind, I feel free now...

Очисти разум, Поттер, освободись, и поймёшь, что ему нужно от тебя, зачем был этот страшный подарок, к какой двери тебя ведут.

Браун вдруг сел на корточки и взял меня за руку. Я даже удивиться или возмутиться не успел, как меня завертело и сплющило — аппарация.

И перед глазами появился пол в мелкую чёрно-белую клеточку. Я еле успел подставить руки, чтоб не разбить лицо. Очки слетели и противно звякнули, под бедром что-то хрустнуло, и я понадеялся, что сустав, а не плеер; стало совсем тихо.

— Вставай, стажёр, — сухо сказал Браун и добавил: — Репаро.

Я надел целые очки и ощупал плеер — вроде жив. И только потом встал.

Браун притащил меня в Аврорат. Не на тот этаж, где проводились занятия, а на первый подземный, где стояли зачарованные клетки.

— Я арестован? — вяло поинтересовался я.

— Есть за что? — Браун даже не удивился. — Тогда выбирай камеру на свой вкус.

Я стал обматывать плеер наушниками. Хотелось, конечно, демонстративно так зайти в камеру, захлопнуться там, и пусть весь мир идёт мимо. Но это было бы детским поступком, поэтому я по-взрослому молчал.

— Пойдём, — сказал куратор и двинул в сторону двери.

Мы дошли до клетушки дежурных; Браун шугнул незнакомого аврора и уселся за старый обшарпанный стол. Я поискал взглядом стул, не нашёл и оперся о стенку.

— Меня очень интересует, Гарри, что ты можешь мне рассказать. Я не спрашиваю, хочешь ты или нет. Сам понимаешь, после такого утра я на законных основаниях могу вывернуть твои мозги наружу и разложить по полочкам.

Я понимал, только и вправду не знал, как начать.

— Поттер! — рявкнул Браун.

— Он говорит со мной, — я пожал плечами. — Кукловод. Мысленно, без зрительного контакта. Он говорил, что собирается сделать мне подарок — я думаю, сэр, это был Кричер. То, что он с ним сделал. Это и был подарок.

Браун удивился, ну по крайней мере высоко поднял брови:

— Ты мечтал о мёртвом домовике? Или просто о его голове?

— Это традиция такая, — пояснил я. — В доме Блэков домовикам отрезают головы и выставляют в ряд. Ну тех, что верно служили. Кричер мечтал об этом, а я бы в жизни не смог...

И после его смерти не смог бы, подумал я, и снова меня догнало — Кричер уже мёртв. Взмокли ладони. Браун спокойно продолжил:

— Что ж, теперь одной проблемой у тебя меньше, зато налажал ты... Тот старик был магглом. Мы поняли, что кукловод — хорошее, кстати, определение — жив и на свободе. Если бы ты сразу рассказал... Что ещё?

Я вздохнул и выложил ему про свои глюки. То есть не глюки, конечно, но как это ещё могло выглядеть? Браун перебил меня несколько раз — уточнял зачем-то, видел ли я такую мантию на Дамблдоре раньше, точно ли два Сириуса были одинаковыми, делал пометки в блокноте, и мне как-то даже стало легче — может, они уже имели дело с таким, может, знают, как его остановить.

— Ну и хрень, — буркнул Браун и поднялся. — Передам в ОТ. Тебя вызовут, а пока — на занятия.

Фэй и Грег уже ждали в аудитории. Гойл, по обыкновению, дремал на парте, но вскинулся, когда мы вошли, и вытаращился на меня. Ну да, видок был ещё тот. Фэй тоже казалась невыспавшейся, а то и нездоровой — сидела, вяло переплетая косу.

— Курсанты, на будущее, — Браун обвёл нас троих строгим взглядом. — Если происходит что-то непонятное, обращайтесь ко мне. Не будьте как Поттер, — и на меня кивнул. А я сел за парту и старательно чувствовал себя идиотом.

— Что случилось-то? — спросила Фэй и присела со мной рядом. Я чуть не задохнулся, она, что ли, с каждым днём всё больше на себя этой гадости льёт? Мне назло? — Опять маггла прикончили? Подумаешь. Чем больше самоубийц, тем меньше самоубийц.

Это прозвучало как-то не так, и я уставился на неё. Фэй незнакомо щурилась и смотрела на Брауна с неприязнью.

— Стажёр Данбар, — сказал Браун, и я увидел, как он потянулся к волшебной палочке. — Два шага влево.

