Честная бедность (джен)

Утро

Сегодня проснулся еще до зари. Тихо-тихо. Все спят. Где-то за окном с едва различимым шелестом обнажается старая яблоня. Тепло, но уже чувствуется дыхание осени, когда распахиваешь окно и выглядываешь на улицу. Скоро похолодает…

Я люблю предрассветные часы. Мне нравится наблюдать, как из сереющей темноты нашего старого квартала выступают постепенно неясные силуэты, которые через несколько секунд принимают привычные очертания домов. Эти короткие мгновения, когда еще не понятно, что же именно таится за размытыми контурами, заставляют сердце то биться часто-часто, как бьется птица в силках, то замирать в предвкушении, как замирает все в преддверии первого снега. Волшебство быстро заканчивается — на востоке зеленеет, и улица перестает быть таинственной, становясь привычной, старой, грязной…

Солнечный диск поднимается из-за горизонта, но его ослепительно яркая каемка разгорается медленно и лениво. К хлебной лавке подбегает дворняга и начинает заливисто лаять, запрокинув голову назад. Она ждет, когда наконец-то выглянет булочник и кинет ей старый хлеб или прогонит ее, это уж как повезет. Скрипят тихо двери домов, люди просыпаются.

У нас все еще тихо. На душе тоже царит тишина. Грустно. Сегодня мой последний день дома, в Фонтенбло. Капитан отпустил меня, помня, что я хотел в сентябре взять отпуск из полка, однако судьба распорядилась иначе, и нас отправляют под Аустерлиц. Мы выезжаем завтра утром… А Камиль уже почти под Холлабрунном, совсем недавно он прислал нам длинное письмо, полное надежд и уверенности. Но бедный брат жаловался, что дорога вымотала и офицерский состав, и простых солдат, а по дороге несколько обозов перевернулось. Погода тоже не балует их, и мне остается лишь молиться, чтобы у них все наладилось и дождь не помешал предстоящей битве.

Надеюсь, нас не ждут такие передряги в пути. Матушка и так разбита смертью отца, мои проблемы только добьют ее. А уж проблемы я люблю собирать: как говорит капитан Тео, я просто магнит для неприятностей и ходячая катастрофа. Он прав… Напасти почему-то любят меня. Однако, удивительно, насколько по-разному относимся к этим тяготам я и все тот же капитан.

У меня часто от неудач опускаются руки, и я порой безумно хочу все бросить и не пытаться больше начинать что-либо делать. А месье Тео всегда улыбается, несмотря на беду; теплая улыбка не сходит с его губ. Она таится в уголках его рта, даже когда он сидит в одиночестве, устремив взгляд куда-то в небо. Тогда его улыбка грустная, словно он печалится о чем-то, что никогда не расскажет даже своему другу Юнгхансу. Мне часто хочется подойти в такие минуты и поговорить с ним, но я никогда не решаюсь. Я — простой младший лейтенант, и какое я имею право нарушать субординацию?..

Признаться честно, у меня вообще почти нет прав. Когда-нибудь, быть может, все изменится. Ну а пока я имею право только подчиняться старшему по званию, кивать и исполнять-исполнять-исполнять, и не дай Боже ослушаться. Капитан, правда, пытался однажды определить меня в адъютанты одному молодому генералу, но тот оказался итальянцем, и его выводили из себя моя педантичность и, как он выразился, занудность. С тех пор я стал «адъютантом» месье Тео, он последнее время часто оставляет на меня роту, а я каждый раз боюсь, что в его отсутствие произойдет нечто из ряда вон выходящее. Меня не особо слушают из-за моей молодости и неопытности…

Солнце совсем поднялось, но его скрыли тучи. День будет пасмурным. Все, кажется, прикрыто серой вуалью, которая приглушает краски. Серое небо, серая мостовая, серые стены… все серое, и жизнь тоже. И не только сегодня, но и всегда, с самого рождения, и лишь изредка, когда с братом мы уходили в горы в Тегеране, она становилась яркой… Но, кажется, Мари проснулась, а значит, скоро встанет и Мартэн, а я обещал им, что мы вместе погуляем по берегу Сены…

Поздний вечер

Ах, лучше бы капитан не отпускал меня на этот день домой!.. Так печально мне и грустно, как омерзительно тоскливо! Мне не хочется уезжать, и душу гложет тревога. Совсем недавно я получил жалование, но, не зная об отъезде, потратил большую часть. Боюсь, что оставшегося не хватит до моего возвращения. И вернусь ли я вообще?..

Перед сном Мари сунула в мою седельную сумку свой носовой платок. Она потратила весь вечер, усердно вышивая на нем что-то. Бедная Мари, она думает, что я не видел!.. Точно так же она сунула подарок Камилю… Ах Мари, моя бедная Мари… Как же я боюсь, что вернувшись, я уже не застану тебя!.. Ты каждую ночь мучительно кашляешь, задыхаясь… Ах, бедная, бедная Мартэн!.. Малышка, ты просила меня каждый день водить тебя к Сене, где все так прекрасно и светло… Как же мне объяснить девочке, что я не могу не ночевать в части и не могу не уехать завтра?..

Ночь

Не могу уснуть. Не спится. Пишу без огня почти в темноте. Мне тревожно и отчего-то страшно. Впервые в жизни осенило, что я и не жил вовсе. Все мое существование сосредоточено на попытках как-то вытащить семью из бедности. Камиль живет. Он несет службу с удовольствием, ему она не в тягость. А я каждый день с трудом пытаюсь пересилить отвращение, с которым иду в часть. Проклинаю тот день, когда я не смог возразить отцу и настоять на своем; быть может, найди я тогда силы упрямиться, сейчас бы не носил мундира… Но я никогда не умел возражать ему, а если возражал, то под его давлением всегда ломался. Не знаю, отчего отец думал, что из меня будет отличный военный. Быть может лишь оттого, что я никогда не перечу…

Дурнота и тревога не хотят отступать, несмотря на то, что я выкладываю все на бумагу. Хочется, как в детстве, рассказать все матери, но мне уже двадцатый год, и это смешно. Не могу пересилить самого себя и закрыть глаза. Стоит сделать это, так тут же я вижу наш дом со стороны: покосившиеся ставни, старая дверь, чуть съехавшая на бок; крыша, которая в дождь протекает… Это ли дом?.. И тут же вспоминаю, как выглядел наш дом в Тегеране. Красивый, просторный, чистый… Это дом, которого нет. Это жизнь, которой тоже нет…