Язычница (гет)

Леса кричали ей «Ветта, Ветта!», а небо улыбалось, дарило ей солнечное благословение, а реки пели... Снег — только ночью выпавший снег — хрустел под босыми ногами, но княжна не чувствовала холода. Новые блестящие сапожки, купленные матушкой как раз к смотринам, остались где-то за сугробом — Ветта не помнит, за каким именно. Длинные косы расплелись, и ветер играл её спутанными волосами. Шапка, отороченная мехом, и матушкин пуховый платок слетели в снег и сгинули там. Ветте смешно. Ветте радостно. Её душа поёт в тон лесам и рекам Леафарнара... И всем женихам Ибере не испортить её настроения. И всем женихам Ибере не отнять у неё того ощущения свободы, которое переполняет её теперь. И все женихи Ибере не сделают её жизнь настолько ужасной, чтобы ей захотелось умереть!.. Девушка бежит по снегу, ей и холодно, и хорошо. Пока леса Леафарнара поют и кричат её имя, пока Ибере любит её, как только мир может любить обычную девчонку, жизнь будет оставаться прекрасной, Ветта уверена в этом. Пока леса Леафарнара будут ей друзьями, ничего ужасного не случится... Ветта знает это. Она дитя этих лесов, этих рек, этого голубого чистого неба! Она не обыкновенная княжна, которую легко нарядить в красивое платье и заставить петь в усладу гостям и женихам. Она не её бледные послушные сёстры, которых и ударить-то страшно — вот-вот сломаются. Ветта сильная, крепкая, ей ничего не страшно. И оружием она владеет получше Милвена. И леса знает лучше его. И даже верхом ездит лучше. Несправедливо, что его готовят править их родом, а её желают как можно скорее выдать за кого-нибудь замуж — за того, кто только согласится её взять. Она ведь во всём лучше его! Разве что Милвен в отличие от неё умеет красиво говорить и со многими договариваться. Но это и Эшер умеет! Несправедливо — когда едет Милвен, леса не встречают его восторженными криками, ели не кланяются ему, а снег не пытается с ним заговорить, уговорить его... Ветта бежит по лесу и смеётся. Ей не по нраву быть княжной. Она с куда большим удовольствием была бы обычной крестьянкой. Тогда бы она пошла в обучение к одной из ведуний, что говорят с лесом и с дикими зверями. Быть может, тогда Ветта смогла бы услышать ещё что-нибудь, кроме «Ветта» или «Зелёная княжна»... Быть может, тогда Ветта бы смогла поговорить с любимой собакой Милвена или с любимым соколом Эшера... С Шалым девушка могла общаться и без помощи всяких ведьм. «Зелёной княжной» её прозвали при рождении. Какой-то волхв, которого матушка почему-то тут же прогнала. А отцу — когда он ещё был жив — нравилось дразнить Ветту «Зелёной княжной». Она была ребёнком леса, ребёнком бескрайнего леафарнарского леса, её не трогал ни один зверь из чащи, она даже в детстве не могла заблудиться или пострадать, когда маленькая убегала от матери, сестёр и старшего брата, чтобы только не слышать бесконечные наставления... А потом девчонка и сама хотела, чтобы её называли так. «Зелёной княжной». Лори Астарн обычно называли «пурпурной герцогиней», Ветте порой тоже хотелось, чтобы её называли как-то похоже. А зелёный цвет принадлежал ей, быть может, ещё более сильно, чем пурпурный Лори. Когда леса были одеты своей листвой, Ветта особенно любила их. И Леафарнар, и весь Ибере тоже. Когда весь мир цвёл, когда становился настолько радостным и — как ей кажется — свободным. Когда весь мир казался ей особенно добрым, особенно открытым, особенно смелым... Летом, когда в волосах Ветты всегда венок из цветов и крапивы, когда можно выбежать из дома в одном исподнем. И ночные пляски вокруг костра с крестьянскими девками, которых Ветта любит куда больше, чем родных сестёр!.. Летом жизнь кажется особенно полной, особенно насыщенной. И никто не способен удержать в это время года княжну в горнице. Но зимой Ветта любит Ибере не меньше. Зимой — вот такой зимой, как сейчас! Безветренной, морозной и снежной, когда каждое утро на окне появлялись причудливые узоры, когда можно было бежать по снегу босиком, проваливаться в него, а потом большую часть дня и вечера греться, завернувшись в шерстяное одеяло. Зимой, когда можно допоздна гулять, лепить снежных баб и снежные города, когда можно запустить пригоршню снега за ворот Милвену и толкнуть Эшера в сугроб!.. Ветта любит катание на санях и купаться в проруби тоже любит, и смеяться потом, отогреваясь около печки. И праздник солнца на окончание зимы тоже любит. С блинами, со сжиганием соломенного чучела и дикими песнями...

