Драма, или О важности похвалы в воспитании (джен)

Миллион ограничений, суровый отец и вечно извинительно улыбающаяся мать — таким было его детство, и счастливым Барти назвать его не мог бы ни при каких обстоятельствах. Сначала он воспринимал всё как должное, потом, увидев, как бывает в других семьях — всеми силами стремился заслужить одобрение отца; с поступлением в Хогвартс ситуация немного улучшилась, Барти отлично учился, щедро даря поводы для гордости собой, и несколько раз даже удостаивался скупой отцовской похвалы, но этого было отчаянно мало. И он перестал изводить себя: не хочет отец замечать его достоинств, ладно, он, Барти, заставить его обратить на себя внимание противоположным способом.

Метка разделила его жизнь на «до» и «после», и, хотя иногда он ужасно сожалел о принятом под влиянием обиды решении, чаще радовался — новые друзья и Тёмный Лорд не скупились на добрые слова, по достоинству оценивая его ум и заслуги.

А потом всё рухнуло, и Барти словно очнулся. Распределяющая Шляпа не зря даже не предлагала ему Слизерин, сразу же мгновенно выкрикнув «Равенкло!». Он никогда не был злым или жестоким, его никогда не интересовала власть — Бартемиус был учёным, мыслителем. И теперь, когда эйфория схлынула, а безжалостный карающий меч Фемиды щекотал шею, пришло осознание — в каких отвратительных делах он участвовал ради одобрения людей, которых даже не уважал.

Дементоры клубились у его камеры круглые сутки — недолюбленный ребёнок щедро даровал им обильную пищу своими страданиями.

Когда и как закончился кошмар, Барти не знал, просто в один прекрасный день он открыл глаза и увидел потолок собственной комнаты в родительском доме. Недоумённо нахмурившись, он сел на кровати, осматриваясь и не понимая, как он здесь оказался и что делать дальше. С родителями он виделся в последний раз сразу после выпуска, когда гордый собственными достижениями — двенадцать ЖАБА! Невероятный результат — аппарировал домой в надежде, что теперь-то отец не сможет его не похвалить. Вот только он ошибся, и отец в очередной раз просто отмахнулся от него. Это стало последней каплей — Барти, так и не выпустивший школьный чемодан из рук, аппарировал прочь, поклявшись никогда не переступать порог родительского дома.

И вот он снова здесь…

— Мастер Барти проснулся?

Молодая эльфийка заглядывала в приоткрытую дверь, не решаясь войти.

— Как я здесь оказался?

— Мастер Барти будет завтракать?

— Да, ты не отве…

Эльфийка аппарировала, не став его дослушивать, и Барти это не понравилось.

— Эльф!

Та же эльфийка вновь возникла у двери, с неодобрением смотря на Барти.

— Мастер Барти должен ждать завтрак, — сообщила она и снова исчезла.

Выругавшись вполголоса, Барти замотался в простыню и прошёл к шкафу, надеясь подобрать что-нибудь из старых вещей, поскольку на нём не было ничего, а поблизости не обнаружилась подготовленная одежда. Но шкаф был пуст.

— Эльф! — начиная злиться, снова позвал он. Домовичка не спешила на зов, и, когда он уже собрался снова её позвать, та наконец-то появилась с подносом. — Где мои вещи?

— Хозяин выбросил их, когда мастер Барти сбежал из дома. Завтрак мастера Барти.

— Мне нужна одежда!

— Мастер Барти должен позавтракать, — снова проигнорировав его слова, приказала эльфийка и исчезла.

Барти зарычал и, схватив белоснежную тарелку, швырнул её в дверь.

— Если мастер Барти не станет завтракать, — вновь возникла эльфийка в комнате, — Винки всё унесёт.

— Я не могу есть голым!

Вздохнув, она щёлкнула пальцами — завтрак пропал, прошла к двери, быстро собрала осколки и… исчезла. И сколько Барти не звал её, больше не появилась.

Обыскав всю комнату, он быстро понял, что ничто из его вещей не сохранилось. Не было ни одежды, ни книг, ни мелочей вроде колдографий с первых курсов Хогвартса — ничего. Немного расстроившись, Барти смирился и, потуже замотав простыню на голом теле и зябко переступая босыми ногами, решил самостоятельно разрешить возникшие затруднения и поискать одежду в других местах.

Но только выйти не смог — магия не пускала.

— Эльф!.. Винки!

На этот раз та появилась.

— Мастер Барти звал Винки?

— Ты издеваешься? Раз двадцать! Мне нужна одежда… Да подожди ты! — закричал он, увидев, как Винки поднимает руку явно для того, чтобы щёлкнуть пальцами и исчезнуть. — Как я здесь оказался? Где мама? Или отец? Что произошло? И почему я не могу выйти из комнаты?

