Почему в космосе не... (джен)

Hardwell — Call me a space man

У мальца не дрожат губы — все тело. Маленькое человеческое тельце, контур под легкой курткой трепещет и двоится в попытках сдержать естественный страх: перед ним полсотни разномастных чудовищ на любой вкус, цвет и размер, но мама совсем недавно сказала ему оставаться храбрым несмотря ни на что.

Йонду отмечает это сквозь обрушившуюся лавину гогота команды — смелый пацан. Он сам тянет губы в улыбку, и Питер нервно сглатывает, хмуря брови и сжимая плеер в похолодевших пальцах.

Он доставит его отцу — пускай гордится сыном.

Питер спит в отсеке рядом с капитанской каютой, ощущая холод металла под спиной каждую ночь. Сбитые в кучу соседи, на везение человеческой расы, не испытывают неудобств и жажды съесть мягкое мясо землянина.

Но у Квилла однажды кончается заряд батареи на плеере и всякое желание бояться. Он бесшумно перешагивает спящих, каждый удар сердца возвращаясь взглядом к светящемуся опасностью проходу в коридор.

Питер понятия не имеет, что ищет, но находит больше ожидаемого.

— Сукин сын, — тембр Йонду мальчик узнает из всего гвалта смешения языков и голосов; но в этот раз Питер чувствует, будто это голос нашел его, впиваясь в спину запоздалым осознанием — лежи тихо и не суйся, куда не просят.

Но капитан оказывается к нему спиной — сгорбленной и бесконечно уставшей. Удонта упирается ладонями в огромный иллюминатор, окно в другой мир, думает Питер, разбирающий между синими жесткими пальцами чужие планеты.

Ему бы бежать обратно, повторяя свой незамеченный подвиг, но он шагает к Йонду; у детей до девяти пониженное чувство страха.

Удонта слышит долгий выдох с легко разбираемым восторгом где-то внизу и справа; у пацана в карих глазах перемигиваются звезды и неожиданная надежда.

Ему бы клацнуть острыми зубами, запугать, накричать или в конце концов оттаскать за ухо, но Йонду думает, что для этого время еще останется.

— Почему в космосе не темно? — мальчишка задирает к нему лицо, и в бликах неверного искусственного света видны несимметричные веснушки.

На Земле сейчас тепло, должно быть.

— Звезды светят. Планеты многие, спутники всякие, — Йонду заминается, неприятно ощущая, что давно не получал дурацких вопросов, на которые не может дать ответ. Он может перечислить самые прибыльные, опасные, торговые точки, назвать сходу их координаты, развинтить в уме новейшую модель бластера или пулемета, но по поводу научных объяснений не к нему.

Он чешет затылок, переводя взгляд на разноцветные точки вдалеке, обманчиво спокойные и отчего-то теплые; не обожгись при приземлении, малыш.

— Тебе что нужно было? — вопрос вырывается сам по себе, и Удонта даже прикусывает кончик языка с досады, морщась. Забота и внимание — распоследние вещи, которые он хотел бы в себе замечать по отношению к мальчику.

Питер лезет неуклюжим движением в карман, извлекает оттуда небольшую коробку плеера, непривычно смирную и пустую. Вскользь мелькает мысль, что руки у пацана едва ли шире пальцев некоторых из его ребят, а из-за страха он должен согласиться на любую авантюру.

Центаврианин понимает все без объяснений, прикидывая в голове, что можно найти в качестве замены.

Замена выходит лучше.

Когда Питер в первый раз просачивается незамеченной ловкой тенью между валунами, на корабле раздается довольный гул. Когда же он возвращается с полным мешком награбленного, его сшибают одобрительными похлопываниями по спине и выкриками в его честь.

Ребята, прикрывающие его снаружи, побрякивают оружием и доносят капитану:

— Парень хорош.

Йонду довольно ухмыляется, думая — конечно, хорош, я же его воспитываю.

