Нравоучительная история мисс Мэри Беннет (гет)

Природа щедро отдохнула на мисс Мэри.

Ей не досталось ни красоты с ангельским нравом, ни остроты ума вкупе с природным обаянием, которыми так славились в Хартфордшире старшие мисс Беннет. Даже легкость и веселость характера были отданы коварной природой младшей сестрице. Зато, словно в насмешку, Мэри получила такую долю тщеславия, что ее с лихвой хватило бы на всех девиц в округе, и здравомыслия ровно столько, чтобы не изводить себя пустыми сожалениями.

Матушке, почитавшей замужество за единственную цель женского существования, Мэри перестала быть интересна ровно в тот момент, когда стало ясно, что из этого утенка, увы, лебедь не вырастет. Что до отца, то мистер Беннет из всех своих дочерей выделял только сообразительную и острую на язык Лиззи. Он настолько привык развлекаться созерцанием глупости окружающих, что ему и в голову не приходило дать себе труд заняться образованием прочих дочерей.

Таким образом, Мэри была полностью предоставлена самой себе, и только от нее зависело, как она распорядится этим подарком судьбы. Тщеславие не позволяло ей выбрать роль скромной затворницы, и, твердо приняв за постулат, что красота — не главное в жизни, Мэри вознамерилась стать высокообразованным и добродетельным членом общества. А поскольку за добродетель свою она была совершенно спокойна, то перед ней стояла всего одна проблема — для приобретения высокообразованности требовались ум и талант.

Увы, первые опыты показали, что их-то как раз и нет. Греческие философы были слишком мудры, игла чрезвычайно остра, а собственное горло способно воспроизвести только звуки, издаваемые кошкой, которой прищемило хвост дверью. В подобных обстоятельствах многие девицы отступили бы, но не Мэри. Если талант — это девяносто девять частей усердия и только одна часть дарования, то усердия третьей мисс Беннет было не занимать. Весь день Мэри был расписан по минутам, каждая из которых отводилась строго определенному занятию. Дисциплина и постоянная работа над самосовершенствованием. И никакой глупой болтовни о батисте и муслине. Потребовалось всего пара лет, чтобы отец и сестрицы перестали убегать в парк во время ее занятий на фортепиано. И еще столько же времени и мучений домочадцев, чтобы стоны Мэри отдаленно стали напоминать песню.

Что до ума, то Мэри рассудила просто: раз свой не столь остр и быстр, чтобы понимать труды греков, то их лучше заменить на проповеди преподобного епископа Кентерберийского или нравоучительные брошюры добродетельной миссис К* * *

. И как нет ничего полезнее для изучения, чем выписать особо впечатляющие цитаты в дневник, так и нет ничего предосудительного в том, чтобы заучить их и использовать в нужный момент.

Мы уже упоминали, третья мисс Беннет была довольно здравомыслящей девицей. И, по ее собственному мнению, являла собой образец христианской кротости и усердия.

* * *

Если бы кто-нибудь задал вопрос, какова же конечная цель столь усердных занятий, то вряд ли бы дождался ответа. Она его не знала. Поначалу Мэри желала выделиться, иметь свое собственное место в семье и обществе. Не быть тенью Лидии, как это сделала Китти, и не уподобляться Лиззи с ее постоянной готовностью посмеяться над каждым. Хотя, бесспорно, очень глубоко в душе Мэри надеялась однажды заслужить одобрение отца, ведь, право слово, выделяет же папенька сестрицу Элизабет! Чем же начитанность хуже острословия? Увы, в стенах отчего дома признания достичь не удалось. Из всех сестер лишь Джейн относилась к стремлениям Мэри с должным уважением.

По счастью, хартфордширское общество состояло не только из обитателей Лонгборна. К семнадцати годам ее начали просить развлечь публику на вечерах у тетушки Филипс и в Лукас-Лодж. А к девятнадцати она достигла таких вершин, что считалась самой начитанной девицей в округе. Тщательно продуманный план по созданию собственной репутации приносил плоды. Мэри была чрезвычайно довольна собой. Внимание окружающих было приятно, оно тешило и ласкало самолюбие, наполняя Мэри до краев все разрастающимся тщеславием, но, увы, не давало покоя ее душе. Количество труда, вложенного в этот успех, было столь велико, что все комплименты воспринимались мисс Беннет как должное, а потому не приносили ожидаемого удовлетворения. И что самое худшее, общественное признание ничуть не решало основной проблемы — что дальше?

Визит их кузена мистера Коллинза принес ответ на все потаенные вопросы. Мэри была поражена, причем как в положительном, так и в отрицательном смысле. Неприятным открытием стало, что замужество может оказаться единственно верным завершением ее трудов, а значит — она дочь своей матери в гораздо большей степени, чем ей того когда-либо хотелось. Счастливым же обстоятельством было то, что желание стать замужней дамой охватило мисс Мэри Беннет одновременно с возможностью его осуществить.

Мистер Коллинз словно самой судьбой был предназначен исключительно для нее. Потребовался всего один вечер знакомства, чтобы в голове Мэри зародилась мысль о несомненной взаимной пользе такого союза. Он был как раз тем человеком, который, в свете своего положения священнослужителя, был способен оценить ее образованность и трудолюбие. Право слово, они бы так дополняли и обогащали друг друга! Мэри непременно отучила бы своего супруга выглядеть столь подобострастно при каждом упоминании леди Кэтрин де Бёр и не использовать в письмах банальности вроде «оливковой ветви». А он, в свою очередь, помимо очевидных прелестей брака, открыл бы перед ней двери библиотеки Розингса, направив свойственное ей усердие на благо прихода и общества, и разрешил бы, наконец, давно волновавшие ее вопросы по части сущности греха Содома и Гоморры. По природе своей третья мисс Беннет была девицей обстоятельной, а святое писание на этот счет высказывалось весьма туманно.

