Мертвые и живые (цикл ЭРА МОРИАРТИ) (джен)

Интерлюдия

Перед рассветом меня разбудили мертвецы.

Шум, который некрограждане подняли далеко внизу, у ворот судоверфи, громогласно отстаивая свои якобы попранные живыми права, был совершенно невыносим. Когда же за дело взялись штрейкбрехеры из партии «сторонников человечности» — как в последнее время стыдливо именуют себя бывшие гуманисты, а потом и сотня лондонских бобби с полутораярдовыми — в расчёте на толстокожесть и нечувствительность усмиряемых — дубинками из ясеня и клёна, я окончательно оставил попытки вернуться в объятия Морфея. А потому с тяжким вздохом снял с головы подушку, которой стремился отгородиться от внешнего мира, пристегнул механистический протез и, вооружившись стаканчиком бренди и набитой трубкой, прошёл сквозь салон на обзорную галерею, что кольцом опоясывала «Бейкер-стрит 221-б» по миделю. Там, опершись на резные перильца и выдохнув в лондонский смог первую за этот день порцию ароматного дыма, я проснулся окончательно.

Впрочем, мне, как литератору и жизнеописателю, следовало бы подбирать более точные слова. Проснулся! Какой милый и уютно-старомодный эвфемизм. Среди прогрессивной молодёжи так сейчас говорить не принято. Наша милейшая и суровейшая мисс Хадсон, к примеру, по утрам предпочитает «включаться» — нейтральный термин, одинаково подходящий и ей самой, и управляемому её очаровательными ручками аналитическому автоматону по имени Дороти. И даже в речи моего знаменитого друга нет-нет, да и проскальзывают подобные словечки, заставляя меня в полной мере ощущать собственную викторианскую устарелость. Да, я старомоден. И утром по-прежнему люблю именно просыпаться, во всех смыслах этого слова. А по ночам предпочитаю отдыхать, хотя та чернота, в которую я погружаюсь при этом, мало напоминает обычный сон. Но она мне нравится, эта абсолютная чернота. Она намного приятнее тех кошмаров, что изводили меня в первые послевоенные годы. Помнится, я тогда пребывал в полном отчаянии и по профессиональной привычке военврача действовать решительно готов был на самые жёсткие меры — в том числе и вообще исключить сон из раздела доступных мне удовольствий. Хорошо, что нашёлся не такой радикальный метод. Все мы рабы старых привычек. И хотя после пройденного более тридцати лет назад в спец-войсках Её Величества усиленного курса алхимической обработки я не нуждаюсь во сне, но он по-прежнему доставляет мне удовольствие. Так зачем же отказываться от маленьких радостей?

Впрочем, бессонницей я тоже не страдаю. Хотя и не сказать, что особо ею наслаждаюсь — скорее, просто принимаю как данность и по мере необходимости стремлюсь извлекать из подаренных лишних часов бодрствования максимально возможную пользу. Читаю, фантазирую очередную главу о приключениях безымянного героя, секретного номерного агента на службе Короны, или же веду документальные записи о ничуть не менее интересных расследованиях моего знаменитого друга и компаньона. Ну или вот как сейчас — размышляю о человеческой глупости, не позволяющей доблестным ветеранам Великой Войны осознать все выгоды некрожизни в современной Британии, просвещённой стране почти что уже середины двадцатого века. Боже, как летит время… Впрочем, вряд ли среди сегодняшних демонстрантов есть хотя бы один ветеран — они-то как раз понимали ценность и жизни, и времени, и не стали бы тратить его на подобную глупость.