— Легко, милый, — она широко и безумно улыбнулась, спрыгнула с парты и сделала два танцующих шага к двери. А затем я даже не успел увидеть, что произошло, но Браун уже лежал ничком, лицо вывернуто; Фэй сидела у него на спине, а из пустых глазниц мёртвого куратора текла кровь.

— Фэй? — я не знал что сказать, но обнаружил себя осторожно высовывающимся из-за парты, с крепко зажатой в руке палочкой.

— Да, Гарри? — Фэй разглядывала свои пальцы, с них текло: по ладони, по запястью и под манжету красного свитера.

Дверь в аудиторию тряхнуло, но Фэй махнула в её сторону рукой, запечатывая, забрызгивая кровью.

— Ну вот, — протянула она, манерно растягивая слова. — Уже тревога. Как неловко всё вышло!

— Ступефай! — вынырнул я на мгновение. Фэй улыбнулась той же незнакомой улыбкой и покачала головой — естественно, там уже был щит и, понятное дело, неестественно мощный. У меня дрожь шла по спине, и очень, очень знакомо.

— Гарри, — укоризненно покачала Фэй головой. Она будто состарилась разом на пару столетий, подумал я. — Ну что тебе эти люди?

— Ты же гриффиндорка, — сказал я беспомощно. То, что происходило, не укладывалось у меня в голове, и снова было чувство, будто я так и не проснулся.

— Ваше деление на факультеты всегда казалось мне нелепым, — сообщила она. — Вот, посмотри на последнего из Гойлов, — и Фэй качнула головой в сторону сидевшего на корточках за соседней опрокинутой партой сосредоточенного Грега. — Он из дома Слизерина, однако делает одно с тобой дело. О, ты ведь об этом не задумывался, ты смотрел только на его плечи.

Я даже не поморщился. Да, это правда, и что?

— То, что он намного проще относится к смерти магглов, как и положено чистокровному. Единственная ценность этого мира — мы, маги. И только мы достойны...

Она не успела закончить. Грег метнул ей в голову стул. Из-за парты, мгновенно и без замаха.

Если я в него уже влюбился, то правильно сделал.

Фэй откинуло от куратора на дверь, и та распахнулась; аудиторию наполнило красным — в глазах рябило от мантий ворвавшихся авроров.

А я смотрел на два тела. Стул проломил ей череп, теперь в бордовой луже плавали серые островки и белые осколки. Наверное, меня должно было замутить.

Идиот, думал я, что же раньше не догадался — могущественный, безумный, он же и подсказку мне давал: не все мёртвые действительно мертвы!

* * *

Дадли первым занял кресло, и я развалился на диване. Я был пьян, я всё ещё был в совершенном шоке, и когда думал о том, как мы воевали из-за удобного места, — нервно хихикал. Неужели это могло быть важно? В голове шумело и плясало, в животе всё-таки тошнило, хотелось свернуться клубком и опять ничего не чувствовать. Прекрасное же было время.

— Эй, Поттер, не грузись, — сказал Дадли, а я только отмахнулся и взял следующее пиво. Этот день меня ещё не скоро отпустит.

Я подполз тогда к Фэй — наверное, хотел посмотреть в глаза, но не стал. От мёртвой Данбар несло мандрагорой, вдесятеро сильнее, чем от живой Фэй, и я был уверен, что тело рассыплется пеплом, как пропахший чесноком Квиррелл. Поэтому я бочком обошёл её, авроров, и прошёл дальше в коридор, где меня и взяли в оборот криминалисты.

Поскольку я твёрдо решил не быть как Поттер, я рассказал им всё, от Limp Bizkit до своего предположения. Потом выложил то же самое, слово в слово, в присутствии вызванных спецов ОТ.

— Подожди, — сказал незнакомый мне пожилой аврор, когда я наконец умолк. — В метро ты был один?

— Ну да, — подтвердил я. — Я же знаю, как пользоваться подземкой.

— Да Браун с ума сошёл, — фыркнул другой, помоложе, я видел его на практике — Смит? Симпсон? — Кидать курсанта на такое дело, в одиночку. Спасибо, Гарри. Теперь этим займутся наши отделы.

Хотел бы я знать, где они были раньше. Хотел бы я верить, что они мне поверили. Я повернулся и побрёл к своим.