Во время обеда Мэри всячески поддерживала кузена, одобрительно улыбалась и осуждающе поджимала губы, когда матушка задавала очередной бестактный вопрос. Воображение, о существовании которого она раньше не догадывалась, рисовало ей множество счастливых семейных вечеров, проведенных вдвоем за подбором изящных фраз на все случаи жизни или за составлением комплиментов, приятных леди Кэтрин… И никогда еще изощренное остроумие папеньки и его переглядывания с Лиззи не казались ей настолько неуместными и вызывающими! Правда, после вечернего чаепития Мэри ненадолго преисполнилась чувством глубокой признательности к отцу за то, что тот предложил мистеру Коллинзу почитать дамам в гостиной. Она была готова произвести неизгладимое впечатление, когда из всех предложенных к чтению книг кузен выбрал ее любимый томик преподобного Джеймса Фордайса с наставлениями молодым девицам. Ах, какой это мог быть замечательный вечер, если бы глупая, бестолковая Лидия все не испортила! Но Мэри была добродетельной христианкой, поэтому милостиво простила ее в душе своей, тем более что впереди было целых две недели и она точно знала, чего хочет.

У единственной дурнушки в семье появилась настоящая, достойная цель — Лонгборн. От одной мысли об этом все внутри Мэри сладко ныло и переворачивалось с боку на бок.

* * *

Мудрые люди не раз отмечали, что нет зрелища более прекрасного и завораживающего, чем человек, увлеченный любимым делом. В этот вечер Мэри воспарила в мечтах так высоко, что даже бренная ее оболочка преобразилась. Легкая мечтательная улыбка, сменившая строго поджатые губы, была ей необыкновенно к лицу. Движения пальцев, перелистывающих дневники с особо дорогими сердцу цитатами, стали изящны и грациозны, а воодушевленно сияющие глаза делали Мэри не то чтобы красавицей, но весьма привлекательной особой.

Если бы кто-нибудь из семейства дал себе труд заглянуть перед сном в ее комнату, они в корне бы изменили свое к ней отношение, а история третьей дочери мистера и миссис Беннет могла начать развиваться совсем по иному сценарию. Матушка тут же перестала бы сбрасывать Мэри со счетов, и не видать бы этой ученой девице с той поры покоя и свободных часов для утренних занятий. Зато любая из сестриц от всего сердца могла дать дельный совет чаще мечтать и меньше умничать, чтобы столь прелестное выражение лица могли видеть не только ночные мотыльки, бьющиеся в окно спальни. Но на счастье или на беду — судьба явно вступила в сговор с природой и предоставила мисс Мэри самой себе, ведь миссис Беннет лечила свои расшатанные нервы здоровым храпом, а сестрицы были слишком заняты обсуждением гостя, поэтому столь замечательное событие прошло незамеченным почти для всех.

Единственным человеком, который оценил данное преображение, была сама Мэри. Брошенный мимоходом взгляд в зеркало привел ее в крайнее замешательство. Она нашла, что подобная улыбка совершенно не подобает начитанной образованной девице, и в ближайшем будущем следует приложить максимум усилий, чтобы их кузен мистер Коллинз не заподозрил в ней столь глупой мечтательности.

Для дисциплины ума и приведения чувств в благопристойное состояние Мэри составила подробный список тем утренних и послеобеденных бесед на весь срок пребывания мистера Коллинза в Лонгборне. Согласно этому плану, к концу второй недели мистер Коллинз должен был полностью увериться, что ни в ком другом он не найдет такой начитанности, обстоятельности суждений и глубокого почитания христианских добродетелей, как в кузине Мэри. И в то же время она дала бы ему понять, как ценно его мнение по каждому из поднятых вопросов, и как нуждается она в его руководстве на пути дальнейшего совершенствования и служения обществу. Пусть это было абсолютнейшей неправдой, ведь Мэри в глубине души полагала себя гораздо умнее своего кузена, но человеческая природа слаба, в чем не раз убеждали ее книги и собственные наблюдения, поэтому немного лести при общении с представителями противоположного пола никогда не повредит. Тем более ради достижения такой цели, как Лонгборн.

На этой благостной мысли Мэри удостоверилась в том, что ее лицо выглядит вполне благопристойно и задула свечу. Завтра начинались самые интересные две недели в ее жизни — третья мисс Беннет приступала к охоте на Уильяма Коллинза. От невозможной абсурдности этой мысли Мэри позволила себе весело хихикнуть и заснуть сном весьма счастливой девицы девятнадцати лет от роду.

* * *

Утро со всей ясностью явило истину, что человек предполагает, а Бог располагает.

Поначалу все шло строго в соответствии с планом. Сестрицы собирались прогуляться до Меритона, а мистер Коллинз — до библиотеки мистера Беннета. Мэри ловко улучила момент высказать свое мнение о превосходстве чтения перед любым другим времяпрепровождением, чем заслужила одобрительный кивок своего кузена и была очень довольна развитием событий. Опыт подсказывал, что папенька не станет долго терпеть любое присутствие в своей вотчине, и мистер Коллинз через час будет полностью в распоряжении дам, оставшихся дома.

Однако дальнейшие события свели на нет эту маленькую утреннюю победу — Мэри переоценила гостеприимство и светские манеры своего отца. Мистер Беннет приложил все усилия, чтобы избавиться от разговорчивого родственника не только как можно скорее, но и, желательно, на весь день. Мистер Коллинз был отлучен от библиотеки с самыми настоятельными рекомендациями составить компанию своим обворожительным кузинам на прогулке в Меритон. И только Мэри подосадовала на себя за излишне поспешный отказ от общего удовольствия, как милый дорогой папенька вновь явил свою чуткость и выставил третью дочь гулять вместе со всеми.

Никогда еще она не выходила из гостиной с такой гордо поднятой головой и не неслась с такой скоростью по лестнице в свою комнату, чтобы прихватить шляпку!

О, если бы она знала заранее, сколько расстройств и унижений принесет ей эта прогулка, то так бы не спешила. Едва вся компания вышла за порог, мистер Коллинз начал оказывать всевозможные знаки внимания сестрице Элизабет, совершенно не замечая попыток другой своей кузины завязать с ним разумную и познавательную беседу. Это вопиющее несоответствие намеченному плану настолько разочаровало Мэри, что будь ее конечным интересом сам кузен, она, пожалуй, начисто бы отказалась от всех своих тщательно выстроенных планов на него. Мистер Коллинз оказался таким же недалеким, неспособным оценить подлинное величие души и ума, как и большинство мужчин в округе. Да еще и падким на внешнюю красоту, что, по мнению Мэри, для священнослужителя просто недопустимо! И хотя Лиззи, надо отдать ей должное, нисколько не поддерживала интереса кузена к своей особе, весь путь до города не доставил ни грамма удовольствия.