В том, чтобы быть не вполне живым, есть масса достоинств. Некоторые из них очевидны для всех — к примеру, мёртвого человека чрезвычайно трудно убить. Не то чтобы совсем невозможно, при должном упорстве нет ничего невозможного, но трудно — да. Впрочем, одними только неуязвимостью, жизнестойкостью и почти пугающим долголетием плюсы постсмертной жизни не ограничиваются, и сегодня это понимают многие. Конечно, некровозрождённому некоторое время приходится привыкать к новому состоянию и перестраивать как режим существования, так и способы восприятия окружающего мира. Новые привычки не вырабатываются за один день или даже неделю, иногда требуются долгие месяцы, но скажите мне, куда спешить мертвецу? Ему принадлежит всё время вселенной. И если бы меня спросили, я бы посоветовал тем нашим мёртвым собратьям, о чьи укреплённые рёбра и непрошибаемые хребты сейчас ломают свои ясеневые и кленовые дубинки доблестные полицейские у ворот лондонской верфи, не тратить его на бессмысленные попытки отстаивания того, что и так уже восемь лет как закреплено законодательно. Впрочем, они бы могли на меня за это обидеться, ведь слово «мёртвый» ныне не употребляют, считая оскорбительным. Малолетние хулиганы, конечно же, все ещё продолжают писать на стенах домов «зомби форево!», а то и что похлеще, но приличные граждане делают вид, что не замечают подобных непристойностей. «Человек с альтернативным способом жизнедеятельности» — вот как сегодня называют некрограждан. Мир меняется, и с каждым годом всё стремительнее.

А новый мир требует новых героев.

Полвека назад я согласился участвовать в создании оружия массового поражения. Шла Великая Мировая война, ежедневно гибли тысячи людей, города лежали в руинах, Лондон бомбила кайзеровская авиация — и я не видел иной альтернативы прекратить это безумие. Был ли я тогда прав или нет? До сих пор не уверен. Мне казалось, что надо просто делать то, что должно, а время само всё расставит по своим местам. Но вот прошло полвека, времена изменились самым радикальным образом — а я до сих пор не уверен, был ли так уж прав тогда и не существовало ли иного пути, не такого страшного и кровавого?

К группе ветеранов, после окончания войны взявшей на себя заботу о ликвидации отдалённых последствий наших военных разработок, я не примыкал. Я просто с самого начала был её частью, это подразумевалось как бы само собой. Ведь кто же, если не мы? Если не я. Был ли я тогда более прав — не знаю, никогда не задумывался о правовой стороне вопроса, просто делал то, что должен был. И то, чем я занимался тогда на ночных улицах Лондона, нравилось мне ничуть не более того, что приходилось мне делать ранее в секретной лаборатории. Но в этом неприятии не было ничего необычного — такова профессиональная специфика любого врача и, пожалуй, было бы странно как раз, если бы доктору нравилась болезнь, уничтожением которой он вынужден заниматься.

Недавно, проглядывая дневники тех лет, я обнаружил историю одного расследования, очень символично названную мною «Герой нового времени» и по понятным причинам так нигде и не опубликованную. Те записки представляют из себя описание одного из самых коротких расследований Шерлока Холмса, занявшего не более трёх минут и названного самим знаменитым детективом «делом на полсигары». Дело о пожаре и зверском тройном убийстве, помнится, оно очень сильно меня растревожило. Настолько, что я не просто записал всё по свежим следам, как и полагается добросовестному биографу, но и позволил себе слишком уж разоткровенничаться. Разумеется, текст не предназначался для публикации, и я отлично это понимал. Сейчас трудно поверить, но в те далёкие годы столь откровенный рассказ мог бы вызвать в лондонском обществе настоящий шок и привести к народным волнениям, чего я менее всего желал. Поэтому я просто записал всё, что мог, даже привёл целиком текст газетной статьи, послуживший своеобразным спусковым механизмом, — и отложил написанное в дальний ящик, уверенный, что оно никогда не увидит свет.

Однако времена действительно изменились и сегодня та старая история не может уже вызвать ничего, кроме лёгкого интереса, а потому я, пожалуй, уступлю давлению редактора и разрешу ему опубликовать «Дело о герое нового времени» без купюр.

Как я уже упоминал, всё началось с газетной статьи…