Гойл был спокоен, по крайней мере с виду, это было здорово. Он излагал связно, деловито и сосредоточенно; я в конце концов обнаружил себя сидящим за столом в каком-то кабинете с чашкой горячего чая в руках. Кто мне его принёс? Пить я не рискнул, параноик, только руки погрел. Когда выпустили, направился к Дадли, куда же ещё. Оставалось только ждать.

А на выходе меня снова поджидал Грег.

— Ты молодец, Поттер, — сказал он. — Грамотно её отвлёк, спасибо, — и руку мне протянул.

Отвлекать я мастер, да. И отвлекаться. Я машинально пожал руку, а он сжал мою ладонь, не отпуская, и я посмотрел ему в лицо — ну чего?

— Ты классный, — улыбнулся Грег.

— Угу, ты тоже, — пробормотал я, выдернул руку и смылся, лопатками чувствуя его взгляд.

И эти слова Грега были лучшим, что случилось со мной за последние несколько дней.

Я так Дадли и сказал.

— Знаешь, Поттер, — покачал тот головой. — Ты уверен, что ты классный именно в том смысле, а не просто — оу, ты такой милый, друг мой?

— Чтоб я знал, как это выяснить, — ответил я. — Но сам Грег мне точно нравится. Вот когда я был в его теле — не очень нравился.

Пришла очередь Даддерса давиться:

— Когда это ты успел?

— О, ещё на втором курсе, — отмахнулся я. — Да я тебе рассказывал, мы тогда оборотку пили.

Дадли шумно выдохнул, а я захихикал. Мой кузен был очень забавным типом. Он всё убеждал меня, что понять ориентацию невозможно до тех пор, пока не попробуешь оба варианта. Ну и добавлял, что в моём случае и один — фантастика. Печально, но он, похоже, был прав.

И тут раздался требовательный стук.

— Пицца, — ласково сказал Дадли, вставая с кресла. — Я плачу.

А у меня уже успело заколотиться сердце, провалиться куда-то и вернуться обратно. Я был уверен, что вот нас и нашли неприятности.

— Даддерс, — раздался знакомый недовольный голос. — Хорошо, что мама не видит, на кого ты похож и на что похожа твоя квартира...

Я встал с дивана и приветственно махнул рукой:

— Здравствуйте, дядя Вернон.

Конечно, не был я рад его видеть. Вот честно, не видел несколько лет и еще бы сорок раз по столько же.

К тому же он-то не изменился совсем. Поседел немного, но на его соломенных волосах седина была не слишком заметна; то же китовье сложение и пластика моржа. Сейчас зафыркает, нависнет угрожающе и нальётся кровью. Когда он читал нотации надо мной, мелким, я считал про себя до ста, до тысячи; и было тоскливо, потому что неизвестно было, сколько вот так простоишь и чем, помимо вечного чулана, это закончится. Потом я просто представлял, что будет, если он внезапно лопнет. Сейчас-то не нависнет, я не ниже его буду. А все равно вид дорогого дяди нагонял тоску.

Вернон остановился, одной рукой схватился за сердце, другой за Дадликово плечо:

— Это ещё что такое? Что ты тут делаешь, негодный мальчишка? — и тут же увидел стол, заставленный бутылками. Сегодняшних там было не так уж много, но Дадли не любил уборку. Точнее, так и не привык, что порядок сам по себе не наводится.

— Папа, не волнуйся!

— Я не волнуюсь. Я в бешенстве! Этот испорченный человек спаивает тебя! — у Вернона стремительно наливались кровью глаза, а усы уже встопорщились, и сам он напоминал злобного моржа больше даже, чем в детстве.

— Папа, — твёрдо сказал Дадли. — Гарри пришёл ко мне, он всегда желанный гость в моей, — он прямо подчеркнул это «моё», — берлоге. И будет.

Он не колебался даже. Но мне было ужасно неловко смотреть на красного Дадли и не менее красного, хватающего воздух ртом его отца.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал я негромко. — Простите.

— Останься! — сказал Дадли. И в один голос с ним прорычал Вернон:

— Проваливай!

— Я сам решу, с кем и когда общаться! — разозлился Дадли окончательно. Он отошёл от отца и встал, скрестив руки на груди. А дядя Вернон стоял напротив него в той же позе. И пока они были заняты друг дружкой, я хотел тихо слинять. Вот ещё не хватало участвовать в семейной ссоре, я их переел уже.

— Ты мой гость, и ты останешься! — рявкнул Дадли на меня.

