К морю (джен)

Порядком уже заноженная рука шарила по пыльным антресолям. «И всегда-то я всё делаю в последний момент!» — думала Аня, балансируя на трёхногой табуретке. Она немного ухмылялась своему маленькому щекотному страху: когда твоего роста не хватает, чтобы заглянуть в выемку под потолком даже со спинки дивана, приходится наводить там порядок совершенно вслепую. Анино воображение рисовало то механизм-ловушку с отравленной иглой, то маленькую гильотину, то гнездо древесных змей… «Никогда не знаешь, что можно найти на этих антресолях...» Аня замерла. Лицо несколько раз неуловимо поменялось: озадаченность, сильное удивление... и всплеск радости.

Это замшевое ощущение невозможно спутать ни с чем: пальцы едва коснулись поверхности предмета, но Аня уже узнала его. И, покачнувшись на табуретке, потеряла равновесие.

Она поднялась на локтях, потирая ушибленный копчик, и вдруг расхохоталась. Была у Ани немного нелепая особенность — она с детской непосредственностью воспринимала все маленькие житейские катастрофы вроде убежавшего молока, внезапного проливного дождя или такого вот крушения. В моменты, когда иной человек ругался или вскрикивал от страха, Аня испуга в себе то ли почувствовать не успевала, то ли не пугалась вовсе. Она вставала, отряхивалась и, как ни в чём не бывало, шла дальше, особого значения минутному фиаско не придавая. «Ну я и идиотище, это ж надо было ухитриться!» — обычно говорила себе Аня со смешком, даже если и сквозь слёзы, и это была её основная, самая частая реакция. В таких ситуациях её поражала их комичность, а не опасность.

На нос спланировал конверт. Эту бумагу — старую, пахнущую пылью и табаком — не перепутаешь ни с чем на свете. Всё ещё лёжа спиной на свежевымытом («Придётся заново убирать, вот же чёрт!») полу, Аня странно улыбалась.

Она легонько подула на находку. Крошечные пылинки вспорхнули с бумаги. Закружились в солнечных лучах, льющихся из распахнутого в летний вечер окна, по комнате, в которой жил запах сушёных яблок и старых книг.

Пальцы медленно, аккуратно надломили сургуч. Раскрыли конверт. Достали письмо — без дат, отправителей и получателей доставленное точно, как всегда — и поднесли его почти вплотную к стёклам очков. Взгляд вцепился в знакомый почерк.

Подражая чьим-то интонациям, она шепотом читала и перечитывала вновь:

«Привет, Анечка! Хотел вот попросить тебя, да забыл: я по дурости своей оставил в погребе на полке с маринадом стихи — пожалуйста, достань их оттуда — не уверен, что тамошняя сырость хорошо влияет на чернила. И ещё: когда у тебя будет время, покопайся в нижнем ящике комода, который в кладовке — прикладываю ключ, обнаруженный в банке с кофе этим утром. Полвека в нём (комоде) не убирался — целый микромир, может случиться, обнаружишь. Догадки мои бесчисленны...

Знаешь, сегодня в голову мне заявилась очередная мысль, достойная психлечебницы — как здорово, что они меня так и не нашли! Что выйдет, если сделать из белой бумаги маленького воздушного змея, покрасить ему кончики крыльев в чёрный цвет и запустить с мола в деревенской гавани, там, где по утрам дармоедничают чайки? Испугаются они эдакого чудища — что думаешь? Я тут схемку даже набросал, чтобы на птицу с виду походило… где-то у меня завалялась бечёвка?

А погода сегодня необычная — ты нашла бы это преинтересным сюжетом — тучи целую неделю были будто ровным слоем по небесной сковороде размазанные: такие однородные, одноцветные, даже скучные… А тут всё как ватой набито, светло-серой и немного фиолетовой. И так низко облака легли, что ещё чуть-чуть, и дом начнёт падать вверх и утопнет в этом в мягком, пушистом небе.

Кто б знал, какие на ощупь облака? Весь день задаюсь этим вопросом. За себя не ручаюсь — назавтра, наверно, полезу в гору проверять.

Люблю тебя.

