Кружевное сито (джен)

Раз, два… девять — накид, столбик, переворот, ещё три петли, накид, столбик, петля, петля, накид, столбик, пять петель, накид, три столбика, накид, переворот, четыре столбика… Паулина даже высунула кончик языка — всегда так делала с детства, когда полностью погружалась в вязание кружев. В её руках вырастали нитяные цветы, раскачивались нитяные волны, по ажурному полотну нёсся вихрь нитяных снежинок.

Порыв ветра бухнул в окно — она вздрогнула, будто очнувшись, и нахмурилась. Вторые сутки буранит, завывает в печке, ох, нечисто. Точно что-то с Сашенькой. Ох-хо-хо. Ну зачем она, старая дура, дала внучке слово не вмешиваться? А затем, наверное, что и правда сама знала свою вину — из-за её глупых ошибок и самонадеянности правнучек родился таким. Поломанным. Ох-хо-хо. Расплачивается дитя невинное. Да не исправишь теперь. Внучка, разведав правду — глазастая! хоть и не унаследовала дар, полукровка, а женским чутьём не обижена! — едва не прокляла бабку, да вовремя сдержалась, смолчала. А вот поклясться и на сто шагов к Сашеньке не приближаться и ничем его не касаться на расстоянии — заставила. Оно, конечно, попробуй Паулину заставь, коли сама не захочет… Ах, вот теперь изнывай тут в неизвестности. А ветрище-то бушует, хоть на три пера и начитывала — не утихает. Ноет сердце — Сашенька, сердешный. О ком другом баба Поля вмиг бы узнала всё что надо: плеснуть ключевой водицы на зеркальце — пара пустяков. А Сашеньку не видно — клятва мешает.

Она сокрушённо вздохнула, вытерла и без того чистые руки кружевным передником и открыла скрипучий сундук. Из него достала короб, оттуда — шкатулку. Двумя пальцами, как что-то неприятное или кусючее, выудила мобильный телефон. Включила. Подслеповато вгляделась в кнопки — слишком маленькие, бестии.

— Эй, Замарашка! — позвала. И строго зыркнула на дремлющего в уголке кота, шевельнувшего было ухом: — Не тронь её, для дела нужна. — Погрозила ему.

Из-под рукомойника показалась мышь. Шмыгнула Паулине в ноги, вскарабкалась по шерстяным чулкам и подолу на руки, уставилась бисеринками глаз.

— Сальцо хочешь? Тогда набери мне Иринку, ну потычь куда нужно, — велела Паулина.

Мышь кивнула, пискнула и начала нажимать лапками на кнопки телефона.

— Бабушка? — голос внучки был невесел.

— Здравствуй, родная. Что с Сашенькой?

— Как обычно, — устало ответила Иринка. — Ему сделали электроэнцефалографию. Эпилептиформные разряды… Ба, ну зачем тебе это?! — раздражённо воскликнул динамик. — Всё равно не поймёшь. Эпилепсия. Не только аутизм.

— Ага, ага, — запричитала Паулина. — А чего врачи говорят? Как лечить?

— Лечебную программу подкорректировали. Нужна пет-терапия.

— Чегой-то?

— Лошади, собаки, дельфины.

— Ой. Кушать?!

— Общаться! Ба, ну у тебя же есть телек, не притворяйся дремучей.

— Ого! Где ж того дельфина раздобыть? Да и лошадь к вам в квартиру не влезет. А, поняла, не серчай. Собачка нужна для Сашеньки?

— Да. Но не любая. Не знаю, где подходящую найти. Надо подбирать, покупать дорого. В понедельник ложимся с Сашкой в центр реабилитации на месяц. А потом буду искать ему собаку. Ещё одной проблемой больше. Только собаки мне и не хватало! Ба, всё, пока, мне некогда. Мы в порядке. Запомни это и не смей лезть к нам!

Не смей, так не смей. А собачку Сашеньке в его-то состоянии, и правда, не любую нужно. А такую, чтоб понятливая, умненькая, без хлопот, сильная, сообразительная, помощница-защитница, преданная… Как человек… Где ж такую взять?

Паулина покачала в раздумьях головой и махнула рукой. Была на была! Ворожить на Сашеньку ей слово не даёт, а на собаку-то кто мешает?

Она открыла тайную заслонку и прихватками достала из холодной печи горячий горшочек. Поставила на стол, осторожно приоткрыла крышку. Из горшочка с шипением вырвался острый язык огня. Паулина, прикрыв его ладонями, затараторила наговор. Опасливо убрала ладони, заглянула под крышку. Успокоился, вот и славно.

В пламени мелькали тени — баба Поля внимательно вглядывалась в них, шевеля губами. Кот настороженно поднял голову. Мыши и след простыл.

— Вот, нашла! — воскликнула Паулина. — Свеженький! Пёс! Тютелька в тютельку пёс. — Она быстро перевернула горшочек и из горсти рассыпавшихся искр ловко подцепила одну. Принялась на неё дуть. Получившийся крошечный уголёк поднесла ближе к глазам, повертела, рассматривая.

— Вчера помер или сегодня, бедняга. Молодой ещё, смелый, преданный, душа надломленная, половина — собачья — поцелее будет. Ну что ж, вот его-то и просеем. Чтоб всё лишнее сошло, главное осталось. Эка удача! Отличная собачка подвернулась.