— Эй, — миролюбиво сказал я. — На меня-то чего орать? И вообще, мне и так пора, пойду, э-э-э... по делам.

— Испорченное семя, — прошипел Вернон, окончательно багровый. — Не приближайся к моему ребёнку!

Угу, ребёнок, выше и шире папочки.

— Да-да, — сказал я послушно. — Незаметно убираюсь.

Но Вернон вдруг повернулся ко мне и пристально посмотрел, будто впервые увидел:

— Я никак не могу понять, почему ты позволяешь этой сальной горе так с тобой разговаривать, — сказал он медленно, удивлённо и даже немного меланхолично. — Всего лишь маггл, низшая ступень эволюции, которая нужна нам только для того, чтобы стоять выше.

— Папа? — спросил Дадли, осторожно дотрагиваясь до его руки. — Ты что такое говоришь?

Вернон легко махнул рукой. Дадли отнесло на другой конец комнаты и прижало к стене. Его ноги не касались пола, и он дрыгал ими, как будто танцевал. Надо же, подумал я, как вовремя предупредил Дадли не спускаться в метро, хоть что-то сделал вовремя, а то он точно был бы сейчас на месте Вернона, а я был бы беспомощен совершенно, я же в жизни не смог бы на него руку поднять. Хотя и так — что я могу?

Я откашлялся.

— Геллерт Гриндевальд?

— К вашим услугам, — лицо Вернона растянулось в улыбке, и он пальцами ощупал свои щёки и усы. — Как же это неудобно, — поморщился он. — Столько лишнего в организме. Волосы, жир, складки, бр-р-р, — его передёрнуло. — Одним словом — магглы.

— Папа, — крикнул от стены Дадли. — Что с тобой? Гарри, сделай что-нибудь!

— Зачем вам мой дядя? — спросил я, раздумывая. Врукопашную не вариант. Или я поврежу дядю, или наоборот, это меня никак не устраивало. Заклинаний — таких, чтобы не причинить вреда, — тоже не особо много, да и попробуй успеть. Гриндевальд быстр, как дьявол.

— Мне он совершенно ни к чему, — пожал он плечами. — Да и тебе не нужен. Я же просто всё делаю для тебя, ты понял? Всё только для тебя, Гарри. Кстати, ты ещё не поблагодарил меня за подарок и не сказал, как он тебе понравился, — Гриндевальд с интересом уставился на меня, слегка склонив голову на бок, как толстая сова.

— Кричер? — зачем-то уточнил я. Глаза застилало. Знал, о чем сказать, ублюдок, чтобы привести меня в бешенство, мне казалось, что вот ещё минута, и я не выдержу и кинусь на него, и плевать, в чьём он там теле. В то же время я понимал, что он просто рассмеётся. Я мог только тянуть время и думать. Не кидаться же стульями. Да я как-то и не Гойл, чтобы черепа ломать, силы не хватит. Не поддамся.

— Почему ты его убил?

Вернон-Гриндевальд поднял брови:

— Ты принял мой дар, но так его и не понял? Гарри, друг мой, этот домовик держал тебя привязанным к дому на Гриммо, который ты ненавидишь. Я освободил тебя.

— Я не просил об этом.

— В этом суть подарка. О нём не просят, его получают с благодарностью.

— Ты совсем больной? — не выдержал я. — Как смерть близкого человека может быть подарком?

— Гарри, Гарри, зачем же такая аффектация? Зачем говорить о существе, как о человеке, это неправильно и нездорово. А смерть может быть не худшим подарком, чем жизнь. Вот, например, возьмём этого борова...

И он реально взял себя за горло и сдавил:

— Смотри внимательно, Гарри. Это то, что ты хотел сделать сам, много-много раз, но так и не смог, — прохрипел он, а я смотрел на побелевшие пальцы, впившиеся в красное горло. — Тебе ведь станет легче, если не станет этого маггла?

А чёрт его знает. Я не ненавидел Вернона — давно уже. Но смотрел и не мог пошевелиться.

— Гарри! — отчаянно закричал Дадли. — Он умирает, он умрёт же!

Я очнулся. Быстро взмахнул палочкой:

— Империо!

Тёплая волна прошла по руке и втянулась в палочку. Наверное, я не очень хороший человек, подумалось мельком, раз уж всё, что смог придумать, — Непростительное. А Вернон застыл. Дадли отвалился от стенки и кинулся к отцу.