Прогулка по Меритону тоже принесла одни огорчения. Китти и Лидия вели себя отвратительно! Они гадко насмешничали над Мэри, крича на пол-улицы, что вот та ужасная шляпка непременно ей подойдет, без умолку болтали о превосходстве мужчин в мундирах над всеми остальными, выискивали знакомых кавалеров глазами, пока не нашли, и вся компания не была представлена новоиспеченному офицеру * * *

ширского полка — мистеру Джорджу Уикхему. Знакомство не произвело на Мэри ни малейшего впечатления. Подобные представители мужского пола, приятной внешности и с обворожительными манерами, никогда не останавливали свой взгляд на третьей мисс Беннет, а, следовательно, и не ценились ею особенно высоко.

Впрочем, впоследствии она смогла оценить выгоды, которые повлекла за собой эта встреча. Всю дорогу домой четверо из пяти мисс Беннет только и делали, что вспоминали выдающуюся наружность и безупречные располагающие к себе манеры мистера Уикхема. Младшие сестры предвкушали, насколько же этот молодой человек будет хорош в красном мундире, а старшие надеялись на продолжение непринужденной беседы завтрашним вечером. Мистер Коллинз не имел ни малейшего шанса отвлечь внимание кузины Элизабет от столь волнующих планов. Мэри, безусловно, сочувствовала ему по-сестрински и по-христиански и с превеликим удовольствием поддержала бы беседу о прекрасном гостеприимном доме тетушки Филипс, если бы кузен раз за разом не сбегал от нее, чтобы предпринять очередную попытку вклиниться в разговор Джейн и Элизабет о бравом офицере. Это было невыносимо! И после брошенного на середине обсуждения седьмого сборника нравоучений доктора Фордайса, Мэри оставалось только досадовать на суетность человеческой природы и продолжать путь в компании самой себя.

Теперь она горько сожалела, что не осталась дома в обществе добродетельной мисс Джонс или иной хорошей книги. Но позднее Мэри пришла к выводу, что все не так уж и плохо. Да, она была глубоко разочарована в своем кузене, как в человеке и священнослужителе. Да, ее планы нуждались в серьезнейшей корректировке, но не было никаких веских причин отказываться от них полностью. Элизабет вряд ли изменит свое отношение к ухаживаниям кузена, и мистеру Коллинзу будет крайне полезно потерпеть поражение. Тогда-то и наступит ее звездный час, и Мэри докажет ему, своей матери и сестрицам, что истинная женская добродетель заключается отнюдь не в красоте. В чем именно будет состоять данная добродетель, выгодно отличающаяся от достоинств Элизабет, она пока затруднялась ответить. Может быть, благоразумие? Или вера пополам с надеждой?

Записав в перечень дел на завтра подбор подходящей добродетели из разъяснений преподобного Льюиса, Мэри отправилась спать, полностью успокоенная тем, что отсутствие препятствий лишает достижение цели всякого удовольствия.

* * *

Следующие два дня целиком и полностью состояли из подобных сомнительных удовольствий.

Званый ужин у тетушки Филипс и визит семейства Бингли, лично доставивших им приглашение на бал в Незерфилд привели к тому, что ей едва удалось перемолвиться десятком слов с кузеном, да и те представляли собой утреннее приветствие и вечернее пожелание покойной ночи. Мистер Коллинз обладал упрямством ничуть не меньше самой Мэри, видел перед собой ясную цель и шел к ней со всей стремительностью и гибкостью быка ранней весной. Его не останавливали ни крайне скудные ответы Лиззи, ни ее стремление избавиться от столь назойливого общества. Даже явное предпочтение, которое она отдавала мистеру Уикхему, ничуть не смущало кузена. Он буквально тенью следовал за своей избранницей, окружая ее всесторонним вниманием, и без устали расхваливал прелести своего положения в жизни и близость к почтенному семейству леди Кэтрин де Бёр.

Обстоятельства с каждым часом отдаляли мистера Коллинза все дальше и дальше, что подтверждало правильность выбранного Мэри пути, но сидя за фортепиано у тетушки Филипс и играя для танцующих с офицерами сестер, она силилась понять, почему столь явное пренебрежение только сильнее притягивает мистера Коллинза к Элизабет? Как может весьма, по ее мнению, достойный молодой человек, да еще и священник, коему самой природой его служения положено разбираться в человеческой натуре, не понимать, что он выставляет себя на посмешище? Неужели он не видит, что его знаки внимания — ничто для сестрицы? Неужели так трудно вовремя остановиться и немного…скорректировать план, как это сделала она сама? Если мистер Коллинз приехал, чтобы выбрать себе в жены одну из своих кузин, так не все ли ему равно, какую повести к алтарю? Что ему стоило проявить благоразумие и вовремя сменить направление? По меньшей мере, Мэри, как истинная христианка, была бы добра к нему. Право слово, всем было бы только лучше. А так — он просто смешон!

Наплыв чувств и влияние дерзкой шотландской мелодии, которую она играла, так воодушевили Мэри, что заставили полностью позабыть о необходимости держать лицо под строгим контролем. Щеки ее неприлично раскраснелись, глаза, следовавшие за нотными знаками, гневно сияли, а сила и скорость удара по клавишам сделалась такой, что танцующие начали не поспевать за темпом музыки. Дошло до того, что кое-кто из офицеров, привлеченный чистотой и эмоциональностью игры, обернулся и внезапно поймал себя на мысли, что будь у третьей из сестер Беннет неплохое приданное, то… На этом моменте танец закончился, а на лицо мисс Мэри вернулось обычное выражение сосредоточенной серьезности, когда она уступила место за фортепиано младшей мисс Лукас. Очарование тут же растаяло, не оставив и следа.

Мистер Коллинз же был полностью поглощен партией в вист, описанием своих сомнительных успехов и заверением всех и каждого, что проигрыш его ничуть не расстроил, ибо доходы прихода хоть и скромны, но позволяют относиться безразлично к деньгам и пренебречь такой мелочью, как проигрыш в пять шиллингов и четыре… нет, шесть пенсов.

По возвращению от тетушки Филипс Мэри уединилась в своей комнате. Мысль, что она сама бегает вокруг своего кузена ничуть не меньше, чем тот около Элизабет, поразила ее до глубины души и нанесла жесточайший удар по самолюбию.