Твой старый пень»

Аня лежала в квадрате света под оседающими пылинками, а в голове у неё безотчётно крутился ответ: «Здравствуй, деда. Я тоже люблю тебя. Очень люблю, больше всех люблю, ты знаешь. Это стихотворение я нашла ещё в начале лета и знаю его наизусть. Как жаль, что ты не показывал раньше: я, кажется, снова узнала в твоих строках и свою грусть, и свои мечты. Это так странно, это так потрясающе — как ты знаешь меня наперёд меня самой. Завтра я найду бумагу и сложу змея; нужна ещё жёлтая краска для клюва, чтобы полная аутентичность... а потом открою ящик в старом комоде — даже не пытаюсь представить, что там лежит, всё равно никогда не угадаю. Недавно купила новые краски, и мне теперь очень хочется нарисовать твой падающий в небо дом. Таких облаков, какие ты описал, я никогда не видела; наверно, они какие-то особенные, зимние, но, думаю, я достаточно хорошо их представила…»

Она уже готова была начать описывать свою первую за последние три месяца генеральную уборку, растянувшуюся на несколько дней: скромный одноэтажный домик с мансардой внутри оказался таким большим, словно пространство в нём растягивалось, стремясь приютить в себе как можно больше всевозможных вещей — а сегодня его новая хозяйка впервые ждала гостей!

Аня закрыла глаза, выдохнула, поднялась на ноги и посмотрела в окно.

Лев Павлович умер этой весной, в начале апреля. Успел ли он потрогать облака, Аня не знала, как не знала и сколько кладов сулит ещё его дом. Похожие письма дедушка часто вкладывал в книги для «внеканикулярного чтения», когда в конце августа родители забирали Аню в город. Она прятала их в коробку, которую никому не показывала; когда становилось слишком холодно и так не хватало Льва Павловича и его дома, в котором жили для неё три летних месяца, Аня открывала конверты. И казалось, будто дедушка и теперь, сутулясь, сидит рядом. Улыбается.

И к ней возвращалось солнце.

Сморгнув, Аня обернулась и окинула взглядом небольшую комнатку: чисто, уютно, и всё здесь такое тёплое и живое… такое до тихого трепета любимое.

Перевернуть и поставить в угол табуретку — вроде, не пострадала. Быстро взглянуть на часы: выходить только через двадцать минут, но хочется сорваться уже сейчас. Заглянуть в кухню, чтобы последний раз удостовериться в её…

— Что за… Абсурд!!!

Абсурд восседал на кухонном (по совместительству обеденном) столе в компании графина с соком и опрокинутой вазочки орехов, разрываясь от необходимости выбрать что-то одно и начать с него.

— Но ты ведь даже не ешь это! — простонала Аня, оглядываясь в поисках чего-то, что можно швырнуть в безобразие, самовоздвигшееся среди некогда безупречной (ладно, кого она обманывает, но ведь старалась же!) сервировки.

Абсурд был в лёгком замешательстве. «Действительно?..» Он посмотрел на невообразимо притягательную пахучую красную жидкость в графине и явно решил для себя, что пора раздвигать границы обыденного.

— Ух ты ж наглая лампасатая морда! Я этот гранат чуть ли не руками выжимала! А ну, кыш отсюда!

«Ну, что ж, не вышло в этот, значит, получится в следующий раз…» — смиренно заключил полосатый, на самом деле абсолютно всеядный кот, с неподражаемой грацией перелетел на подоконник и отправился нагуливать аппетит.

Аня спешно вернула орехам приличествующий вид. «Мне надо быть на трассе в половину восьмого. Идти туда самое большое полчаса…»

Было только без пятнадцати семь. Усидеть на месте она не могла больше ни секунды.

Аня перепрыгнула через три ступеньки, чуть не снесла с петель калитку. Быстро зашагала прочь от дома, вдыхая уже не душный, но тёплый, пахнущий свежестью близкого моря воздух. Птица-ветер впутывался в волосы, вил гнездо из длинных рыжевато-коричневых прядей. Солнце ласково грело шею, ключицы, лицо и руки, золотило ресницы...