Вскочить бы на Шалого! Обнять бы его, посмотреть бы в его умные глаза... И унестись бы куда-нибудь далеко-далеко — на Труук или Беспоутт. И никогда больше не возвращаться в родной терем. Только заглядывать на Леафарнар порой — такой безумно родной и потрясающе красивый... Вскочить бы только на Шалого! И скакать на нём до тех пор, пока конь не устанет!.. И кормить его хлебом, и поделиться всеми своими радостями и печалями... И заплакать, и закричать, и засмеяться в голос!.. Ветта скатывается по снегу к реке. Платье, приготовленное матушкой к очередным смотринам — глупая затея, ведь Ветту всё равно никто замуж не возьмёт — и, расшитое жемчугом и серебром, зацепившись за какую-то ветку, рвётся. А княжна лишь хохочет. Накидка, отороченная соболем, вряд ли может согреть кого-нибудь, кто действительно нуждается в тепле, но Ветте нисколько не холодно. Ей хорошо, радостно и легко. И ни одно существо во всём Ибере не сможет испортить ей этот день. Ох, если бы только Шалый был с ней!.. Но матушка сказала Милвену оседлать его и ехать в один из ближайших городов от их терема. Оседлать!.. Подумать только! Бедный Шалый! Он ведь совсем не привык к такому обращению! Ветта всегда ездила без седла. Это и не нужно было — конь слушался её, а она его всегда понимала. Княжна фыркнула от смеха, представив, как Шалый сбросит Милвена, когда они уже будут подъезжать к городу! Шалый — гордый конь. Он не любит седла. И не любит Милвена, который хочет всеми помыкать. Шалый куда больше любит Ветту, Эшера или конюшего Благослава... Снег забивается княжне за ворот, ей немного неприятно, но больше — весело. Ветта разгребает снег, чтобы увидеть лёд. И жизнь под ним. Ветта стоит на коленях и очищает лёд от снега. Пальцы краснеют от холода, но княжна знает, что в этом нет ничего страшного — ещё немного, и она отправится домой. В княжеский терем, в котором ей придётся просидеть ближайшие пару дней. Рукавиц Ветта с собой никогда не берёт — руки всегда можно согреть, а мириться с неудобствами, которые неизбежно несут в себе варежки, девушка совершенно не желает. Матушка не простит ей, если она опоздает на очередные смотрины слишком сильно. А Ветте не хочется получить лишние пару пощёчин. Но пощёчины ещё полбеды — куда больше княжну расстроит тот факт, что ей запретят несколько дней выходить из дому. А разве в тереме можно заняться хоть чем-нибудь? Быть может, сестрицам и нравится весь день просиживать над пяльцами и в обнимку с веретеном, но Ветту такие занятия совершенно не устраивают, а играть на гуслях она совершенно не может, так как все ноты для неё — одно и то же. Это Эшер в этом разбирается. А ей, Ветте, ни к чему. Всё равно ни один умный мужчина не выберет старшую из певнских княжон себе в жёны. Ни одному человеку не захочется видеть женой такую дикарку, которая похожа скорее на дворовую девку, чем на дочь знатных родителей. Дикарку, чьё лицо постоянно исцарапано, перемазано золой, пеплом, грязью, на чьих руках мозоли, которые ничем уже не размягчить, которая может босиком ходить по снегу... Девчонку, которая явится на обед без сапог, шапки, платка и в разорванном платье. Девчонку, которая по росту не уступает большинству парней, крепкую и сильную, которая на коне держится получше, чем многие. Никто не захочет видеть Ветту Певн своей женой — неловкую в танцах, с некрасивым слишком резким голосом и мужицкими повадками. Её младшие сёстры куда больше походят на настоящих княжон — гордая, почти до чопорности гордая, Евдокия, грациозная и прекрасная Лукерья, трогательная и нежная Мерод... И, стоит заметить, девушку такой расклад более чем устраивает. Ветта совершенно не хочет замуж, не хочет, чтобы её вольная жизнь когда-нибудь закончилась... Ей куда больше нравится ходить с девицами из деревни по ягоды и грибы, удить с Благославом рыбу и каждую неделю рвать очередное платье... Ветта совершенно не желает когда-нибудь стать такой же скучной княгиней, какой стала её матушка. Она не может представить свою жизнь без Шалого, без леса и реки. Не может представить свою жизнь без братьев — троих из четверых, так как Милвена она, чего таить, не очень-то жалует. Не может представить свою жизнь без терема, костров и песен, не может представить свою жизнь без свободы. Без ближайших деревень, без капища, которое ещё осталось в лесу... Ветте нравится её жизнь, и ей не хочется, чтобы всё в одночасье переменилось.

Ветте сто семнадцать, и для демонов она ещё совсем дитя. Жизнь в ней бьёт ключом. Даже слишком сильно для девушки её возраста. Считается, что детство для неё уже должно было закончиться... Ветта помнит своих сестёр, когда они были маленькие. И, пожалуй, разве что Мерод боялась их шумных игр. Евдокия и Лукерья точно так же любили бегать, как и Ветта. И их тоже невозможно было удержать в душном тереме летним днём. И не было для них лакомства вкуснее пряника с деревенской ярмарки, на которую они тайком от взрослых пробирались!.. Так почему же только Ветта сейчас помнит то ощущение свободы? Почему только Ветта не боится взять в руки меч или лук? Почему только Ветта ездит верхом?.. Почему Евдокия и Лукерья смирились со своей участью? С этой незавидной женской участью?.. Ветта не хочет даже думать о замужестве. Не хочет даже думать о том, чтобы становиться матерью. Девушка хочет всю жизнь — у демонов она достаточно долгая — оставаться столь же свободной и радостной, как в это мгновение у реки. Княжна хочет, чтобы леса и дальше кричали её имя, костры пылали так жарко, что через них едва можно было перепрыгнуть! Ветта хочет на всю жизнь остаться в девках, чтобы только иметь возможность жить так, как она живёт сейчас.