Никогда еще добродетели Мэри не подвергались таким серьезным испытаниям, как в этот вечер. Гнев на недальновидность мистера Коллинза, ревность к Элизабет, которая только миловидностью и живостью нрава за три дня добилась того, что Мэри всей душой желала заполучить к концу второй недели, съедали ее. Всячески не замечая и сопротивляясь ухаживаниям, Лиззи тем не менее прочно привязала кузена к себе. Мэри готова была возненавидеть сестру! И в то же время испытывала острую злость на саму себя за эти чувства. Это было так несправедливо с ее стороны. И не по-христиански. Она была в совершеннейшем замешательстве! Даже любимый томик избранных проповедей епископа Кентерберийского не принес Мэри должного покоя и душевного равновесия.

К счастью, предстоящий бал в Незерфилде и подготовка к нему отвлекли ее от мыслей о собственной греховности.

Хотя в доме царила невозможная суета и полнейший кавардак, Мэри была слишком утомлена внезапной вспышкой оскорбленной гордости, чтобы принимать участие в задушевной беседе старших или оживленной беготне младших сестер, но она была рада балу, как возможности отвлечься от собственных тревог. И была очень благодарна мистеру Коллинзу, когда тот выразил желание танцевать со всеми своими кузинами. Да, он открыто намекнул на свои планы относительно Элизабет, но…

Это был первый случай, когда мужчина приглашал Мэри на танец. Ее Первый и, вероятно, — она не собиралась больше обманывать себя, — Единственный раз. А ведь кузен мог ограничиться своей избранницей и не распространять внимание на других сестер. Мэри была тронута таким отношением и остаток дня провела в размышлениях, какие странные существа женщины, и как мало им надо, чтобы перейти от неприязни к душевному расположению, а от раздражения к благодарности.

С пятницы и до вторника, то есть, до самого дня, назначенного для бала в Незерфилде, непрерывно лил дождь, лишая все лонгборнское семейство каких-либо удовольствий за стенами дома. Элизабет предпочла держаться подальше от своего пылкого воздыхателя и появляться в общих комнатах только к трапезам, Джейн с удовольствием составила ей компанию. Младшие сестрицы горестно вздыхали о невозможности сбегать в Меритон и разузнать свежие сплетни, но утешались мечтами о предстоящем веселье и сопутствующих ему удовольствиях. Миссис Беннет, глядя на Лидию — свою красу и гордость, счастливо разделяла все треволнения младших девочек и была чрезвычайно увлечена обсуждением лент, пряжек для туфель и шансов Шарлотт Лукас и прочих хартфорширских девиц танцевать с тем или иным офицером.

Шум, производимый Китти и Лидией, делал совершенно невозможным пребывание Мэри в собственной комнате. Промучившись целый день, на следующий она почла себя вправе призвать их к порядку. Мэри неоднократно просила Лидию сдержанней выражать свои восторги, но в ответ получила только резкую отповедь от маменьки и пожелание сделать хоть что-нибудь со своими прыщами, если уж Мэри не может быть хоть на одну десятую часть такой приятной и добродушной, как милая Лидия. Встретив незаслуженный упрек, как подобает доброй христианке, то есть, заметив со всем возможным дочерним почтением, что не нуждается ни в прелести, ни в добродушии, за которыми так часто скрывается скудость ума, Мэри с достоинством покинула верхний этаж. На пути вниз она сообразила, что не взяла с собой ни одной книги. Вернуться назад, пройдя мимо матушки, и навлечь на себя еще более строгий выговор было немыслимо, поэтому Мэри решила довольствоваться книгами из публичной библиотеки, которые имелись в гостиной.

Там же по счастливому стечению обстоятельств обнаружился и ее кузен.

Мистер Коллинз, судя по его виду, буквально изнывал от скуки, лишенный какого-нибудь общества, поскольку все дамы были наверху, а мистер Беннет воспользовался затишьем, чтобы заняться бухгалтерией, что вызывало у мистера Коллинза неподдельное уважение, ибо сам он был весьма не приспособлен к сведению расходных и доходных статей. Радость его при появлении кузины Мэри была совершенно неподдельной, о чем он и поспешил ей сообщить.

Со всем присущим ему красноречием, мистер Коллинз уведомил кузину, что ее многоуважаемый отец пребывает в полнейшем здравии и прекрасном расположении духа, но чрезвычайно занят выполнением обязанностей владетеля земельных угодий, иначе сам мистер Коллинз никогда бы не решился навязывать свое общество даме.

И что он ни в коей мере не желал бы стать причиной нарушения его дорогой кузиной своего привычного распорядка дня, или оказаться виновником прекращения ее занятий, о которых он столь наслышан от добрейшей матушки своей милой кузины.

И что, если дорогая кузина ему позволит, он хотел бы отметить, как отрадно ему видеть в ней такой интерес к чтению литературы, как нельзя лучше подходящий для юной девицы.

И хотя он сознает, что его присутствие может смутить дорогую кузину — и он умоляет простить его за создавшуюся неловкую ситуацию, — но его сан священнослужителя, его положение в жизни и родственные связи с ее уважаемым родителем и ей самой должны стать надежной гарантией, что их случайное уединение не будет воспринято обществом как нечто большее, чем беседа двух людей, состоящих в тесной родственной связи, ибо вскоре — как он надеется, — произойдет одно событие, после которого никто не сможет усомниться в близости их родственных отношений, но пока он предпочел бы умолчать об этом…

Мэри, была настолько ошеломлена этим внезапным tete-a-tete, его шокирующим неприличием с одной стороны, намеками на скорую помолвку с Элизабет с другой и открывшимися для нее внезапными возможностями с третьей, что не сразу нашла подходящие к случаю слова. Благо мистер Коллинз своим пространным приветствием дал ей время прийти в себя и подготовить не менее достойный, хоть и не такой пространный ответ.

Она от всего сердца заверила дорогого кузена, что ничуть не сомневается в чистоте его помыслов и высоких моральных принципах.

Что для нее он является образцом добропорядочности, и для любой женщины большая честь вступить в беседу с таким достойным и образованным молодым человеком.