— Отпусти себя и начни дышать спокойно, — приказал я. В первую очередь тело, да. Подошёл поближе и вгляделся в пустые глаза: кукловод оставил свою марионетку.

— Если почувствуешь, что тобой управляют, то тут же уснёшь, — приказал я. Вот я тормоз, конечно. Дядя как подкошенный рухнул на голые доски пола и блаженно захрапел.

— Папа? — испуганно позвал его Дадли.

— С ним всё будет хорошо, — виновато сказал я. Кузен посмотрел на меня, как смотрел в детстве. — Прости, Даддерс.

— Я попробую, — ответил он, помолчав, и отвёл глаза.

Мы положили Вернона на диван, я не рискнул применять Мобиликорпус при Дадли, кажется, ему и так хватило.

Быстро попрощался и ушёл. Я знал, куда.

* * *

Я глубоко вдохнул, будто перед нырком — а ведь я даже моря не видел почти никогда, подумалось — и неторопливо вошёл в стеклянные двери Тоттенхэм хэйл. Всё элементарно, да. Есть башни, которые растут вниз. Есть люди, которых нужно уничтожать раз за разом, и никогда не будешь уверен, что всё закончилось. Есть простая истина — нет никого между тобой и тем, что ты должен сделать.

Свет в трубе был тусклым, как от слабых лампочек в чулане под лестницей. Ничто повторяющееся не приносит добра, это я уяснил. Только делается хуже.

Я подошёл к турникету, и тот приглашающе открылся. Меня здесь ждали, я не ошибся.

— Добро пожаловать, мистер Поттер, — уже знакомо улыбнулся стоящий возле эскалатора охранник.

— Сука, — сказал я и поехал вниз.

Лента справа поднимала людей, и все они на меня пялились. Одна девушка вытянула вперёд и вверх руку и так и ехала, глядя мне в глаза. Я не понял, что она хотела мне сказать, но пожилая леди начала неистово лупить её своей маленькой сумочкой.

Между висками хихикнуло, и я мотнул головой, прогоняя это.

— Гарри, Гарри, — покачал головой проехавший вверх молодой человек в пиджаке.

— Ты меня расстраиваешь, — прошамкал старичок, придерживая слуховой аппарат.

— Я думал, мы друзья, — подмигнула девочка на руках у папы.

А ведь я могу не слушать. Я размотал плеер, воткнул наушники в уши и нажал на кнопку, надеясь, что батарейки ещё не сели. Проигрыш, а за ним Брюс Дикинсон вкрадчиво завёл песню про страх темноты, и это была последняя песня с ним в качестве солиста Iron Maiden. Я ехал и обалдевал, почему в такие минуты в голове всплывает такая ненужная информация. Дадли наслушался, не иначе. Девяносто третий или девяносто второй год? А вот этого точно уже не помню.

Эскалатор закончился, и я встал на платформе, чуть сместился к центру, чтоб не мешать никому. Поездов не было с обеих сторон, а вниз всё спускались люди, их становилось всё больше, а мне всё неуютнее. Лампы наверху вразнобой замигали.

When the light begins to change

I sometimes feel a little strange

A little anxious when it’s dark...

— Ничего я не боюсь, — сказал я в никуда, точнее, подумал — а произнеслось вслух. Или нет?

— А я тебе не верю, — повернулась на мгновение девушка в красном коктейльном платье. Видать, всё же вслух. Свет припадочно заморгал и погас.

Fear of the dark, Fear of the dark

I have constant fear that something’s always near

Стало темно и совсем тихо. Я никогда не боялся ни темноты, ни того, что она могла бы скрывать. Плеер замолчал. Сдох.

Из тоннеля показался поезд. Это не был обычный поезд — всего один вагон, он не светил прожекторами и стал виден, только когда выкатился на станцию — тусклые лампы внутри. Замедляясь, подъехал к началу перрона, выхватывая из толпы лица. Пустые, ничего не выражающие, и я знал, что дело не в игре света. Открылись двери, и люди начали заходить внутрь. Те, что остались на платформе сзади, тоже двинулись — просто падали на рельсы один за другим, молча, с глухим стуком. Как же он силён, сволочь, держать столько народа. Правильно Волдеморт его убил. То есть неправильно убил, конечно, или вовсе не убил, раз он всё ещё жив, а то пришлось бы признать, что Волдеморт сделал хоть что-то хорошее в своей поганой жизни.