И пусть будет вечным тот миг, когда весь мир внимал ей, и она слышала его, чувствовала и понимала так же ясно, как и теперь.

Ветта встаёт на ноги и поднимается наверх по крутому берегу. Радость и теперь не покидает её. Она верит, что пока леса Леафарнара будут ей друзьями, ничего ужасного не случится. Да и разве может произойти что-то плохое, когда Ветта чувствует себя такой счастливой, такой свободной? Да и может ли произойти что дурное, если жизнь настолько прекрасна, как теперь? Разве может стать плохим день, который начинался солнечным морозным утром? Разве может жизнь быть ужасной, когда само небо — твой друг?..

Но нужно бежать домой. Обратно в высокий тёмный терем, где её сёстры старательно вышивают и ткут, а матушка смотрит за тем, чтобы дворовые правильно накрыли на стол, где вечно брянчит на своём музыкальном инструменте Эшер, где душно и тепло. И где на Ветту обязательно будут кричать за испорченное платье и канувшие в забвение сапожки, шапку и старинный матушкин платок. Кажется, платок был подарком матушке на именины от её матушки. И за платок ей особенно достанется — уж на сапожки и шапку у Певнов хватит денег. Но Ветта нисколько не жалеет. Завтра она ещё вернётся в лес. И пусть её запрут в тереме, Ветта хоть из окна вылезет, спустится на крышу конюшни, а уж оттуда спрыгнет на землю. И обязательно покормит белку — сегодня при ней не оказалось орехов или печенья, так как матушка хотела кормить её перед обедом, на котором Ветте всё равно не дадут поесть вдоволь, опасаясь неприятного впечатления, которое она может произвести на жениха. Как будто разорванное платье, раскрасневшиеся щёки и мозолистые руки не произведут на её очередного жениха неприятное впечатление!.. Если матушка хочет, чтобы её предприятие увенчалось успехом, ей стоит выбрать для этой цели Евдокию или Лукерью — уж те обязательно сумеют очаровать выбранного матушкой мужчину. Да даже крошка Мерод сможет это сделать. Но не Ветта. Разве может нормальный мужчина увидеть в этом пугале с растрепавшимися волосами и блестящими от азарта глазами свою суженную? Да и разве Ветта сможет когда-нибудь найти мужчину, чтобы во всём был ей ровня?

Ветта спотыкается и падает прямо в сугроб. С платья вновь сыпется жемчуг, а Ветта, пытаясь схватиться за ближайшее дерево, сдирает кожу себе с руки. Княжна бездумно прижимает кисть ко рту, слизывая капельки крови, после чего решает приложить к пораненному месту снег. Платье безнадёжно испорчено, и уж одним криком матушка на этот раз не ограничится, но Ветта не спешит расстраиваться из-за этого. Подумаешь. Да даже если и ударит — ничего страшного.

Ах, если бы подол был чуть короче, княжна не споткнулась бы об него! И если бы не спешила бы так на смотрины, на которые, должно быть, всё равно уже опоздала. Ветта ненавидит смотрины. И ненавидит все княжеские праздники. Они всегда несли ей одни неприятности! Вот как теперь — в такой прекрасный солнечный день она должна была всё утро проходить в неудобных красных сапожках, которые сняла и кинула в первый попавшийся на пути сугроб, как только убежала в лес, а теперь, не прогуляв ещё и двух часов, возвращаться в душный терем...

Но уже тридцать лет как матушка ежегодно устраивала смотрины. И все они заканчивались одинаково — очередной жених, испуганный внешним видом и разочарованный манерами своей невесты-княжны, откланивался и поспешно уезжал в своё поместья, откуда больше никогда в жизни не приезжал на Леафарнар. Все смотрины в итоге заканчивались матушкиным гневом и смехом Эшера, которому потом тоже влетало за то, что он относился совершенно несерьёзно к судьбе своей старшей сестры. А Евдокия и Лукерья косились на сестру с осуждением — ведь им «тоже», как они сами говорили, хотелось замуж, а устраивать смотрины для Евдокии матушка начнёт лишь тогда, когда выдаст замуж Ветту. А Лукерье надо дождаться, пока выйдет замуж Евдокия. И только после этого будут устроены смотрины для Мерод.

Ветта с радостью отдала бы Евдокии право выходить замуж первой. Уж она-то точно сумеет влюбить в себя любого принца, какого только захочет! Куда уж до неё мужичке Ветте!.. Девушка смеётся и отряхивается от снега. Подумаешь — платье промокнет. Оно и без того уже безнадёжно испорчено. Впрочем, всё оно неважно. Ветта всё равно не понравится очередному жениху. Покажется тому слишком грубой, слишком простоватой и, пожалуй, неумёхой.