Что его желание забыть старые обиды и восстановить утраченные родственные связи вызывает в ней глубочайшее уважение, и как ценит она его стремление действовать с кротостью и смирением, подобающим каждому христианину.

Что с самого его приезда она мечтала заручиться надеждой на его дальнейшее участие в своей жизни — как кузена и как служителя церкви, разумеется, — ибо сказано в Евангелие: «Просите, и дано вам будет; ищите, и обрящите; ибо всякий просящий получает, а ищущий находит».

И так далее, и тому подобное… Мэри превзошла саму себя. Они проговорили до самого обеда, пока их не прервали слуги, начавшие сервировку стола, и, весьма удовлетворенные общением, разошлись с тем, чтобы на следующий день опять встретиться и обсудить столь волновавший кузину псалом из папенькиной старинной книги. Мэри, воодушевленная благоприятными обстоятельствами, подумывала — не разрешить ли заодно и свои сомнения по поводу содомского греха, но по зрелому размышлению пришла к выводу, что девице более пристало беседовать о добродетелях. Четыре несносных дня, которые с таким трудом переживали ее сестрицы, стали для нее божьим благословением.

Мистер Коллинз был впечатлен. Поистине впечатлен.

Мэри пережила крайне неспокойную ночь накануне бала. И хотя она уверяла себя, что всему виной громкий шепот и хихиканье, доносившиеся из комнаты Лидии и Китти, все утро ей пришлось посвятить приведению себя в уравновешенное состояние. Не сегодня так завтра ее судьба может быть определена. Она строго приказала себе выбросить из головы всяческие романтические глупости и взглянуть на вещи трезво. Сватовство мистера Коллинза к сестрице Элизабет было дело практически решенным. Было бы крайне глупо и самонадеянно сомневаться в этом. В ответе Лиззи Мэри также была уверена — мистер Колинз получит свой урок. Это состоится. И вот тогда ей нужно будет оказаться рядом с ним, стать той, кто всячески поддержит и отвлечет от неприятных мыслей. Для этого случая у Мэри уже была заготовлена изумительно подходящих цитата о том, что «несчастья, ниспосланные нам свыше, порой оказываются не тем, что они есть, и оборачиваются скрытым счастьем». Замечательные слова! Они не раз утешали саму Мэри за последнюю неделю, полную таких треволнений. Но сейчас от нее ничего не зависело, поэтому нужно вести себя достойно и почтительно, не путать фигуры танца и по возможности продемонстрировать остальные грани своих талантов и достоинств.

Таковы были мысли и далеко идущие стратегические планы мисс Мэри Беннет, когда она отправлялась на бал в Незерфилд.

Мы не станем утомлять любезного читателя подробностями самого бала, ибо он совершенно не оправдал ожиданий, возлагаемых на него мисс Мэри. Унижение, пережитое ей на виду всего хартфордширского общества и, главное, на виду у единственного человека, чье высокое мнение о себе ей хотелось бы приумножить, горькая жестокая обида на папеньку, отвратительные надменные усмешки сестер этого Бингли, неприличное вызывающее поведение Лидии — все было слишком ужасно! Единственное, что Мэри могла сделать, дабы пережить подобную катастрофу — начисто вычеркнуть прожитый день из своей памяти. Навечно. Навсегда.

И, конечно же, уповать, что Господь в милосердии своем воздаст им всем за обиды. Ну и простит, конечно. Потом, когда-нибудь… может быть.

* * *

Нельзя с полной уверенностью утверждать, что такой серьезный и обстоятельный молодой человек как мистер Коллинз провел в своей жизни хоть одну бессонную ночь, терзаясь сомнениями и муками совести. Утро среды он встретил в приподнятом настроении совершенно счастливого человека и был полон готовности оказать честь кузине Элизабет называться его невестой. Да, более тесное знакомство с кузиной Мэри, несомненно, потревожило покой мистера Коллинза, но никак не повлияло на его намерения, хотя решение далось ему не сразу и потребовало недюжинных раздумий.

Что именно утвердило его не изменять намеченного пути? Кто знает. Возможно, созерцание в свете горящих свечей прехорошенького личика и лукавого взгляда старшей кузины напомнило ему, почему именно он изначально остановил на ней свой выбор. А, возможно, осознание того, что своим поведением он уже недвусмысленно дал понять всему семейству природу своих намерений, а оттого чувствовал себя обязанным продолжать им следовать. Кроме того не стоило забывать о больших правах мисс Элизабет, как старшей сестры. Леди Кэтрин де Бёр была крайне щепетильна в подобных вопросах, и пренебрежение старшинством вряд ли могло вызвать ее одобрение. Да еще и неприятный конфуз, что случился с кузиной Мэри на балу, и то, с каким неодобрением смотрел в сторону этой его кузины многоуважаемый племянник леди Кэтрин, — н-да… пренеприятнейшая история. А священнослужитель в его положении не мог позволить себе роскошь разойтись во мнении со столь достойным и благородным джентльменом, да еще и так тесно связанным с почтенным семейством де Бёр.

Все говорило в пользу его изначальных намерений, к осуществлению которых он и приступил сразу после завтрака.

* * *

Итак, это произошло. Мистер Коллинз сделал предложение сестрице Элизабет, и она отказала ему. Мэри стояла, прислонившись спиной к двери своей комнаты, и счастливо улыбалась, слушая, как гневается и причитает маменька, как сначала Лидия, а потом и Китти сообщают эту потрясающую новость Шарлотт Лукас, как быстрым шагом в сопровождении Джейн удаляется в свою комнату виновница скандала. Как правило, Мэри очень неодобрительно относилась к шуму и суматохе, которые всегда сопровождали ее уважаемую родительницу, но сейчас все эти восклицания и жалобы на жестокость окружающих к истерзанным нервам были для третьей мисс Беннет подобны сладчайшей музыке. Она не спешила покинуть свою комнату. Напротив, предпочла оставаться в ней как можно дольше, чтобы мистер Коллинз, находясь до самого ужина под гнетом уязвленного самолюбия и в окружении бесконечного потока сожалений миссис Беннет, в достаточной степени мог осознать свою ошибку. До окончания его визита в Лонгборн оставалось целых три дня, и Мэри была уверена, что они все принадлежат ей.