Так легко и хорошо было дышать.

Тропка петляла, сбегая вниз с поросшего можжевельником плато, Аня шагала ритмично, как танцующая, прислушивалась к шелесту-шёпоту, который нёс с моря на берег бриз.

Ультрамариновое высокое небо, уже ждущая случая взметнуться из-за гор ночь. Над западным краем воды буйствовал закат, ударяясь то в оранжевые, то в розовые краски.

По натуре Аня была созерцателем, и в любой другой день она бы замерла над обрывом, совершенно потерявшись в чувстве причастности к чему-то необъятному и вечному — такое с ней случалось на каждом шагу: в небо Аня глядела чаще, чем себе под ноги, за что расплачивалась множеством мелких ссадин и синяков. Ане отчаянно не хватало роста, но она вся тянулась вверх, как маленький зелёный побег.

…Яркое и насыщенное на западе — загадочно темнеющее на востоке…

Однако сейчас она всё прибавляла шагу. Было столько радостного предвкушения и нетерпения, что Аня просто не могла сдерживать бьющие через край эмоции — казалось, она вот-вот снова расхохочется или не выдержит и сорвётся на бег. В голове было пусто и светло, лицо сияло самой дурацкой и счастливой на свете улыбкой, глаза смеялись. Скоро, скоро!

...И вот она уже летела наперегонки со своей тенью, отплёвываясь от лезущих в рот волос и путаясь кроссовками в высокой траве. Бег в гору, в сумерки, вверх. В конце дыхание, конечно, сбилось, потом Аня споткнулась о какую-то корягу, еле успев выставить вперёд руки, но, когда поднялась, с детским восторгом осознала, что трасса совсем близко, уже виднеется из-за веток, и словно обрела второе дыхание, пойдя через кусты напролом.

Она выбралась к дороге, под витражный навес большой раковины — старой автобусной остановки. Задыхаясь, привалилась плечом к каменной стене. "19:01..."

Асфальтовая лента опоясывала зелёный бок горы и бежала дальше вдоль побережья. Прикрывшись ладонью от бьющего в лоб солнца, Аня не сводила глаз с поворота, за которым исчезала дорога. Она то сидела на скамейке, то стояла у ракушки, то нетерпеливо расхаживала взад-вперёд, вся обратившись в зрение и слух.

Переживал свой апогей закат, и тени сиреневели. Дорога вдалеке из золотисто-рыжей медленно становилась синей. Мягкие края облаков почти касались спокойной вечерней воды, готовясь навсегда отчалить за край мира.

Возможно, это одно из лучших чувств — вглядываться в даль в предвкушении момента близкой встречи с кем-то, кого ты любишь и очень хочешь увидеть. В минуты ожидания на обочине, пыльной и сухой («Когда же в последний раз шёл дождь?..»), особенно ясно осознаёшь, как невыносимо ты соскучился по этому кому-то. И может, уже нет никаких сил терпеть — время тянется издевательски медленно — но ты чувствуешь, что ни за что не уйдёшь, даже если опоздают на полчаса, на час… Что ты готов простоять вот так вечность — хоть на краю дороги, хоть на краю вселенной — и ждать, и верить, что вот-вот покажется на горизонте…

Сумерки, почуяв лёгкую добычу, накатили как-то вдруг и сразу. Солнце, послав последний сигнал бедствия, скрылось под толщей воды, остался только печальный розовый отсвет, но и этот след вскоре скрадётся темнотой. Возникали первые неуверенные привидения звёзд, в деревне выше по склону зажигались огоньки — много-много окон и фонарей. Аня стояла одна в сгущающейся темноте.

Мимо проехала пара автобусов, один из них даже остановился, но никто не вышел. Иногда мелькали машины, и внутрь закрадывался маленький страх: вдруг нужная, та самая, что-то перепутав, проедет мимо? Аня поёжилась и обняла себя за плечи: становилось прохладно, а тёплые вещи она, по обычной своей рассеянности, не взяла.

Впереди на дороге сверкнули фары. Какой-то шестой, неподдающейся объяснению частью сознания Аня поняла, что это именно та.