Шикнув на мешающегося под ногами взволнованного кота, Паулина зажгла толстые свечи и устроилась за вязанием. Родовые брюггские кружева никогда не подводили. Крючок мелькал в проворных пальцах старой ведьмы. Паулина быстро соединила связанную тесьму в форме маленькой лодочки, поместила туда уголёк, затянула ниткой. Вышло сито, ловушка. Пошептала над ним. И снова взялась за крючок и клубок. Надо было торопиться. Раза четыре, не меньше, пропустить эту душу через кружевные фильтры — месяц как раз и уйдёт. Управиться бы к возвращению Сашеньки…

Свет свечей поблек — в окно заглянул рассвет. Солнечные зайчики бесстрашно запрыгали по стенам и потолку. Один, самый отчаянный, заскочил на юбку бабы Поли. Та лишь отмахнулась, не отрываясь от вязания, продолжая шёпотом считать петли, складывающиеся в цветы, волны, снежинки…

* * *

Эмоции остались где-то.

Было трудно не дышать.

Последние силы уходили на то, чтобы помнить: я — Сириус Блэк.

Арка осталась далеко. И больше не пугала. Он принял смерть. Его приняли. И уже потянулись из глубины руки, много рук. К нему.

Вдруг задрожало. И бросило в сторону. Потащило вбок. Снизу, из вспышки могучего огня, негодующе взвыло.

Удар — и кто-то погладил по голове, подул, успокаивая.

Клетка? Или сеть?

Нет, колыбель, его детская люлька, нежное одеяло, белоснежная кисея занавеса, тёплое молоко, мягкая игрушка с хвостиком и ушками. Он тянется к ней и улыбается счастливым маминым глазам...

Куда?! Зачем?! Ему так здесь хорошо! Не уносите, не забирайте!

Сад весь в цветах, ветки ломятся от яблок, от запаха роз кружится голова. Над миской с мёдом вьются пчёлы. Остаться бы навсегда в этом прекрасном месте...

Снова в путь?! Только семь дней прошло, не тащите вы так!

Волны качают. Он сам — солёная волна. Уютно спать под звёздами, весело гоняться за чайками. Распадаться на брызги, улетать к радуге, падать, кататься на ветре… Отпустите! Не толкайтесь! Хочу остаться здесь! Пощадите.

Пурга жалит, словно туча злобных ос. И он — самая маленькая снежинка в этой белой холодной туче. Льдинка, кристалл. Мороз — это жизнь, мороз — это счастье. Тепло, сомнения, терзания — пустота. Снег непорочен, снежинки — короли и королевы своих миров.

Одна снежинка отрывается от крыла метели и падает на влажный нос щенка, свернувшегося клубком в сугробе. Тот дёргается, чихает — и просыпается. Потягивается сонно, зябко ёжится, нетвёрдо встаёт на подгибающиеся лапы. Отряхивается от снега, слизывает с носа прилипшую щекочущую снежинку и идёт искать своё место в этом мире. В этой жизни…

* * *

По мокрому тротуару, между многоэтажек трусил чёрный косолапый щенок. Приблизившись к нужному подъезду, обнюхал закрытую железную дверь и сел рядом. Ждать, пока дверь откроется, пришлось долго. Щенок успел вылизать себя во всех местах, до которых достал, сделать лужу у скамейки, поиграть с собственным хвостом, поохотиться на приставучую ворону — и чуть не пропустил, когда подошла девочка. Едва успел прошмыгнуть за ней в подъезд. Вскарабкался по ступенькам на второй этаж. Устал. Отдохнул немножко и отправился дальше — на третий. Там снова обнюхал двери, возле своей потявкал, поскрёбся. Никого. Тогда щенок прижался к этой двери и завыл.

Щёлкнул замок, выглянула рассерженная молодая женщина.

— Ты чей? — Вдруг улыбнулась. — Потерялся? Подкидыш? — Она присела к щенку и тронула пальцем мокрую пуговицу носа.

* * *

— Бабушка! Признавайся, твоя работа? — голос Иринки в телефоне звенел сталью.

— Ты о чём, внученька?

— О щенке. Нашла под дверью.

— Да ты что? — почти искренне поразилась Паулина. — Как я такое сделала бы?

— Точно не ты? Честно?

— Честно.

— Ну ладно, — смягчилась Иринка. — А знаешь, он такой милый. И весёлый, смышлёный. Писает на газетку. Откуда только взялся! Как нарочно для Сашки. Черномазик — назову Блэком. Сашка от него не отходит — приклеился. Придётся оставить. Попробую. Ладно, до свидания, ба. Не болей, береги себя.

Полина широко улыбнулась — и едва не выронила телефон. В глазах потемнело, за грудиной стиснуло. Ступая, будто по битому стеклу, старая ведьма осторожно, словно боясь расплескаться, направилась к кровати. Отлёживаться, восстанавливать силы после вранья внучке придётся долго. За каждое ведьмино слово приходится дорого платить. Ну да ничего, дело сделано. И собачонка заслужила.

Устроившись в подушках, Паулина слабо позвала:

— Котя, придётся тебе похозяйничать. Утром печь растопи, кашки свари. На молочке, пшённой. Замарашка тебе поможет. И блинов напеки. Гречневых бы отведала. Всё понял, мурлыка? Ну и славно. А я посплю немножко, приустала что-то…