Но судьба снова преподала ей жестокий урок, когда, спустившись к ужину, она обнаружила предмет своих мечтаний, раскланивающимся самым любезным образом с Шарлотт Лукас, которая, оказывается, провела у них все это время. Слушая весь вечер, какую неоценимую услугу оказала им мисс Лукас, развлекая беседой мистера Коллинза, и как чудесно, что они все приглашены завтра на обед в Лукас-Лодж, Мэри испытывала далеко не христианские чувства в адрес нежданной благодетельницы. Это приглашение в гости наносило жестокий удар по столь тщательно выстроенному и такому выстраданному плану. Эти Лукасы — такие ушлые люди!

Пришлось в срочном порядке форсировать события. Ей нужен был всего один единственный шанс завладеть вниманием мистера Коллинза. Ради этого она пренебрегла своими обычными утренними занятиями и просидела два или три часа в гостиной до завтрака, как круглая дурочка, ожидая, что он спустится раньше прочих домочадцев. Надежда не оправдалась, кузен присоединился к столу ровно в десять часов и был чрезвычайно любезен, заверяя, что ничуть не держит зла на кузину Элизабет, хотя весь его вид и взгляды, которые он бросал на Лиззи, говорили об обратном. Это успокоило Мэри, растревоженную напрасным ожиданием и сопутствующими ему всяческими сомнениями, и когда после завтрака сестры собрались в Меритон, она мгновенно к ним присоединилась, полагая, что и кузен составит им компанию, движимый желанием продемонстрировать свое христианское всепрощение.

Увы, оказалось, что мистер Коллинз уже совершил моцион и сейчас намерен отдохнуть в своей комнате, чтобы к моменту визита в Лукас-Лодж — такой замечательный, изысканный и гостеприимный дом, а мисс Лукас такая обворожительная и приятная молодая особа, — быть во всеоружии. На этот раз никто не проявил душевной чуткости, и Мэри пришлось всю дорогу до города слушать предположения Лидии о том, кого из офицеров они встретят первым: может быть Уикхема, вот была бы радость, — и рассуждения Элизабет о причинах отсутствия этого самого Уикхема на балу в Незерфилде. Совершенно впустую потраченное время! Так же как и ужин у сэра Лукаса. Мэри, как обычно, усадили за фортепиано, а Шарлотт весь вечер занимала мистера Коллинза беседой. Стоит ли удивляться, что ни то, ни другое не доставило Мэри ни малейшего удовольствия. Ужасно! Время убегало, как речной песок сквозь пальцы, и она была бессильна что-либо поделать. Не бросаться же, право слово, на шею кузена с криками, как она хочет стать хозяйкой в его доме в Хансфорде и наследницей Лонгборна! Нет, она не могла настолько забыться. Ее честь, ее столь тщательно выпестованные девичьи и христианские добродетели нерушимой стеной восставали против столь низменных порывов. Кроме того, и это было самым серьезным доводом, мистер Коллинз, как священнослужитель и человек строгих принципов, вряд ли одобрил бы подобное безрассудство.

Не находя в себе сил даже раздеться ко сну, Мэри рухнула за письменный стол и попыталась как обычно найти слова поддержки в книгах. Но в этот раз все усилия были тщетны, чужой ум и высокие, но такие же чужие моральные качества, выведенные на листе бумаги, меркли перед потерянными возможностями, такими реальными, такими осязаемыми. Время шло, а ни одна из утешительных мыслей не находила отклика в ее сердце. Она так и задремала, и проснулась внезапно, услышав скрип деревянного пола.

Светало. Мэри умылась и посмотрела на себя в зеркало. Беспощадное стекло обрадовало ее отражением отпечатка шали на щеке и полной обреченности во взгляде. Пол снова скрипнул. Никто из родни никогда не назвал бы Мэри сообразительной и решительной девицей, но тут на нее словно снизошло откровение — в мгновение ока она впрыгнула в башмаки, схватила шаль вместе со шляпкой и выскочила из комнаты на лестницу. Мистер Коллинз в шляпе и при трости, стараясь не шуметь, двигался в сторону парадной двери. Если Мэри поторопится через кухню, то сумеет гораздо быстрее него оказаться у ворот поместья. Что она и не замедлила сделать.

* * *

Мистер Коллинз был чрезвычайно доволен собой и той ловкостью, с которой он ускользнул из Лонгборна до того, как вся семья проснется и спустится вниз. Но избавиться до конца от некоторых опасений быть застигнутым до свершения его новых планов никак не удавалось, и оттого он пробирался к ограде, постоянно оглядываясь. Мистер Коллинз ни много ни мало собирался сделать предложение мисс Шарлотт Лукас.

Совесть его была чиста. Он более не чувствовал себя обязанным по отношению к семейству мистера Беннета. От всего сердца желал он поступить по-христиански, не задумываясь о собственной выгоде, а только из любви к ближнему своему, взяв в жены девицу со столь скромным приданым. Но им пренебрегли! Недрогнувшей рукой сломали и бросили в грязь протянутую оливковую ветвь. Посмеялись над его щедростью. Разумеется, как добрый христианин и служитель Господа нашего, он простил кузине Элизабет это оскорбление, однако каждый поступок заслуживает должного воздаяния, и скоро, — он почти уверен, что очень скоро, — его дорогая кузина будет сожалеть о своей опрометчивости.

Все говорило в пользу его нового выбора. Мисс Лукас — такая очаровательная, такая разумная молодая леди! А ее отец сэр Уильям — сама любезность и обходительность. К тому же, представлен при дворе! Превосходная партия, с какой стороны ни посмотри. Все внутри мистера Коллинза требовало отмщения, настолько жестокий удар был нанесен его высокому мнению о себе. Кроме того, совершенно немыслимо было явиться домой в Хансфорт с пустыми руками и объяснять досточтимой леди Кэтрин, почему он не смог выбрать себе жену. Священнослужитель в его положении ни за что не мог допустить, чтобы его заподозрили в чрезмерно завышенных требованиях. Что угодно, только не разочарование леди Кэтрин!

