Вместе (джен)

...Ей казалось, что запах гари преследует ее до сих пор.

Прошло столько времени, а она, стоя у задернутых кулис, перед выходом на манеж, ощущает его снова и снова, и тошнота подкатывает к горлу тугим комком.

Надо собраться.

Она улыбается — как всегда ослепительно, озорно, — и боль тянет ее щеку.

Туда пришелся удар лапы Аякса.

В тот момент она подумала, что он, напуганный пламенем и дымом, сломал ей челюсть к чертям, и еще повезло, что его когти не выворотили половину ее лица, не вывернули наизнанку.

Львы и тигры сегодня почему-то нервничают. Она слышит их рычание, Тропик огрызается, хватая клыками воздух. Наверное, тоже вспоминают этот удушливый запах гари и опаляющий их лоснистые шкуры жар.

Расходится занавес, впуская слепящий свет, и она, вздернув улыбающееся лицо, изящно поднимает вверх руку — "так, словно ловишь газовый тонкий шарф", учили ее когда-то.

Рука горит и саднит невыносимо, она сжимает зубы, чтобы никто не видел, как ей больно шевелить этими длинными изящными пальцами. Все равно за улыбкой в тридцать два зуба никто не увидит.

Когда ожгло руку, первая ее мысль была — ерунда.

Длинные перчатки до локтей, да хоть до плеча — и никто ничего не увидит. Ерунда.

Аякс покорится и обожженой ладони. Ерунда.

Приподнявшись на цыпочки, вытянувшись в струнку, изящная, тонкая, красивая, она легко выбегает, нет, выпархивает на манеж, и своей обожженной рукой делает такой жест, какой не в силах повторить и профессиональная балерина.

Пластика, грация и красота.

И пусть кожа под перчаткой горит и лопается от боли.

На лице все та же сияющая улыбка.

Натянутые в струнку ноги тоже болят.

Особенно дергает и ноет правое колено. Когда обезумевший лев весом под три сотни килограмм прыгает на тебя, нет ни единого шанса остаться невредимой.

Тогда кость вывернулась, выскользнула из суставной сумки и пробила кожу.

Все равно, подумала она, почти задыхаясь от жара. Боли она уже не чувствовала, это был шок, почти агония. Телесного цвета трико и длинные сапоги из мягкой кожи. Не видно.

Лишь бы снова выйти на арену. Ощутить в ладони хлыст. И жесткую львиную шерсть под своей рукой.

Аякс сидит на своей тумбе, и он выглядит виноватым. Трет лапой морду и огрызается, и прячет глаза, словно боится посмотреть.

Она подходит ближе, все так же улыбаясь, и кладет свою горящую огнем руку на его подрагивающую шкуру. Аякс рычит, но она уверенно гладит его, чешет между ушами, и он зажмуривается и вытягивает шею, когда ее пальцы перебирают жесткую шерсть на его подбородке.

— Мой царь, — шепчет она, и лев довольно трется ушами о ее ладонь. — Мой царь...

* * *

— Она выглядит такой умиротворенной...

— Наверное, ей стало легче. Это была хорошая идея.

— Доктор, ей легче?

— Наверное.

— Она поправится?

— Должен вас огорчить. Она сильная, но интоксикация... травмы...

Тихо переговаривающиеся люди обернулись к больничной койке, на котором лежал человек — да нет, полчеловека, — и сдавленные рыдания девушки взлетели над их головами.

От пожара не спасся никто, и лев Аякс, мечущийся в манеже, огороженном железными клетками, задохнулся.

Его покалеченная, обгоревшая дрессировщица осталась жива.

На разорванном львиными когтями лице оплавилась кожа, рот превратился в бесформенное месиво и глаза были белы, как у вареной рыбы.

Одну ногу пришлось отнять до колена, и из-под одеяла выглядывали пальчики только левой, а правая...

Иногда она стояла на тумбе, изящно поджав ножку.

Теперь, похоже, это ее вечная поза.

Но хуже всего пришлось руке, на которой пальцы обгорели, почернели и отпали.

Несколько суток она металась, размахивая забинтованной культей и что-то невнятно бормоча, пока кто-то не догадался положить ей под распухшую, налитую глянцевым отеком ладонь кусок плюша.

И она успокоилась.

Ее беспалая ладонь, перетянутая промокшими от гноя и лимфы бинтами, вздутая, похожая на оранжевый апельсин, покрытый чешуями мертвой белой кожи, гладила и гладила теплую ткань, и женщина успокаивалась.

Даже когда ее терзали ужасные боли, она молчала.

Стискивая спасительный кусок тряпки, она грезила о манеже и о львах, и Аякс, извиняясь, стыдливо жмурясь, утыкался головой в ее ноги.

* * *

— Что? Куда? Зачем?

Аякс ухватил зубами ее руку, но не больно, нет. Он так хватал играючи, прикусывая и тут же отпуская, и потянул за кулисы.

Там было темно, оттуда точно никто не мог манить льва.

А тот преданно заглядывал в глаза и держал за руку.

И его взгляд был прямым и умным.

— Куда?

Она пошла с ним.

Он тянул ее осторожно и терпеливо, словно боясь причинить боль, и все так же доверительно и доверчиво глядя в глаза желтыми кошачьими зрачками.

И она шла.

А почему бы и нет?

Ведь все, что она делала, она делала для этого. Для них. Для него.