Не будь ситуация настолько неприятной, а сам Барти зол, он, наверное, рассмеялся бы с того, какое выражение приобрела мордочка эльфийки, но ему было не до веселья.

— Я что, пленник? — уточнил он, надеясь, что хотя бы на один вопрос домовиха ответит.

— Хозяин не разрешил вам выходить. И Винки запретил с вами говорить.

И она окончательно покинула комнату.

Недоумение, злость, скука, снова злость и недоумение… Барти то принимался мерять шагами бывшую детскую, то обессиленно падал на кровать. Время тянулось невыносимо медленно, часов у него не было, так что лишь постепенно удлиняющиеся тени позволяли примерно ориентироваться, как скоро придёт отец. Темнело поздней осенью рано, Барти знал это, но всё равно с заката прислушивался, не раздадутся ли шаги? Тишину ничто не нарушало.

Напряжение наложилось на азкабановское состояние, так что он не заметил, как уснул, а когда проснулся, за окном было по-прежнему темно, зато на тумбочке у кровати стоял поднос с, очевидно, ужином, да на стуле обнаружилась стопка одежды.

В который раз безрезультатно позвав эльфийку, Барти обречённо вздохнул, оделся и приступил к трапезе. Рассвет он встретил с чашкой остывшего чая — замечательная демонстрация истинного отношения к его присутствию в доме, ведь даже обычные согревающие чары на еду и чай никто не удосужился наложить.

* * *

Часы сливались в дни, те в недели; Барти сходил с ума от невозможности выйти из комнаты или хотя бы с кем-нибудь поговорить. Конечно, он понимал, что родная комната всяко лучше азкабановской стылой камеры, и не роптал, но поведение родителей не понимал совершенно: ведь если они сумели его вытащить из Азкабана, чего стоило хотя бы поздороваться?

Эльфийка появлялась один раз в день — чаще всего, пока он спал, — убирала и исчезала, подносы с едой возникали на тумбочке сами по себе.

Не в силах и дальше тупо лежать, Барти стал придумывать задачки по арифмантике, вспоминать рецепты зелий и мысленно модифицировать их, выцарапывал на стенах расчёты различных ритуалов… Но это лишь ненадолго смогло его отвлечь.

О побеге он задумался в конце второй недели, поняв со всей отчётливостью, что ждать прихода родителей бессмысленно: отцу всегда было на него наплевать, а мама никогда с ним не спорила.

Беспалочковой магией он практически не владел — Акцио да несколько бытовых заклинаний не в счёт, — но волшебной палочки он лишился ещё на суде Лестрейнджей, её просто переломили, даже не убедившись в его виновности, а другую ему конечно же не дали. Попытки открыть дверь заняли его на целую неделю, однако, когда Аллохомора наконец-то сработала, и счастливый Барти попытался выйти, стало очевидно, что невидимые стены его новой одиночной камеры прочнее, чем он думал — на пороге тоже были чары, не выпускающие пленника на волю.

От обиды опустились руки, но Барти запретил себе сдаваться и продолжил пытаться.

И в конце концов смог снять чары.

— Хозяин! Хозяин! Мастер Барти вышел! Хозяин!

Вопли Винки, остановившейся в начале коридора второго этажа, оглушали.

— Чего ты орёшь? — оторопело спросил Барти, сделав шаг к ней. — Где отец? Я и сам хотел к нему спуститься…

— Ступефай! Мобиликорпус! Инкарцеро!

Его отбросило на дверь, и, хотя больно почти не было, от обиды на глаза чуть слёзы не навернулись. Отец даже не стал с ним разговаривать — сразу напал. Плывя по направлению к кровати, Барти пытался увидеть отца, поймать его взгляд, дать понять, что он не собирается сопротивляться, но ему не удалось.

— Хозяин? — робко спросила Винки, и Барти едва не стошнило от подобострастности и голоса, и позы домовихи.

— Ступай, — холодно отослал её до боли знакомый отцовский голос. — Видит Мерлин, я хотел этого избежать. Сидел бы тихо… — Барти силился преодолеть заклинания и повернуться к отцу — уж слишком необычно звучал голос, но не успел: уже следующая фраза громыхнула сталью. — Ты не оставил мне выбора. Империо! Ты не должен покидать комнату.

Все мысли мгновенно испарились, осталось лишь одно жизненно важное желание — исполнить приказ.