Глубокая задумчивость и перебирание нанесенных обид, а вовсе не тот факт, что кузина Мэри старательно скрывалась за можжевеловым кустом и выскочила с чрезмерной стремительностью, стало причиной совершенно неожиданного столкновения. Первое мгновение мистер Коллинз, несмотря на благовоспитанность и галантность, не мог скрыть раздражения, однако кузина так искренне извинялась за свою неловкость и за необдуманное решение последовать вчерашнему примеру самого мистера Коллинза и совершить раннюю прогулку, была так смущена, а щеки ее, обычно бледные, разрумянились на свежем воздухе, что он тут же заверил ее в сущей безделице случившегося. И даже любезно добавил, что если бы не особые обстоятельства, то он с удовольствием бы проводил дорогую кузину до дверей Лонгборна. Каково же было изумление мистера Коллинза, когда Мэри, внезапно покрывшись от смущения красными пятнами, ответила, что не может отпустить кузена без того, чтобы не испросить у него прощения за поведение всех своих сестер, а особенно за Элизабет. Так непорядочно отвергнуть столь достойного и бескорыстного человека! Так низко пренебречь протянутой оливковой ветвью, этим священным символом дружбы и примирения! Какими неблагодарными, должно быть, предстали они все в его глазах, и как ей невыносимо больно от этих мыслей…

Все то, о чем ровно минуту назад думал сам мистер Коллинз, было произнесено Мэри в столь волнующих выражениях. Это был знак! Само провидение оградило его от опрометчивости поспешного решения, принятого под влиянием суетных эмоций. Да, он пошел на поводу у обиды, поддался сладкому искушению мести, но высшим силам было угодно напомнить ему, в чем состоит христианский и родственный долг, вернуть заплутавшую овцу в стадо, указать, как верно было его направление, пока суетная красота старших кузин не заслонила собой истинное сокровище.

Если бы Мистер Коллинз был более эмоционален и подвержен религиозному экстазу, можно было бы сказать, что он стоял, ощущая, как на него нисходит благодать Божия. На самом же деле в голове его летало превеликое множество мыслей. Мэри, которую теперь следовало сравнивать не с красавицей Элизабет, а с Шарлотт Лукас, представала в более выгодном свете хотя бы тем, что была на восемь лет моложе ее и на шесть лет — самого мистера Коллинза. А согласно множеству авторитетнейших источников, это идеальное сочетание, чтобы мужчина, в соответствии со своим статусом и правами мужа, был главой семьи и всячески направлял свою спутницу жизни. Кроме того, у Мэри было неоспоримое преимущество — он видел ее, хоть и не особо замечал, ежедневно без малого две недели, он говорил с ней и нашел весьма добродетельной, хотя желание иметь красивую жену и перевесило голос разума. Как истинный христианин и священнослужитель, он возвращался теперь к первоначальному плану возмещения ущерба семейству своих уважаемых родственников, ощущая себя блудным сыном, раскаявшимся грешником, который, как известно, ценнее праведника.

Холодное, тяжело встающее ноябрьское солнце высветило над головой его последней избранницы тусклый ореол. И не тратя далее времени на размышления, мистер Коллинз поспешил пасть на одно колено перед отныне и навсегда обожаемой Мэри и разразиться любовным красноречием со всей страстью, на которую был способен.

Она просто сказала «Да».

* * *

Предсвадебный период превратился для мисс Мэри в сущий ад. Поток восторга и восхищения миссис Беннет был непрерывен. Ограничь она себя одними лишь радостными восклицаниями, это можно было бы стерпеть, но ее восторги самым причудливым образом перемежались бесконечными удивлениями. Третья дочь, на которую никто ни разу не взглянул, которую не принимали всерьез и никогда не слушали, — подумать только, дорогая сестрица Филипс! — наша бедная дурнушка самой первой выходит замуж! Не красавица Джейн с ее ангельским нравом и не милая дорогая Лидия, а Мэри, которая и улыбнуться как следует не умеет! И уж совсем было невыносимо, когда к этим вздохам присоединялась Лидия, возмущенно фыркая, что нисколечко, вот ни на секундочку не завидует, и уж она-то себе найдет муженька получше, не чета этому уродливому толстому зануде!

В один из таких особо тяжелых моментов Мэри не сдержалась и на новую колкость Лидии, заметила, что воистину у дорогой сестрицы нет ни малейшего повода для зависти. Право слово, что может значить положение мистера Коллинза и самой Мэри, как его супруги, рядом со столь заманчивой перспективой выскочить замуж за первый встречный красный мундир! И разве сравнится обладание Лонгборном и состоянием в две тысячи годового дохода, — хотя Мэри всей душой верит, что это случится весьма нескоро, — с офицерским жалованьем и житьем в съемной квартире или, — поистине, то предел мечтаний, — казарме.

Разразился жуткий скандал. Матушка слегла со своими нервами, Мэри была осыпана всяческими упреками пополам с обвинениями и объявлена отвратительной неблагодарной девчонкой, которая ждет не дождется, когда сойдут в могилу ее родители, чтобы выгнать родных сестер из дома. Как ни пытались Джейн и Элизабет успокоить матушку, объясняя, что если Мэри и была груба, то только потому, что выходки Лидии с каждым разом становились все несноснее, миссис Беннет была непреклонна. Отныне она не желала знать свою третью дочь. Не желала ни думать, ни слышать, ни понимать кого бы то ни было. И не собиралась говорить с этой негодницей. Окончательно и бесповоротно.

Впрочем, миссис Беннет слишком ценила свой статус матери невесты, чтобы отказать себе в удовольствии участвовать в приобретении приданого, и все было сделано благопристойно и благоразумно, без излишеств и шумных восторгов, чему Мэри была только рада. Конечно, то, что приданое закупалось в Меритоне, а не в Лондоне, как предполагалось, сильно ограничивало выбор. Но мысль о том, что Лидия тоже лишилась посещения столицы, с лихвой компенсировала Мэри отсутствие модных расцветок муслина и голубых лент, так что особых неудобств ссора с сестрой и матерью ей не доставила. Отца она почитала достаточно эксцентричным человеком, чтобы не переживать насчет его отношения к случившемуся.

Первые последствия своей несдержанности Мэри ощутила позже, когда осознала, что время идет, заветный день свадьбы приближается, а с ним и то самое, от чего замирает сердце и алеют щеки даже у самой добродетельной девицы. Правда, в случае с Мэри речь шла скорее не о трогательном румянце смущения, а о россыпи красных пятен на лице и шее, но сути проблемы это не меняло. Служанки в лавке дамского белья так хихикали, да и сама владелица, мадам Трейси, кидала столь странные замечания по части прелестности для молодого супруга возмутительно открытых пеньюаров, от которых новобрачная решительно и бесповоротно отказалась, что предстоящее событие вызывало ее немалое недоумение и беспокойство.

