О несбыточном (гет)

Я отчетливо помню нашу первую встречу в Хогвартс-экспрессе, Грейнджер. Твой внимательный взгляд, румянец на щеках, сдержанную полуулыбку. Я даже не сразу понял, о чем ты говоришь, так и не смог ответить на твой вопрос — только молчал и смотрел. Помню, Винсент буркнул, что никакой жабы мы не видели, и ты ушла. Обвела нас троих недоверчивым взглядом и тихонько прикрыла за собой дверь. А ведь ты понравилась мне тогда, правда. Я еще не знал, что мои родители никогда тебя не одобрят.

Ты в очередной раз отвечала на вопрос Макгонагалл, а я исподтишка наблюдал за тобой. А что мне еще оставалось? Самоуверенная, но не высокомерная, — как ты только находила грань между двумя такими похожими качествами, Грейнджер? Но не будем об этом. Больше всего мне тогда запомнились твои веснушки. У тебя их было так много, что я удивлялся, почему ты не рыжая. Веснушки не красят аристократов, Грейнджер.

Мои родители никогда тебя не одобрят.

Мы сидели на упавшем дереве возле Черного озера и болтали ногами. Ты говорила и говорила. Говорила о том, что обязательно многого добьешься, обязательно станешь незаменимой, значимой. Верила, что тебя оценят по достоинству. Верила в справедливость. Смешно. Ты такой ребенок, Грейнджер, будто война прошла мимо тебя. Разве после войны несут такую чушь? Но тебя не волновали мои замечания. Ты продолжала болтать о своем: ты такая громкая — почти как маггловское радио.

Мои родители никогда тебя не одобрят.

Ты расчесывала волосы через каждые полчаса, но они все равно падали на плечи непослушными, спутанными локонами. Заклятия не помогали — от них становилось только хуже. Ты смотрела в зеркало и грустно вздыхала. Нет, это никуда не годится, Грейнджер.

Мои родители никогда тебя не одобрят.

Меня положили в больницу Святого Мунго: я подхватил очень опасный — так утверждали целители — магический вирус. Возможен летальный исход. А ты… Ты не могла уйти. Ты ждала. Ждала так долго, что заснула на стуле для посетителей прямо в больничном коридоре. Я оценил твою преданность, правда. Но проблема в другом — аристократы так не делают.

Мои родители никогда тебя не одобрят.

Ты сидела на кухне, взобравшись с ногами на стул, а по твоим щекам текли слезы. Не знаю, что было тому причиной, — отчаяние, злость или то, что очередному твоему боссу плевать на твое мнение. Тебя уволили уже с третьего в Министерстве места работы. А все потому, что ты не умела вовремя прикусывать язык и соглашаться с начальством, услужливо улыбаться и не настаивать на своем. Ты была слишком прямолинейной, Грейнджер. В тебе отсутствовали напрочь женская хитрость, покладистость, мягкость. Ты — вулкан эмоций.

Мои родители никогда тебя не одобрят.

* * *

Тем не менее теперь ты сидишь в кресле Министра. Носишь изящные очки в дорогой оправе. Должен признать, они тебе к лицу. Ты усмирила даже свои непокорные волосы — на вид они такие же послушные и блестящие, как у самых популярных маггловских актрис. А веснушки... В каких путешествиях ты их растеряла? Кому отдала эти крошечные поцелуи солнца? Нет ни одной. Как нет больше слез из-за деспотичных начальников. Нет утешительной чашки чая на кухне. Темных кругов под глазами. Обиды во взгляде. Зато есть внушительная горка галлеонов в Гринготтсе. Помнишь, ты говорила, что обязательно многого добьешься, Грейнджер? Ты, как всегда, была права.

Теперь мои родители одобрили бы тебя — закрыли бы глаза даже на статус крови. Даже на то, что по утрам — до того, как веснушки убраны заклятием, а волосы уложены той маггловской штукой, названия которой я еще не успел выучить, — ты все та же старая добрая Грейнджер. Конечно, одобрили бы — ты же теперь Министр. Вот только их одобрение больше ни к чему — ты замужем почти что десять лет, и я женат примерно столько же. Мы иногда встречаемся в выходные и…

— Как у тебя дела? — неизменно спрашиваешь ты.

— Как работа? — спрашиваешь ты.

— Как семья? — спрашиваешь.

…на этом все.

Твои вопросы теперь такие же безликие, как и наша дружба, которая на самом деле и дружбой-то не была. И если бы только мне хватило смелости… Но что об этом говорить, если смелости не хватило?

Теперь я не люблю наши разговоры, Грейнджер. Нет в них больше ничего действительно важного — ты ведь понимаешь, о чем я? В них нет жизни, нет искры — это даже не затухающий костер, скорее потухшие обугленные ветки, невесть откуда взявшиеся посреди огромной лужи.

— Мне пора, — говорю я, прерывая тебя на полуслове, и поднимаюсь из-за стола.

Раньше ты бы наверняка возмутилась, что я не дал тебе договорить, но не сейчас.

— До встречи, — покорно отвечаешь ты и тоже встаешь.

Но мы знаем — встреч больше не будет, поэтому лишь молча смотрим друг на друга с разных сторон этой треклятой лужи, которая с каждым новым днем все разрастается и разрастается. Я знаю — ты тоже видишь ее, иначе твой ответ был бы другим.

Когда отношения больше не имеют смысла, нужно уметь ставить точку. Сегодня мы ее поставили.