* * *

Река времени текла мимо него, огибая, словно камень. Смена дня и ночи, и даже сезонов проходили незамеченными. В редкие моменты осознанности Барти скрипел зубами и беззвучно рыдал с сухими глазами, не в силах принять реальность, потому что поверить в то, что Бартемиус Крауч старший, правильный до отвращения министерский служащий, который всю жить требовал от всех и каждого скрупулёзного следования не только Букве, но и Духу Закона, так обращается с родным сыном, было невозможно…

Барти больше не думал о прошлом и будущем, он жил только настоящим. Искал слабо тлеющее в глубине сознания желание обрести свободу и тянулся к нему всеми силами. Со стороны это выглядело как полная неподвижность — что успокаивало приставленную к нему эльфийку-надзирательницу, — но на самом деле он был постоянно напряжён. Преодолеть заклинание подчинение (Непростительное, если кто позабыл!) долгое время не удавалось, но он не сдавался. Отец приходил каждые пять дней — обновить заклинание, и каждый раз Барти, который научился его ослаблять, с трудом удерживался от желания стать отцеубийцей. Лишь понимание, что ослабленный постоянной неподвижностью организм подведёт, удерживало его от попытки активного сопротивления. Зато пассивное — тут он отступать не собирался.

Полностью избавиться от подавляющего разум Империуса удалось впервые лишь в восемьдесят пятом году. Радость оказалась так сильна, что он едва не попался. С того дня Барти вплотную занялся восстановлением собственных навыков: как физических, так и магических. Но только в восемьдесят седьмом он почувствовал себя достаточно подготовленным для выхода из комнаты-камеры.

Обмануть Винки было несложно — рассеивающие внимание беспалочковые чары удавались ему ещё в школе, — и первым делом он направился в материнский будуар. Барти понимал, что, будь мать жива, отец не посмел бы так с ним обращаться, но слабая иррациональная надежда не желала угасать. Уже по пыли у порога можно было всё понять, однако Барти хотел ясности… Колдофото с траурной каймой было словно удар под дых. Он вернулся в свою клетку и повалился на кровать — желание действовать пропало.

Но на следующий же день он взял себя в руки и, дождавшись ухода отца на работу, снова вышел «на свободу», принявшись обследовать дом. И начал он с кабинета отца. Аккуратист, у которого даже карандаши в банке стояли в строгом порядке по росту, разумеется, имел собственный архив. Защиты на нём никакой не было, ибо материальной ценности он не представлял, однако для Барти стопки старых пергаментов оказались бесценным сокровищем, позволившим шаг за шагом восстановить пропущенные события.

Было непросто оставаться не пойманным, складывать всё в том же порядке, как было до его прихода, неподвижно ожидать очередного Империуса от родного отца и на целые сутки снова превращаться в пускающего слюни овоща, но теперь Барти знал, ради чего терпит. Ради мести.

* * *

Винки его все-таки поймала, однако до того, как она успела прибегнуть к своей эльфийской магии, Барти успел обездвижить её беспалочковым заклинанием. Несколько секунд он в панике смотрел на домовиху, просчитывая варианты, а потом решил рискнуть и привёл её в чувства. И приказал молчать.

Кто из них двоих удивился сильнее — неизвестно, но приказ сработал: отец не изгнал Барти из рода, и Винки не могла ослушаться наследника хозяина. Заручившись невольной помощью эльфийки, он стал действовать свободнее. Не сразу, но смог проникнуть в лабораторию, добрался до зачарованного шкафа с ингредиентами и сварил оборотное зелье, а после уже без опасений иногда даже позволял себе перемещаться в Косой и Лютный переулки.

Желание расплатиться с отцом за годы издевательств не ослабло с обретением некоторой свободы, но спешить Барти не хотел. Он желал, чтобы отец страдал, но сам, своими руками, причинять ему боль не хотел и знал, что не сможет — он никогда не был жестоким. Потому к слухам, курсирующим на дне магического мира, прислушивался с особым вниманием: лучше вернуться к Тёмному Лорду, чем влачить жалкое существование в отчем доме.

И он дождался. Лорд сам пришёл за ним. Накладывая на отца Империус лордовской палочкой, Барти испытывал едва ли не физическое наслаждение. За помощь в осуществлении мести он готов был исполнить любую прихоть существа, в которое превратился некогда красивый и сильный лидер, даже рискнуть всем и отправиться в Хогвартс. Да и чем он рисковал? Жизнью? Она утратила ценность и смысл в день ареста. Для Барти всё закончилось в тот день, когда родной отец во всеуслышание заявил, что он ему не сын. Годы существования под подчиняющим проклятием что-то сломали в нём, возможно, ту самую пресловутую жажду жизни; он больше ничего не хотел, только отплатить единственному человеку, кто не жалел для него добрых слов, кто отомстил за годы пренебрежения его родному отцу, кто даже сейчас, пребывая в жалком теле гомункусуса, находил слова похвалы и одобрения. Пусть Барти не разделял отношения Лорда к грязнокровкам, пусть не понимал смысла в его желании очистить мир от магглов, пусть считал охоту за мальчиком из пророчества глупым — неважно. Он умел быть благодарным и ценил хорошее отношение к себе, особенно с учётом того, что одобрением никогда не был избалован.

Если последним, что он сделает, будет попытка отблагодарить за доброе слово… Что ж, пусть так и будет. Барти не пожалеет о своём решении. Ведь жалеть уже будет некому.