Ветте сто семнадцать, и для демонов это самый возраст вступать в брак. Но что делать в том случае, если выходить замуж совершенно не хочется? Если всего милее — верховые прогулки и народные праздники? Если больше всего хочется бежать и чувствовать дыхание ветра на своём лице? Она с радостью отдала бы сёстрам право первородства, если бы только могла это сделать. Она с радостью осталась бы старой девой. Старая ведунья Майя, что живёт за холмом в своей землянке, вообще никогда не бывала замужем. А Ветте она в тысячу раз милее напыщенных княгинь, графинь и боярынь, что приезжают на Леафарнар, чтобы подыскать невесту своему драгоценнейшему сыночку! Те визжат, как только увидят безобидную ручную мышь Ренни, которую Вета подобрала, когда у той была перебита лапка...

Надежда на то, что нынешнему жениху кто-нибудь передаст слухи про «дурнушку Ветту», про «мужичку Ветту», про «дикарку Ветту», и он не приедет к ней, всё никак не покидает княжну. Ей хочется думать, что в этот раз смотрины сорвутся. И даже не по её вине. Тогда всё будет хорошо. Тогда она завтра снова выбежит в лес, снова случайно снесёт стол, на котором будут лежать вышивания её младших сестёр... Подумаешь — остаться старой девой... Велика беда! Угодно же матушке всё драматизировать! Лишь бы он не приехал, только бы не приехал...

Надежда разбивается в пыль, как только Ветта видит рядом с родным теремом чужие сани. Явно купленные специально для того, чтобы прокатиться пару раз — туда и обратно к терему Певнов. Это хуже, чем только можно себе представить — вероятно, жених откуда-то с жарких уровней Ибере. Или с тех, где никогда не бывает снега. Это хуже, чем только можно себе представить. Покинуть Леафарнар — ещё полбеды! Куда хуже — оказаться на уровне, где всё будет совершенно иным, где природа будет совершенно иной...

Ветта влетает по ступенькам крыльца в дом так быстро, как ещё никогда в жизни не бегала. Она поскальзывается и, кажется, разбивает себе губу и нос. Что же... Так даже лучше... Мало того, что дикарка, так ещё и уродка — такую никто замуж не возьмёт. Княжна прижимает руку к носу, чтобы унять кровь. Ей хочется расхохотаться. Вот бестолочь — поскользнуться в самый последний момент и растянуться на полу! Однако в сенях её никто не встречает. Ветта не видит перед собой рассерженного лица матери, и это кажется ей странным. Боль отступает на второй план.

Дверь в столовую почему-то закрыта. Ветте любопытно, и она прижимается к двери ухом, чтобы услышать, о чём разговаривает мать с её женихом. Вероятнее всего, матушка решила сначала поговорить с ним, а потом переодеть её, чтобы Ветта произвела более благоприятное впечатление на своего будущего мужа. Что же... Нужно будет где-нибудь спрятаться, чтобы её не нашли, а уже потом решать все остальные проблемы. Когда они появятся.

Но двери в тереме довольно толстые, и Ветта ничего не может расслышать. Как назло! Вот почему так? Ветта ведь не собирается делать ничего плохого. Во всяком случае, совершенно плохого. Всего лишь узнать, когда ей прятаться и что делать. Быть может, её жених считает недопустимым? Или его матушка... Почти все женихи приезжали со своими матушками — пожилыми женщинами, капризными и вредными, в головах которых было множество самых разных предубеждений. И почти все они, как только видели Ветту в грязном разодранном платье, решали поскорее уехать из Певнского поместья.

— Ох, Ветта! — слышит девушка голос младшей сестры. — Ты даже не представляешь, кто к нам приехал!

Ветта бросает недовольный взгляд на Лукерью. Та, немного потупившись, протягивает ей свой носовой платок. Белый, чистенький, как и обычно. У Ветты носовых платков никогда не бывало. Если что, она обыкновенно утирала нос рукавом, а те платки, которые давала ей матушка, обычно очень быстро терялись.

— Очередной жених, — хмуро произносит Ветта, прижимая платок к разбитому носу. — Вроде, мы все это знали уже две недели как! А если ты мне ещё что-нибудь скажешь об этом — я тебя стукну.

Да уж, должно быть она выглядит отвратительно — в порванном платье, с которого посыпался жемчуг, в промокшей накидке с соболиным мехом, с растрёпанными запутанными волосами да ещё и с разбитым носом! Что же... Такой внешний вид в ближайшие несколько часов улучшить никому не удастся. Даже матушке, которая по этой части считала себя единственным достойным мастером на Леафарнаре. Даже завтра разбитый нос всё равно можно будет увидеть.

Чего уж там говорить — Ветта самая настоящая дурнушка. К тому же, плохо воспитанная дурнушка. И замарашка. Княжна уверена, что Лукерья никогда в жизни не испортила платье столь сильно — самое серьёзное, что та могла натворить, это капнуть случайно маслом во время обеда. А уж о Мерод или Евдокии и говорить нечего! Те даже маленькое пятнышко бы не поставили!.. Такие умницы-разумницы, что княжне порой становится тошно. И почему матушка не хочет сначала отдать замуж Евдокию? Та её точно не подведёт. Всё сделает, как надо. Как и положено любой благовоспитанной девице из княжеского рода. Вот только Ветта не любая и не благовоспитанная. Княжна едва заметно усмехается этой мысли.

