Сонно плакал дождь (джен)

Она появилась в их жизни внезапно — почти сразу после исчезновения его матери. На вопрос, когда его мама вернется, отец с неприязнью отозвался, что та уехала далеко. А еще посоветовал забыть о ней (да, так и сказал: «Забудь эту женщину!»). И что теперь он должен называть мамой ту, другую.

Он не хотел это слышать. Он не хотел этому верить. Он не обещал любить кого-то другого. Ему нужна была мать. Его мать.

Он ждал ее — просыпаясь каждое утро, надеясь увидеть легкую улыбку, почувствовать запах, ощутить контакт с теплой маминой рукой.

Просыпаясь, разочаровывался. Потому что вместо родного запаха вновь натыкался на терпкие, сладковатые до тошноты нотки… чего-то. Он не знал, что это за запах, который был всюду. И чужая женщина — она тоже была. Всюду.

Он не мог понять, почему она живет тут, в их доме. Ходит, распоряжаясь на правах хозяйки, как раньше это делала его мать. Раздает указания прислуге. Даже по поводу него…

— Марлин, сегодня вечером будут гости. Званый ужин. Я хочу, чтобы вы подали…

Он не дослушал. Развернулся и попытался поскорее исчезнуть в коридоре. Даже названия таких знакомых блюд из ее рта вылетали, как смазанные ядом стрелы. Его мать никогда не произносила их слишком тягуче, липко, она их… выпевала.

— Адам, я бы попросила вас поменьше жужжать газонокосилкой в обеденное время. Мальчику нужен отдых, а ваше жужжание раздражает.

Она всегда называла его «мальчик». Не по имени. Не «сын хозяина». Именно «мальчик».

Его сделали узником в собственном доме.

После исчезновения матери изменилось все. Теперь он жил практически в заточении, и, несмотря на огромный дом, ему было тесно, потому что из каждого угла на него смотрела она — женщина, отобравшая у него отца.

Он рос, не понимая, зачем вообще жить. Несколько раз пытался слететь с лестницы — его ловили ненавистные руки. Горничные, гувернантки и… она. Женщина, отнявшая у него семью.

Однажды он увидел, как они возвращались с прогулки — влюбленные, счастливые. Вернее, «влюбленным и счастливым» был его отец, она же только улыбалась, жеманничая. Фальшивая насквозь. Лицемерка.

Он ненавидел ее, ненавидел их счастье, как только может девятилетний ребенок ненавидеть кого-либо. Если бы ненавистью можно было убить, то от одного его взгляда она превратилась бы в пепел.

Как-то, раскатывая по холлу, он услышал приглушенные рыдания. Заинтересованный, стараясь не шуметь, подкрался к прикрытой двери — она вела в комнату прислуги. И увидел, что там плачет она. Плачет, отчаянно стараясь приглушить свои рыдания, запихивая в рот полотенце.

Склонилась над какой-то фотографией — он не сумел разглядеть, кто там. Тихий шорох заставил ее замолчать и вскинуть голову. Он отпрянул в сторону, неуверенный в своих ощущениях: то ли ему было жаль женщину, то ли он чувствовал удовлетворение. Скорее, второе: навредить лично он не мог, а страдающая она доставила ему какое-то садистское удовольствие.

Прошло еще два года. Он изнурял себя ежедневными тренировками и наконец — о чудо! — начал чувствовать пальцы ног. Не сразу, постепенно, но чувствовать! Настал день, когда он встал с ненавистной коляски и даже смог сделать пару шагов. Ожидаемо упал, на грохот прибежала горничная, с причитаниями подняла его, упрекнула, что ему не сидится, и ушла. Вот и все. И не с кем было разделить радость…

Для своих четырнадцати он был слишком любознательным. Слишком умным и быстро соображающим. Поскольку никто не узнал, что он вновь начал ходить, это стало его преимуществом, тайной радостью от осознания своего превосходства.

Он услышал тот разговор случайно. Бессонница его никогда раньше не мучила — снились сны и большей частью кошмары. В них он всегда являлся в образе монстра, безжалостно грызущего все живое. Чтобы изгнать кошмары из головы, он начал бродить по дому.