Вагон был уже почти забит. Двери, кроме одной, плавно закрылись. Я даже не удивился. Вздохнул и втиснулся последним. Мы резко тронулись; на меня навалился мужчина в костюме, похожий на манекен дорогого модного магазина. Мигнул свет, меня завертело и затошнило, и вагон тут же выкатился на незнакомую станцию. Чёрт, это же невозможно. И такая аппарация, и эта станция, её не было в лондонском метро, я мог бы поклясться.

Я вышел из вагона на бледную плитку, один. Больше никто не двинулся. Здесь хотя бы было светло, но так же тихо.

— Кто здесь? — спросил я, и для меня самого вопрос прозвучал совершенно идиотски.

— Угадай, — раздался знакомый голос откуда-то из-за колонны. Я почувствовал, что у меня шевелятся волосы. Надо же, всегда считал это выражение фигуральным.

— Рон?

— Да, милый.

Мы не виделись с лета, и я со всеми этими событиями забыл о своём лучшем друге. Я его бросил, стукнулось в голове. Бросил. Эй, это не мои мысли.

Я обошёл колонну.

Рон сидел на полу, обняв свои колени. Он посмотрел на меня чужим взглядом и улыбнулся:

— Не ожидал?

— Нет, — сказал я пересохшим ртом. — Почему Рон?

— О, он прекрасен. А главное — рыжий.

Выглядел он хуже, чем Фэй, даже когда та уже не была живой. Полупрозрачные голубые глаза, почти чёрные тени под ними, многодневная рыжая щетина. Он медленно поднялся и привалился к колонне, сгорбившись, а я заметил, как он похудел.

— А это тут при чём? — спросил я устало. Вот правда, Рон, и под контролем, меня просто добил.

— Ты так и не понял, — восхитился он. — Ты ведь правда не понял, зачем всё это было!

Рон откинул голову назад и дико захохотал. Я достал палочку. Вдруг сработает и сейчас.

— Империо!

Не сработало. Он перестал смеяться и посмотрел на меня:

— Какой же ты смешной мальчик.

Моя палочка просто не работает тут, понял я. Только его магия. Плохо.

— Здесь нет публики, на которую можно играть, — сказал я. — Ты постоянно роешься у меня в голове, не притворяйся, что удивлён моей недогадливостью.

— Но это правда забавно! — воскликнул Рон... То есть Гриндевальд, конечно, чёрт, как это сложно. — Всё лежит у тебя перед носом, а ты смотришь в небо.

— Сейчас перед моим носом только психопат, захвативший моего лучшего друга, — я сжал кулаки. Я не чувствовал себя без палочки более беззащитным, чем с ней. Неудивительно.

— Всё же не туда, — покачал Гриндевальд головой и даже языком поцокал. А затем вытянул руку: — Смотри.

Я посмотрел в нужном направлении: ничего там особенного не было. Просто гора какого-то мусора.

— Да подойди ты ближе, — с отчётливым раздражением сказал Гриндевальд, и ноги будто сами отнесли меня туда.

Это был не мусор. Алтарь, будто спаянный из костей, на котором стоял магический портрет Альбуса Дамблдора, с небрежным чёрным мазком поперёк рта.

— Профессор? — одними губами сказал я. — Что ж вы не рассказали через другие портреты?

Нарисованный Дамблдор обвёл вокруг себя руками, и вокруг его тела замерцал купол.

— Блокирует. Понятно.

— Ну хватит, — Рон подошёл и встал чуть позади, скособочившись и склонив голову набок. — У вас ещё будет время для долгих бесед, я гарантирую.

Мне очень не хотелось этого делать, правда.

Я резко локтем въехал ему в солнечное сплетение, и пока тело Рона хватало воздух ртом, схватил его за волосы и с размаху ударил лицом о колено. Он упал, из носа потекла кровь, а я едва подавил в себе желание броситься рядом на коленки и просить прощения. Вместо этого я прижал пальцы к его горлу и подержал так с минуту, пока он окончательно не вырубился.

Ну что ж, он теперь как бы в безопасности. Я вскочил, озираясь. Надо было одновременно вывести отсюда Рона и людей, которые так же молча стояли в вагоне.

Внезапно голова взорвалась какими-то раскалёнными осколками изнутри, они прошивали мозг, глаза, виски — вообще всё, перед полуослепшими от боли глазами мелькнуло что-то серое, и я потерял сознание.