Княжна сердится на младшую сестру. И зачем только та постоянно делает ситуацию только более противной? Как будто без этого Ветта не знает, кто к ним приехал! Как будто ситуация не повторяется каждый год уже тридцать лет подряд! Лукерья ведь прекрасно знает, как сильно Ветта раздражается, когда речь заходит о замужестве! Правда, пожалуй , думает несколько о другом... Ну и пусть. Какая разница, о чём думает Ветта, когда сердится на сестру за болтливость?! Неужели, так трудно просто помолчать? Ничего не говорить, не раздражать, не растравлять рану?

Лукерья, зная характер сестрицы (Ветта ведь и действительно ударить может, если ей что-то придётся не по нраву), решает ничего не говорить больше и, пожав плечами, поднимается наверх к себе в комнату. Что же... А теперь Ветта должна обязательно узнать, кто приехал. Пусть Лукерья думает, что угодно. Пусть считает, что знает, что в мыслях у её сестры. Это совсем не так. Ветта никогда не смирится с мыслью, что должна жить так же, как и все. Никогда.

И почему только матушке так важно было её замужество?..

Дверь в столовую отворяется, и в сени выходит высокий темноволосый мужчина, который кажется Ветте стариком. Не сказать, чтобы он был совсем стар — седина лишь чуть-чуть тронула его волосы, на лице не слишком много морщин, лишь едва заметные морщинки в уголках глаз и рта. Но какая-то тень в глубине его глаз даёт понять девушке, что он куда старше, чем хочет казаться — существуют ведь демоны, возраст которых практически ничем не ограничен. Её — Ветты — отец тоже был из них. Только вот он никогда не уменьшал возраст слишком сильно, следя за тем, чтобы внешность была неизменна на протяжении веков. Он старился так же, как и обычные демоны.

У матушки Ветты — она вышла следом за незнакомцем — застыло какое-то странное выражение на лице. Ни то страха, ни то почитания. Юной княжне оно совершенно не нравится. Мать никогда ни на кого не смотрела так. А этот мужчина... Он кажется Ветте странным. Если бы только девушка не спала, когда наставница объясняла ей и её сёстрам это, она смогла бы по вышивке на камзоле мужчины понять, к какому роду он принадлежит. А так — остаётся только гадать. Он больше похож на южанина, нежели на жителя северных или срединных земель. И на жителя Востока больше, чем на жителя Запада. Он достаточно богат. Это сразу видно по его одежде и по рукам, которые никогда в жизни не сталкивались с физическим трудом. И, кажется, довольно знатен — его лицо выражает высшую степень высокомерия, которое обыкновенно присуще лишь знатным родам. Какие знатные и богатые рода юго-восточного Интариофа Ветта знает? На Анкраминне мужчина этот не был похож. Да и четырёх братьев Анкраминне девушка прекрасно знала — их лица не сходили с портретов. Старший был главой армии Ибере, второй входил в Совет, третий был мужем самой императрицы, а младший был её другом... Фаррены служили Астарнам и почти поголовно были рыжими. И матушка не пустила бы ни одного из них на порог — она не слишком жаловала старину Киндеирна и не хотела бы, чтобы одна из её дочерей вышла замуж за кого-нибудь из сторонников «алого солнца». Ретимы? Или Грэйды? Скорее всего, этот мужчина относился к одному из этих двух родов, так как все остальные дома юго-восточного Ибере были довольно бедны. Кроме ещё одного, про который Ветта совершенно забыла. Она не помнит, как он называется. Впрочем, это уже не так важно, потому что матушка, кажется, к нему относится почти так же плохо, как и к Астарнам. Впрочем, пожалуй, из всех мужчин Ибере Ветта, наверное, выбрала бы Киндеирна Астарна — пусть он и взял себе недавно пятую жену, он далеко не худший вариант для певнской княжны. Во всяком случае, Киндеирн не покушался на свободу своих жён. Царевна Варвара ведь продолжила заниматься своими добрачными делами...

Южанин с интересом разглядывает Ветту. И та едва удерживается от того, чтобы не зашептать: «откажись», «убеги», «скажи, что я ни на что не гожусь»... Его тёмные глаза смотрят будто сквозь неё. И Ветте от этого становится немного страшно. Княжна хочет убежать. Вырваться обратно на улицу. И снова убежать в лес. Ступать босыми ногами по снегу, замёрзнуть хоть насмерть, но не возвращаться, не видеть больше этого страшного взгляда. Или спрятаться на чердаке со свечой в руке. На всю ночь. Прождать до тех пор, пока этот человек не уедет обратно к себе. Нормальные люди так не смотрят, хочется сказать девушке. Нормальные люди смотрят прямо в глаза.

— Она больше похожа на язычницу! — смеётся мужчина.

В его грудном голосе есть что-то отталкивающее. В этом певучем грудном голосе. Он растягивает звуки, слова, словно напевает их. Ветте хочется его ударить чем-нибудь тяжёлым, чтобы он больше не произносил ни слова. И пусть её после этого даже казнят — Ветта не будет сопротивляться. Этот мужчина похож на шейха из детской книжки, которую отец подарил Эшеру — тот всегда любил истории про приключения. Ветта же путешествовать совершенно не хотела. Ей куда больше хотелось навсегда остаться на родном уровне, никогда не покидая его даже на несколько дней. Но Эшер мог оставаться на Леафарнаре хоть целую вечность, а Ветту выдавали замуж. Какая всё-таки чудовищная несправедливость! Даже странно, что Евдокия и Лукерья хотят приблизить свою участь!