Мэри даже осмелилась обратиться за советом к матушке, но миссис Беннет только возмущенно замахала на нее руками, назвала глупой девчонкой и выставила прочь из своей гардеробной, бросив вслед, что ничего такого ей знать не обязательно — природа сама все сделает. Или не сделает, в ее-то случае!

Такой ответ вызвал в душе будущей миссис Коллинз состояние, весьма близкое к панике, потому что уж с кем-кем, а с природой у нее никогда не было дружеских отношений, и зеркало беспощадно подтверждало это все девятнадцать лет ее жизни. Уразумев, что в столь важном вопросе матушка ей не советчик, такая разумная девица, как мисс Беннет направилась за помощью туда, куда всегда ходила в минуты сомнений — к книгам. Возможно, обратись она за советом к тетушке Филипс, та не отказала бы ей в наставлении и более того, сочла бы себя польщенной, но упрямство было фамильной чертой всех Беннетов, и Мэри предпочла не быть обязанной.

Подробное изучение Ветхого завета явило ей весьма ужасающую картину. Согласно советам, данным праведнице Руфь ее собственной свекровью, мужчину следовало накормить досыта, напоить допьяна и лечь рядом. Дальнейший смысл терялся в глуби веков. Что значило «открыть у ног его», и каких следовало ждать указаний, писание умалчивало, но и без особых деталей поведение ветхозаветных праведников и тем более праведниц вызывало у Мэри чувства, далекие от почитания. Единственное, от чего ее не передергивало в отвращении, хотя и вгоняло в пунцовые пятна стыда, была Песнь Песней, но воображение отказывалось представить мистера Коллинза изнемогающим от любви со словами "Ты прекрасна, возлюбленная моя…" Особенно смущали строки про груди, которые как две серны. Энциклопедия утверждала, что серна — это такой козел, что опять-таки запутывало ситуацию. Но на фоне Соломона все прочие древние цари и судьи выглядели чрезвычайно... мерзко.

Помощь пришла к ней с неожиданной стороны — дорогая сестрица Элизабет услышала возмущение матери на просьбу Мэри, и, видя, что будущая миссис Коллинз бледнеет день ото дня, шепнула ей на ушко, что у папеньки в библиотеке есть весьма подробный медицинский справочник, который может пролить некоторый свет на устройство мужчин. Признательность Мэри была столь велика, что она даже не спросила , откуда и, главное, как давно Лиззи интересуется подобными вещами. Однако знать, где хранится столь желанный источник знаний и отважиться прикоснуться к нему — было не одно и то же. Наконец, когда до приезда жениха оставались считанные дни, Мэри решилась и, разумеется, была застигнута мистером Беннетом на месте преступления.

На беду ее или на счастье, папенька был в весьма игривом расположении духа, а потому не выставил нарушительницу спокойствия за дверь, а расспросил обстоятельнейшим образом о причинах столь неожиданного интереса. Выстоять против вопросов отца было для Мэри непосильной задачей. Бледнея, краснея и заикаясь, она излила ему все свои страхи и сомнения, чем ввергла родителя в шоковое состояние. Ему никогда не приходило в голову, что это не самое разумное его дитя может испытывать такие душевные переживания. Отойдя от потрясения, мистер Беннет как мог постарался утешить бедную девочку и сделал то, чего взял себе за правило всячески избегать — без промедления отправился к жене для серьезного разговора, после которого миссис Беннет вновь слегла со своими нервами. Мистер же Беннет провел несколько часов в глубокой задумчивости, а затем принес Мэри в комнату не только интересовавший ее анатомический атлас, но и пару книг с красочными восточными миниатюрами, оказавшимися переводом арабских сказок.

Просмотр картинок Мэри восприняла крайне тяжело, все ее добродетели восставали против подобной безнравственности, хотя, надо отдать должное, некоторая ясность в предстоящее событие была внесена. Наутро явилась маменька и, разумеется, после долгих причитаний и жалоб на свои расстроенные нервы и на тот очевидный факт, что Мэри злая и упрямая девчонка, которая никогда не извинится, а оттого совершенно не заслуживает доброго к ней отношения, дала совет оставлять все свои разумности и добродетели за дверью супружеской спальни. Да-да-да. И придержите свой язычок, мисс Мэри! Право слово, мыслям не место под одеялом! Но уж если никак не выйдет, то надо просто полежать и потерпеть, раз такова ваша доля.

После такого напутствия паника ее достигла апогея, так что все оставшиеся предсвадебные дни суета, связанная с приездом жениха, бесконечные визиты и сама брачная церемония прошли, словно в тумане. Гости и домочадцы с удивлением отмечали слегка отсутствующее, но необычайно одухотворенное лицо невесты. Никогда еще мисс Мэри Беннет не была так хороша.

Когда же ответственный момент наконец наступил, все оказалось не так ужасно, как рисовало воображение. Если бы еще мистер Коллинз постоянно не извинялся! А так…немного больно, немного неприятно, очень слюняво и крайне неловко, но совершенно не страшно.

Примерно через три месяца после свадьбы Мэри всячески поддержала супруга в его желании пригласить в гости своего дорогого тестя мистера Беннета и дорогих кузин, разумеется, особенно Элизабет. Она так же добавила пару строк для папеньки по части своего особого желания видеть сестрицу Лидию и одну нижайшую просьбу личного характера. А еще через полгода Мэри стала большой поклонницей колониального искусства и литературы и научилась находить в супружеском долге определенное удовольствие. Она была вполне довольна своим положением и даже счастлива, насколько ей это позволяли ее характер и близость к почтенному семейству де Бёр.

Мистера Коллинза тоже нельзя было назвать человеком, раскаявшимся в своем выборе. Хотя его несколько беспокоила манера жены иметь мнение, отличное от его уважаемой покровительницы, но леди Кэтрин, кажется, не высказывала неудовольствия, и их продолжали приглашать на воскресные обеды с завидной регулярностью. А когда аптекарь объявил, что его дорогая Мэри пребывает в счастливом ожидании, их взаимное счастье достигло пределов земных мечтаний.