День пятый

Что-то вяло жевало мою ногу. Прикусило беззубыми челюстями и пыталось перетереть кусок голени со штаниной. Было всё же больно, но недостаточно для того, чтобы я смог этой ногой дрыгнуть, отгоняя неведомое животное. Даже глаза открыть — и то было страшно лень. Но я ведь стажёр, будущий аврор и гриффиндорец навсегда, поэтому я пересилил себя и приоткрыл один глаз.

Я валялся навзничь; высоко надо мной парил потрёпанный временем потолок, спине было холодно. Рядом лежал Рон, и это его пальцы я принял за челюсти, так крепко он вцепился в мою ногу. Я вспомнил, где я и что происходит, и зажмурился обратно. При этом по-прежнему было лень шевелиться, казалось, что я весь состоял из костей, кожи и ваты. Мысли тоже текли медленно и лениво.

Недалеко раздался звук, глухое шарканье, и я снова открыл глаза и повернул голову на бок. Рядом со мной проходил, едва волоча ноги, древний старик, и выглядел он точно как тогда, когда его убивал Волдеморт.

Гриндевальд повернулся ко мне и беззубо улыбнулся, его глаза светились угольками.

— С добрым утром, Гарри, — прошелестел он и пошёл дальше. Я бессильно смотрел в его сгорбленную спину.

— Наконец-то, Альбус, — сказал он. — Мой милый друг, как долго я тебя ждал.

Гриндевальд стоял перед Дамблдором и нежно гладил портрет по рамке.

— Ты — единственное, что нужно мне, Альбус. Я скучал. Я скучаю. Скоро всё закончится, ты ведь знаешь, да?

Было плохо видно, но счастья на лице нарисованного профессора я не наблюдал, и меня немного отпустило. Представить, что Альбус Дамблдор был причастен к этим ужасным событиям, я всё равно не смог бы, хоть и давно не считал его идеалом,

— Знаешь, что интересно? — повернулся ко мне Гриндевальд. — Чтобы вернуть человека, требуется много, очень много жертвоприношений, притом добровольных. К счастью, ритуал не возбраняет добиваться доброй воли любым способом.

Он хихикнул. Меня передёрнуло. Она ведь улыбалась, шагая под поезд, девчонка в шипованном ошейнике.

— Девочке не было больно, Гарри, ты это хотел услышать. Я милосерден, что бы ты не думал обо мне.

Он бродил вокруг своего кошмарного алтаря, все так же припадая на обе ноги. Была какая-то завораживающая закономерность в его шагах, ритм, шорох, и я знал — он творит заклинания, без палочки, без слов.

— Это очень древний ритуал, Гарри, ритуал возвращения вождей, — подтвердил Гриндевальд, не прерываясь. — И совершенно неважно, кто эти люди: женщины, мужчины, дети, маги, магглы. Правда, здорово? Хочешь, я открою тебе это знание? Мой последний дар, ты его снова не оценишь и не успеешь им воспользоваться. А ведь хотел бы, ты скольких потерял, Гарри! Скольких бы ты мог вернуть, всего лишь получив моё знание?

Он повернулся ко мне лицом и оскалился:

— Мне достаточно одного человека.

Сукин сын, подумал я. А Дамблдору это нужно?

— Главное, что это нужно мне, — отрезал Гриндевальд и отвернулся.

Я попробовал приподнять голову. Мутило, болело, но двигаться я всё-таки мог.

— Быть живым больно, да, Гарри? — тут же отозвался Гриндевальд, как будто видел. — Ты так не хотел этого, что сам убедил себя, будто уже мёртв. Ты видишь, сколько трудов я положил, чтобы ты вновь почувствовал дыхание жизни?

Я понемногу подполз к колонне и сел, привалившись к ней, как сидел до этого Рон.

— Я захватил твоего друга и заставил его уйти из вашей смешной школы. Я заставил твою подругу покинуть страну. И я не убил её, оцени моё милосердие. Всё только для того, чтобы тебе стало лучше, пусть и таким варварским методом.

— А как же Фэй, — проговорил я с трудом. — Её-то за что?

— О, мисс Данбар. — Гриндевальд даже остановился. — Несчастная жертва, но не я прекратил её бренный путь. Я просто слишком долго ею управлял, её мозг не выдержал, а твой друг выбил его окончательно. Что ж поделать, — всплеснул он руками. — Мандрагора даже мне не способна вернуть здоровое тело, хоть и засажено ею чуть ли не всё пространство под метро. Поэтому мне и нужно твоё тело, Гарри.