Всё, что хочется Ветте в данный момент — оттолкнуть этого мужчину и убежать в лес. В лесу она сможет спрятаться. Она всегда хорошо его знала — на охоту отец всегда чаще брал Ветту, нежели её братьев, так как они едва ли любили лес так же сильно, как и он сам. А Ветта любила.

Ветте хочется убежать... Почему-то от взгляда этого человека ей становится не по себе. И матушке, кажется, тоже. Так почему же княгиня Певн не прогонит гостя? Почему не скажет, что передумала? Неужели, она выдаст Ветту за старика? Он ведь совсем старик — стоит только посмотреть в его глаза, как это сразу станет понятно. Сама же всегда говорила, что это худшая участь, которую только можно представить для девушки. Неужели Ветта настолько сильно её утомляет? Неужели Ветта настолько сильно ей надоела? Девушка едва может в это поверить. Ей хочется закричать. И кого-нибудь ударить. Этого мужчину. Мать. Милвена. Сестёр. Всех.

— Вас это не устраивает? — почти испуганно спрашивает мать.

В её голосе столь много угодливости, что Ветте становится тошно. Кто был этот мужчина, чтобы так к нему относиться? Да будь он самим Киндеирном или Манфридом — всё равно не заслуживал бы такого отношения! Да будь он хоть кем — это был не повод лебезить перед ним, как будто бы это он был здесь хозяином! Ветта старается смотреть на него как можно более сурово и зло. Как только это умеет. Старается подавить все свои мысли о возможном побеге. Она должна быть смелой. Бесстрашной настолько, насколько это вообще возможно. Нечего его бояться. Пусть убирается, если ему что-то не по нраву. Пусть убирается. Ветта не будет держать его и минутой дольше. Пусть убирается к себе, на уровень, с которого пришёл. Главное, не понравиться ему... Впрочем, Ветта и не думает, что она может кому-то понравиться. И пусть этот мужчина совершенно не похож на нормального человека, княжне хочется верить, что он всё-таки не совсем идиот, чтобы решить жениться на ней. Тем более, приданное за ней давали не слишком большое — матушке нужно было выдать замуж ещё троих дочерей, а это стоило много денег.

— Что вы! Даже напротив! — смеётся мужчина. — Моя сестрица похожа на язычницу не меньше, а может быть — даже больше. Правда, Сибилла — язычница в другом роде.

Изидор... Точно — Сибилла Изидор! Ветта слышала о ней. О ней весь Ибере слышал — страшная, распутная женщина, возглавляющая свой род. О княжне Сибилле Изидор слагали легенды... Говорили даже, что она купается в крови девственниц и ест на завтрак младенцев. Пусть Ветта и не верила подобному бреду. Ну кто в здравом уме будет это делать? Да и зачем?

Об Изидорах вообще ходило много слухов. Пожалуй, обо всех из них. И всему виной, наверное, были их глаза — у этого человека (Ветта была уверена, что его звали Нарциссом, потому что она не слышала, чтобы у Сибиллы было двое братьев) был такой взгляд, что казалось, будто он видит собеседника насквозь. Говорили — Ветта об этом слышала от сестёр, а те от сестёр несостоявшихся женихов Ветты, — что глаза у Сибиллы похожи на два уголька, которые готовы прожечь тебя.

Говорили, что Изидоры — дом смерти. Они жили в Ибере, были великим родом Ибере, но всё-таки сильно отличались от всех остальных домов в этом мире. Они словно жили по другим законам. Не так, как Астарны, что придумывали законы для себя сами. Но иначе. Не так, как остальные дома. Как великому дому, им был положен собственный уровень, который они называли Альджамалом. Певны не были великим домом, поэтому Леафарнар формально не был их. Народ этого уровня был согласен подчиняться роду Ветты, но Ибере всегда мог отдать Леафарнар любому другому роду. Но Альджамал принадлежал Изидором. Он был их собственностью, их продолжением... Ни один род, каким бы сильным он не был, не пошёл бы воевать с Изидорами на их земле. Магия Альджамала поддерживала Изидор. И это было главное.

— Я думаю, княжне стоит одеться, прежде чем она отправится в дорогу, — говорит Нарцисс Изидор всё с той же препротивной усмешкой, которая не исчезает с его губ за всё их знакомство.