В одну из таких ночей он заметил тонкую полоску света, пробивающегося из-под неплотно прикрытой двери.

Подкравшись ближе, услышал ее голос. Она говорила с кем-то по телефону:

— Я уже почти добралась… У меня на руках все нужные бумаги. Сегодня на рассвете я еду к тебе — Антуан улетел и его не будет эти сутки. У меня несколько часов для осуществления нашего плана. Да. Никто не знает.

У него бешено заколотилось сердце. Значит, он был прав! Она задумала нечто ужасное. Наверняка сговорилась со своим дружком. И наверняка ее же силами была устранена мать… А теперь эта женщина хочет убрать и отца! Немудрено — все наследство с «необходимыми бумагами» уже у нее на руках, а с этим она приберет все их имущество, выбросив его за дверь, как котенка.

На отца было плевать — поделом дураку! Но за мать нужно наказать…

Никто не знает, говоришь?

Хорошо, что был июнь и теплая ночь — не надо одеваться, не стучать ботинками…

Он тихонько прокрался в гараж. Дом спал, и проскользнуть незамеченным оказалось нетрудно. Тучки заволокли небо и закрыли луну.

Это хорошо — само небо благоволит к нему, скрывая то, что он задумал! Он поднял голову, улыбнулся слабому свету, пробивающемуся сквозь неплотную завесу туч. Почувствовал, как начал накрапывать мелкий летний дождь.

Еще лучше. Дождь смоет все мои следы…

Пробыв в гараже всего несколько минут, так же бесшумно вернулся в свою комнату, лег в кровать и сразу уснул.

Впервые за долгое время его сон был безмятежным. Он проснулся от настойчивого звонка в дверь.

— …Ваша хозяйка везла в полицию интересные документы. Нам бы хотелось поговорить с хозяином.

— Но хозяин в отъезде, мистер, — залепетала экономка. — Дома только его сын…

Дальше голоса ненадолго смолкли, и он едва успел упасть в коляску и накинуть на колени тонкий плед. Дверь неожиданно распахнулась: на пороге стоял шериф, за его спиной маячила экономка.

— Питер, тут пришел шериф, он…

— Можно, я поговорю с ним сам? — оборвал экономку полицейский и, шагнув к нему, присел на корточки. — Ты что-нибудь вспомнил про ту аварию?

«Какую аварию?»

— Вы с матерью ехали домой. Был дождь, отказали тормоза…

Да. Он вспомнил это как яркую вспышку фотокамеры.

— Ты чудом выжил, но у тебя провалы в памяти и ты не можешь ходить. Полиция проводила расследование, но ничего не обнаружила…

Да. Он и это вспомнил — отец женился на матери, соблазнив ее. Она влюбилась в карточного шулера, а он воспользовался этим, чтобы выпутаться из многочисленных долгов. Так рассказывала ему его няня, неведомым образом уволившаяся вскоре после их «разговора». Рассказывала и то, что мать души в нем не чаяла, в отличие от отца.

Когда умер дед, выяснилось, что все наследство он завещал только матери…

— Твоя мачеха — на самом деле ее давняя подруга. Они учились вместе в закрытом пансионате. Мачеха уезжала в другую страну, а вернувшись, узнала о трагедии и не поверила в эту сказку, решив провести свое расследование.

Он понял, почему улыбки «мачехи» были такими… лицемерными. И ему стало очень, очень страшно.

— Она раскопала все махинации твоего отца. Собрала достаточно доказательств и сегодня должна была ехать к нам. Но не доехала, потому что в ее машине… странным образом отказали тормоза.

Экономка, ловившая каждое слово, всплеснула руками. Шериф поморщился:

— Твой отец… он действительно уехал?

— Да. А…

— Эксперты еще копаются, но я уже почти уверен: неисправные тормоза — это не случайное совпадение. Нам предстоит очень большая работа, Питер. И я надеюсь, ты нам поможешь…

После ухода шерифа прошло уже больше трех часов, а он все сидел в коляске, уставясь в окно, по которому лениво стекали струйки воды.

Сонно плакал дождь.