— Ты говорил, что не используешь магов, — сказал я только чтобы что-то сказать. И так было ясно, что он первостатейный врун.

Он улыбнулся:

— Да, я солгал. Маги — прекрасный, тонкий инструмент для художника. Знаешь, как говорили когда-то? Живи быстро, умри молодым, оставь красивый труп. Это про тебя, Гарри. Твоё тело всё ещё молодо и прекрасно.

Гриндевальд смотрел на меня сверху вниз влюблённым взглядом.

— Ты идеальный выбор, согласись же, — сказал он. — Твоя история и моё искусство не позволят никому заподозрить подмену, а ещё рядом со мной всегда будет мой милый друг, — он кивнул на Рона. — Ему понравится новое тело, я прикажу ему — и понравится. Он отныне будет делать всё так, как хочется мне! — и Гриндевальд захохотал.

Рон был в сознании. Он смотрел на Гриндевальда, на портрет Дамблдора, на меня. И было видно, что в его голове вертятся какие-то шестерёнки. Эй, думай, попросил я мысленно и его, и себя, сам не знаю кого, голос отказывал, и думать всё равно не получалось. Ну же, зачем мне голова?

— Я вернул тебе жизнь! — провозгласил Гриндевальд, поднял руки вверх, и между жёлтыми его костистыми пальцами заискрились молнии. — И я же её отниму. Я лишу тебя всего, что тебе дорого.

— Меня? — спросил я. — Или Рона? Или ты о профессоре Дамблдоре?

— Что? — повернулся ко мне Гриндевальд. Рон пошевелился в его сторону. А за спиной Рона проявлялся профессор. И выглядел он точно так же, как и в моём видении на Бейкер-стрит. Он поднёс прозрачный палец к прозрачным губам и подмигнул. Понятно, надо продолжать нести бред. Ну же, курсант, разве это не лучшее твоё умение?

— Смотри, Геллерт, — сказал я. — Вот зачем тебе моё тело? Ты знаешь, сколько алкоголя оно впитало? Рон да, он хотя бы здоровый. О, а ещё есть Грег Гойл, он вообще — закачаешься. Красавец, спортсмен. Гарантирую, он тебе понравится гораздо больше.

— Ты в своём уме? — у Гриндевальда глаза аж засветились красным. — Ты что мелешь?

А меня распирало дурным смехом:

— Торгуюсь, неужели непонятно?

— Ты тянешь время! — взвизгнул он и обернулся к Рону. И увидел там призрак Дамблдора. — Альбус? Ты пришёл? — и даже руки опустил.

Дамблдор развёл руками: ну, мол, звал же, вот и пришёл. Гриндевальд шагнул вперёд, и одновременно с этим с пола поднялся Рон и образцовым апперкотом врезал ему в челюсть. Хрупкое тельце аж приподняло в воздухе и швырнуло на колонну.

Профессор махнул в сторону алтаря, я по губам прочитал: «Бомбарда!»

— Понял, — кивнул я и послушно махнул палочкой. — Бомбарда!

Кошмарный алтарь разлетелся бело-жёлтыми кусками, и внезапно на уши перестало давить. А я даже не замечал этого давления. Призрак директора подплыл ко мне и показал большой палец: молодец, курсант. Ещё на что-то годишься. И растворился в воздухе.

Я бросился к Рону:

— Как ты?

— Жить буду, — отмахнулся он. — Ты некроманта проверь!

Чёрт, точно. Я обернулся к колонне, но Гриндевальда там уже не было.

— Рон, он сбежал.

— Авроров-то вызови, — прошептал он и улёгся на пол. — И доктора. А Гриндевальд никуда не денется, у нас столько всего... — и потерял сознание.

Я коснулся палочки, подозревая, что сигнал с такой глубины — я почему-то был уверен, что мы очень глубоко — наружу не пройдет. Однако буквально через пару мгновений раздались хлопки, и станцию наводнили авроры во главе с Министром.

Кингсли сразу пошёл к нам, встал, оценил наше состояние и поцокал языком:

— Ладно, хоть живы. Но нам предстоит серьёзный разговор, Гарри.

— Конечно, сэр, — с радостью согласился я, сворачиваясь клубочком рядом с Роном. — Конечно.