Эти слова для неё звучат громом среди ясного неба. Следующие десять — пятнадцать или тридцать?.. — минут Ветта ровным счётом ничего не понимает. Её довольно быстро — так как она даже не сопротивляется от удивления — переодевают в другое платье, правда, оставляют всю ту же накидку, помогают надеть сапоги — старенькие, к которым девушка уже успела привыкнуть — и шапку. Вероятно, последняя принадлежит Евдокии или Лукерье, так как княжна не может вспомнить, чтобы у неё ещё оставался этот предмет гардероба. Ветта едва соображает, ей хочется хоть что-то понять из той череды звуков, которые произносит её мать — кажется, её выдают замуж за изидорского князя, который согласился на такое приданное, кажется, её увозят на Альджамал, чтобы она стала изидорской княгиней... Это совершенно не нравится девушке. Совершенно. Нисколечки не нравится!.. Альджамал находится далеко от Леафарнара, очень далеко. Он совершенно другой. Ветта слышала, что там жарко, что там почти нет лесов, к которым она привыкла — хвойных и снежных. Слышала, что все дворцы окружены пустыней, что нравы там царят совсем иные. Ветта не может даже закричать — она не может прийти в себя от удивления, от ужаса. Отчаяние ещё не захлестнуло её. Оно не протянуло ещё к ней свою костлявую, но сильную руку. Но девушка ещё не осознала вполне, что именно произошло. Ветта стоит, будто неживая. Даже не шевелится. Даже не пытается сделать хоть что-нибудь. Хотя, возможно, и стоит... Ударить и убежать. Ветта примерно знает, как добраться до дома старой Майи. Или до выхода с уровня — можно будет отправиться куда угодно. А там... Да хоть служанкой где-нибудь устроиться, хоть кем — Ветта крепкая, она осилит. Но когда эта мысль приходит Ветте в голову, ей уже помогают забраться в сани.

Нарцисс Изидор подаёт ей руку, и Ветта совершенно не грациозно падает в сани, потоптавшись перед этим по ногам князя. Ноги не держат её, и потому она чувствует себя совершенно разбитой — она никак не может поверить в то, что сейчас происходит. Ветта никогда не думала, что всё может случиться так... Она вообще не думала, что её свадьба когда-нибудь случится. И вот — её увозил незнакомый ей мужчина на Альджамал, чужой для неё уровень, который она никогда не сможет полюбить... А этот мужчина кажется ей неприятным. И она несколько раз наступила ему на ноги, когда садилась в сани. Княжна усмехается этой мысли.

Ветта не может и слова вымолвить всю дорогу, пока они не покидают отцовские угодья. Ей хочется плакать, но позволить себе такую слабость княжна не может. Ни в коем случае не может. Она старается выглядеть спокойной, твёрдой — она всё-таки княжна, а это значит, что ей следует быть более хладнокровной и сильной, чем кто-либо, если она с трудом может впечатлить жениха манерами или внешностью.

Леса, мимо которых они проносятся, кричат ей «Ветта, Ветта», и девушка чувствует какую-то горечь в их словах. Она боится, что больше никогда не вернётся к ним, никогда не пробежится по родным тропинкам, не покормит белок, не искупается в реке, никогда не будет прыгать через костёр вместе с девушками из деревни... Ветте не хочется думать, что она прощается с Леафарнаром навсегда — когда-нибудь она обязательно сюда вернётся, если нужно, она даже сбежит с Альджамала, сбежит, и вернётся в родные леса, возможно, забежит в родной терем, если это только не будет ей слишком неприятно, зайдёт к старенькой Майе и преданному ей Благославу... Ветта ещё вернётся. Обязательно вернётся. Она — сильная. Даже если Изидоры и будут обращаться с ней плохо — эта мысль приходит ей в голову с тех самых пор, когда она увидела глаза Нарцисса — Ветта со всем сумеет справиться.

Нарцисс тоже молчит. Не говорит ни одного слова, хотя внимательно смотрит за тем, как Ветта вертится, чтобы посмотреть на лес, на заснеженные поля... Он кутается в шубу — конечно, он не привык к снегу. Он привык к пескам и жаркому солнцу. Изидоры — южный род. Глупо было считать, что певнская княжна сможет ужиться с кем-то из них — Певны живут на севере, где совершенно другие нравы и законы. Если бы Нарцисс что-то говорил, ругался или пытался что-то узнать, Ветта, должно быть, не чувствовала себя настолько отвратительно. Её увозили из родного дома. И Альджамал заранее представлялся ей мрачным, тёмным и душным. Темницей, в которую её теперь везли. И её тюремщик молчал, как будто не мог — или не хотел — вымолвить и одно лишнее слово. Впрочем, возможно, ей бы захотелось ударить его посильнее. Подумать только — и этот престарелый сластолюбец будет её мужем? Ветте противна даже мысль об этом. Князь Нарцисс Изидор, старший брат Сибиллы Изидор, человек, входящий в Совет, единственный из Изидор, кого принимали другие великие дома. Ветте хочется, чтобы он сказал хоть слово, хоть одно — она тогда не чувствовала бы себя настолько неуютно рядом с ним. Но Нарцисс не говорит. Ни сейчас, ни тогда, когда они проезжают «малиновую» деревню, в которой жили сёстры Рогнеда и Мстислава. Он кажется Ветте подозрительно равнодушным — даже если учесть, что Изидор не принимали практически ни в одном великом доме, они всё равно оставались очень знатны и богаты. Зачем им была нужна певнская княжна — Певны не были особенно богаты, не были знатны и в войне помочь едва ли были в состоянии. Отец умер, а Милвен верхом держаться не всегда умеет, куда уж ему вести войска?.. От Певнов нет никакой выгоды для Изидор — ни денег, ни военной поддержки в намечавшейся войне, ни просто поддержки именитого рода, ни красивой прилежной невесты, которая могла бы искупить недостаток знатности, власти или богатства... Почему же тогда Ветту увозили из отчего терема в далёкий и чужой Альджамальский дворец?.. Княжне до полусмерти надоедает молчать. Она не привыкла к тишине, если дело не касается леса и её прогулок.

