Мост над пропастью (гет)

Нельзя сказать, что он ее любил. Это было бы как любить спасательный жилет, удерживающий его над водой. Или как любить аппаратуру жизнеобеспечения — вроде бы и не громоздкую, никак не ограничивающую подвижность, просто существующую, факт. Или как любить деньги в кошельке, все оставшиеся несколько бумажек, как раз впритык хватит на неделю до зарплаты, спасибо большое, что они есть, но нет, тут не то что любить, радоваться особенно нечему.

Такие вещи не любят. Ценят их, осознают важность, стараются беречь и использовать по назначению, но не любят. Они слишком живо напоминают, что держат нас, как перила при переходе по узкому, ненадежному мосту над пропастью, и сорваться вниз без них будет очень легко. Невозможно не быть благодарным перилам этого моста за то, что они есть. Но невозможно любить их, потому что они часть моста и пропасти под ним.

Она была частью его личной пропасти. Пропасти профессионального мага, всю жизнь уверявшего других: «магия реальна, есть конкретные приемы и техники, и я ими владею», — действительно разучившего конкретные приемы и заигравшегося так, что сам себе поверил.

Он много лет изучал исторические источники и народные обряды, по крупицам собирая из них ритуалы и слова, обладающие настоящей силой. Он читал лекции, писал книги, лечил, учил, ставил защиты, снимал проклятия и привороты и делал все это увлеченно, всерьез.

А потом она пришла на его семинар. Села слева в третьем ряду, восторженно уставилась на него, а он все еще не знал, что стоит на мосту над бездной, разве что голова слегка закружилась непонятно от чего. Это были последние минуты жизни умелого, опытного мага, искренне верящего, что то, что он делает, — это волшебство.

А потом он начал демонстрацию и приготовился ощутить покалывание в ладонях, такое легкое, что никогда нельзя было до конца понять, было ли оно на самом деле или просто почудилось. Но вместо этого увидел незримый для других светящийся шар на своей ладони. Не ощутил внутренним зрением, так похожим на фантазии, не визуализировал, задействовав воображение, а просто увидел, ощутил и понял, что все, что он делал раньше, на магию не было похоже вовсе. Все это были бессильные потуги теоретика, ни на что не способного, но делающего вид, будто он волшебник.

Ему стоило больших усилий скрыть то, что происходило с ним в ту минуту. Он стыдился себя самого — такого, каким он был раньше, — и одновременно торжествовал. Уж теперь-то, думал он, он покажет всему миру, что такое настоящее волшебство. Он будет заниматься тем же, чем и раньше, но теперь каждое его заклинание, каждый заговор, каждое сказанное слово будет работать! В тот самый момент, когда посланное его волей заклинание впервые заработало на самом деле, он понял, что смысл его жизни, то, до чего он никак не мог дотянуться, вдруг сам упал ему в руки, и какое же это было счастье!

А потом начался перерыв, она вышла из зала, и счастье закончилось.

Он сразу выделил ее среди остальных, понял, что существует связь между ее присутствием и его способностью колдовать. За свою жизнь он преуспел в искусстве самообмана, но теперь у него не получалось солгать себе. Кому угодно, только не себе. Слишком ясно он помнил, каким настоящим все было, когда она смотрела на него, а он колдовал, как ярко ощущалось, как текла по пальцам сила, направляемая его волей. И слишком легко было опровергнуть каждую новую его теорию колдовства. Достаточно было попробовать и не получить никакого результата.

А без результата больше не было его самого и его жизни.

И ему пришлось признать: да, все верно, ему не показалось. Когда ее не было, магии не было тоже. Дело было именно в ней.

Вечер, когда он предложил ей задержаться, чтобы более подробно поговорить о построении целебных заговоров, был самым счастливым в его жизни: он показывал ей все, что он раскопал, вычитал, придумал сам, и все это работало, и это было лучшее, что он испытывал за всю свою жизнь. А она слушала, кивала и задавала новые вопросы, позволяя ему колдовать снова и снова.

Позже пришел страх: он вдруг понял, что она может просто взять и исчезнуть. Не прийти на завтрашнюю лекцию, охладеть к магии, переехать, заболеть, влюбиться, пропасть. И все станет так, как было раньше, только теперь абсолютно бессмысленно.

И он предложил ей прослушать целый курс. Предложил работу. Предложил остаться на ночь. Предложил переехать к нему. В конце концов он предложил ей руку и сердце, да так убедительно, что она их взяла. Но все же это была не любовь, лишь острая необходимость, как в воде, воздухе или надежде. Он не успел узнать, какая она, но это не имело значения. Добрая или злая, красивая или нет, глупая или умная — какая разница? Он все равно приблизил бы ее к себе, любую. Она была его проводником в настоящую магию, и он больше всего на свете боялся ее потерять.

Когда он умер, она пришла к нему, и он наконец-то ее разглядел.

— Слушай, я был какой-то удивительный дурак всю эту жизнь, — покаялся он.

— Ты еще раньше был дурак, когда такую жизнь себе придумал. Я же тебе говорила: в человеческом мире колдовать по-настоящему получится только вместе, единым целым! А ты все «сам, сам»... убедился теперь?

— Убедился. Да еще и тебя прошляпил. Тебе очень скучно было?

— Да нет, не очень. Было даже забавно смотреть на таких глупых нас. Не узнать самого себя — это шик, высший пилотаж, кому рассказать, не поверят.

— Но мы ведь никому не расскажем, верно? — с тревогой уточнил он.

— Я точно нет, а вот от тебя чего угодно можно ожидать, — рассмеялась она. Вытянулась струйкой тумана, обвилась вокруг него пятью завитками, четырьмя крыльями и второй головой. Спросила: — Кем пойдем жить теперь?