Воспитанием, откровенно говоря, называть это нельзя. Наука оружия, боя и грабежа, мужского юмора, неподходящего для ребенка, и странной морали. Но Питеру нравится — хотя бы потому, что у него нет выбора.

— Молодчина. Не стал обедом для старого капитана, — команда оглушительно хохочет, и Квилл ежится, неуверенно выдавливая ответную улыбку. Ему нынче чуть больше девяти, страх обещает остаться на всю жизнь при таких разговорах.

И Питеру интересно выкинут ли его за борт, как только он перестанет пролезать в необходимые щели.

На свое десятилетие он получает свой первый бластер: красивая бесполезная вещь при отсутствии необходимых навыков. Йонду знает, что мальчик придет к нему рано или поздно, но просьба помощи оригинальна — обесточенное правое крыло корабля из-за обнадеженной попытки овладеть подарком.

Питер жмется у искристых напряжением проводов к стене, пока Удонта скрещивает руки на груди поверх плаща, о котором тихонько мечтает Квилл (если он доживет до своего пятнадцатилетия, то обязательно попросит хотя бы старый и потрепанный).

— Не делай так больше, хорошо? — и без того не самый приятный голос корежится недовольным металлом, и у Питера начинает болеть голова — он кивает настолько рьяно, что она вот-вот готова оторваться.

Йонду кивает, стараясь не выдать ни одной мышцей лица, что доволен оказываемым действием и неувенчавшейся успехом попыткой мальчика. Он разворачивается чересчур резко — полы плаща разлетаются, чтобы в очередной раз впечатлить малолетнего почитателя.

— На ближайшей планете настреляешься, еще заскулишь о пощаде.

У Питера и правда дрожат руки к концу дня: начиная от онемевших кончиков пальцев до застывающих невовремя мышц плеча, куда приходила отдача.

Ему нравится это ощущение.

Йонду делает глоток какого-то местного пойла (не самое лучшее, не самое худшее) и внимательно следит за пацаном; честная реакция приходится ему по вкусу.

На лагерь нападает ночь — с тыла растекается вязкая мягкая тьма, в которой попеременно загораются светлячки. Команда набирает наряд на стражу; Удонта спать не хочет, прислоняясь к стволу дерева спиной и вытягивая натруженные ноги.

Сквозь спутанные ветки виднеется две луны, красный диск еще одной планеты...и чье-то запачканное лицо. Питер свешивается сверху, демонстрируя дырку на месте нижнего правого клыка в улыбке, чтобы потом ловко приземлиться рядом, обдавая градом хвои.

— П-прости, — он тушуется, враз теряя желание козырять ловкостью, когда видит, как Йонду с каменным выражением лица отряхивает с себя растительный мусор.

Квилл не спешит спрашивать зудящий необходимостью вопрос из разряда детских; мужчина не рискует наступать на те же грабли добровольно.

— Почему в космосе не тихо? — наконец, Питер не выдерживает, выпаливая вопрос в появившейся недавно быстрой манере.

— Потому что везде полно таких шумных засранцев, мешающих нормальным людям отдыхать, — Йонду вынужден выразительно приоткрыть один глаз, чтобы довольно хмыкнуть в следующую секунду — Квилл вешает нос и разламывает хвоинку пополам.

Тишина скребется неотвеченным вопросом: может быть, эти дурацкие вопросы скоро исчезнут, как только вырастет его последний постоянный зуб. Питер гордо сообщил ему это на днях, когда едва не подавился выпавшим клыком во время перекуса.

— Смотря что считать за тишину, малец, — Йонду недовольно ворчит, выпрямляясь и слыша хруст позвоночника. — В открытом космосе как будто все подохли, и ты один одинешенек посреди всей галактики. Но проверять не надо, зуб даю — не оценишь.

Питер улыбается так радостно, что капитан начинает сомневаться: так ли нужно развлекать малолетних детишек с Терры.