— Вы — мой жених?

Ветта до сих пор не может в это поверить. Он — совсем старик. К тому же, Изидор, о которых её матушка всегда отзывалась крайне плохо. Это совершенно не укладывается у княжны в голове! Конечно, про Нарцисса нельзя сказать, что он некрасив или нескладен, или в его облике есть что-то жестокое... Но он почему-то кажется ей отталкивающим, омерзительным... Во всяком случае, как будущий муж — с таким человеком она могла бы ездить на охоту, обсуждать политику или прочитанные книги, но вряд ли Ветта когда-нибудь сможет его полюбить... Нарцисс Изидор — видный мужчина, и вряд ли ему так уж необходима будет любовь молодой супруги. Он и без того будет чувствовать себя вполне хорошо.

Только теперь Ветта понимает, что означал тот полный сочувствия взгляд Лукерьи... Она уже знала. И поэтому хотела предупредить сестру. А княжна, как обычно, не стала никого слушать. Ветта никогда никого не слушала. Разве что отца, когда он был ещё жив. Но никого больше.

Лукерья была права, а Ветта нет. Девушке стоило послушать младшую сестру, а не сердиться из-за пустяков. Девушке стоило выслушать Лукерью, а потом снова бежать в лес... Пока её не увидела матушка. Возможно, тогда Нарциссу надоело бы долго ждать, и он решил бы вернуться к себе на Альджамал без невесты. Или выбрал бы себе в жёны одну из сестёр Ветты — Евдокии бы очень подошло стать женой великого князя. Евдокии бы очень понравилось. И она не так нуждалась в свободе, как Ветта. Она могла жить в роскошных хоромах, зная, что за пределы дворца её не выпустят... Евдокия не чувствовала бы себя в этом случае хоть чем-то ущемлённой...

Язычница... Так он её назвал?.. Да, должно быть, Ветта была похожа на язычницу. Но она нисколько не расстраивалась из-за этого. Да и было ли из-за чего? Пусть так. Ветте даже немного льстило это сравнение. Пусть Нарцисс считает её язычницей, ему будет так проще. Ветта даже может ему подыграть. Это нетрудно. Совсем. Ветта прекрасно сможет справиться со своей ролью, если ему так хочется иметь женой «язычницу»...

— Что? — удивляется мужчина. — Нет. Ты выйдешь замуж за одного из моих племянников. Я просто должен привезти тебя на Альджамал.

Кажется, сама мысль об их свадьбе кажется ему смешной. Ветта рассчитывала на другой ответ, и теперь ей стыдно в этом признаться. Она уже была готова огрызнуться ему в ответ, была готова нагрубить, но теперь всё это не имело смысла... Ветта смотрит на Нарцисса немного растерянно. Она не ожидала. Да, совершенно не ожидала, что всё именно так. И теперь княжна не знает, считать ли слова Нарцисса хорошим знаком или нет.

Нарцисс улыбается ей, и в этот момент Ветте кажется, что лучше бы женихом был он — она уже видела его, знает хотя бы немного, а его племянника она впервые увидит на Альджамале... Неизвестно, будет ли он относиться к ней хорошо, неизвестно, понравится ли он ей, понравится ли она ему. Нарцисс, кажется, не имеет против «язычницы» ничего против. А как к этому будет относиться его племянник? И что будет, если она не понравится этому человеку? Её ведь просто вернут домой, да? На Леафарнар, в отчий терем, к матери, сёстрам и братьям?

— А что будет, если я ему не понравлюсь? — спрашивает Ветта немного смущённо и, чего таить, настороженно.

Она уверена, что так и будет. Никому из её женихов она не нравилась. И изидорский князь, к которому её везут, не будет исключением. Он решит, что она дурнушка, неумёха и плохо воспитана, а, следовательно, не может быть его княгиней. И Ветта вполне готова с этим согласиться — лишь бы её вернули домой. Ей хочется соскочить с саней и убежать. Но она понимает, что её всё равно увезут — Нарцисс не похож на человека, который не доводит дело до конца.

Князь Нарцисс Изидор поворачивает голову и смотрит на неё, как на дурочку. Он словно хочет сказать ей, что Ветта сама должна догадаться, какие из её слов прозвучали глупо. И княжна молчит, рассчитывая на то, что рано или поздно он всё равно всё объяснит — она не знает Изидор, не знает их обычаи... Быть может, он хоть как-то намекнёт, что ей лучше делать, чтобы вернуться домой?

— Если ты не понравишься моей сестре, то уже не будет иметь значения то, понравишься ли ты своему жениху! — усмехается князь. — Впрочем, если понравишься — тоже.

Улыбка не покидает его губ, и теперь он снова кажется Ветте таким же противным, как и при знакомстве. А его слова заставляют княжну ещё больше насторожиться. Главное теперь — не понравиться Сибилле, пожалуй?..