Команда начинает ворчать, когда капитан начинает объяснять пацану основы управления кораблем, а потом и вовсе сажает его за штурвал — конечно, под собственным присмотром (и многих других многоглазых надсмотрщиков).

Питер не просто в восторге — он забывает собственное имя, когда чувствует разворот Милано от легкого движения рукой, и возраст, когда его вжимает в кресло от гиперпрыжка. Удонта смеется до колик в животе, наблюдая за восторженным пошатыванием мальчика к концу короткого занятия, но смех натурально булькает в горле, едва он слышит:

— Хочу быть как ты!

Йонду замолкает, сглатывая нервный хохот и подавляя щекотливое и непривычное ощущение где-то у сердца.

— Не лучшее желание, пацан. Хотя летать ты у меня будешь как бог, если он есть.

Йонду никогда не думал, боялся думать, что же ждало Питера на планете Эго. Сгубленные детские жизни, неискупленная вина, немой вопрос в глазах маленького мальчика с Земли, которого он зачем-то оставил рядом, — об этом ли думать опытному Опустошителю?

Молодым он послал Кодекс к черту, а теперь жалел, понимая, от каких глупостей берёг совестливых пиратов старый закон.

Питер быстро учится и растет, обзаводясь своей манерой поведения, награбленными сокровищами в собственной каюте и некоторым авторитетом. Его больше не хотят сожрать, да даже если и хотят, то обучение рукопашному бою и высокая точность выстрелов берегут острого на язык подростка.

Йонду замечает как-то раз, что стоящий рядом Квилл одного с ним роста и вот-вот догонит в плечах. Конечно, он доволен тем, что его второй штурман — Питер, но потеря юркого и смелого шкета не могла не печалить.

На пятнадцатилетие Удонта дарит ему новехонький, поскрипывающий оказанной честью плащ Опустошителя; парень сжимает его в пальцах, и маниакально блестящие глаза обещают — он будет даже спать в нем.

В шестнадцать Йонду разрешает ему выбрать любую красавицу в борделе, считая, что пацану пора становиться взрослым. Питер выбирает девушку той расы, что всегда нравилась самому капитану; веселящая нутро гордость заливалась внутрь из бутылки, с которой они чокнулись — главное, не захлебнуться.

Бегство, юношеский максимализм и смешное звание Звездного лорда заставляют центаврианина по-прежнему не давать его в обиду (даже назначая награду за его голову). Он наблюдает за этим, ожидая момента, когда Квилл прибежит за помощью — и он всегда наступает, хотя просьба и не озвучивается.

В этот раз Питер снова его не ждал, но Йонду доволен собой.

Парень отвечает его словами — был мелким, был полезен. Удонта не соглашается, чувствуя, что пора бы сказать правду, но все не время, место, да и не тот он человек.

Время, конечно, наступает во время апокалипсиса, когда на кону стоит одна жизнь из двух. Условия смертельной игры знает только он, иначе бы упрямый (в кого бы?) Квилл оспорил первенство героя.

Йонду поднимает их выше, отмечая про себя — сейчас носить его тяжелее, чем в детстве; Питер сонливо и доверчиво обхватывал его шею целую вечность назад.

— Он может и был тебе отцом, но никак не папой.

Питер готов улыбаться, но в следующую секунду тело накрывает аэроскафандр, и страшное осознание перевешивает радость. Он думает — старик сумасшедший, суицидник, он же умрет в этой высоте, но Йонду умиротворен и спокоен в своем выборе.

Он называет его сыном и обхватывает руками лицо, вглядываясь в безумные встревоженные зрачки, в которых когда-то перемигивались звезды и надежда. Последняя до сих пор блестит, ожидая счастливого спасения для них обоих, но чуда не случается.

У Питера давно коренные зубы, и он не задавал дурацких вопросов тысячу временных лет. Но когда алые глаза замерзают, и он различает свое испуганное отражение, ему мерещится восьмилетний мальчик, который знает простой ответ на все вопросы.

В космосе темно и тихо без тебя, пап.