Латтер Энд (гет)

And every day

More guilt to pay

A lesson learned

From a lover spurned

Mark Almond «A Lover Spurned»

Август 1999

Думать больно. Не из-за сломанных мозгов, как злобно пошутил Драко. Больно думать и больно помнить.

Поэтому Рон жалеет, что вернулся. Он бы остался там, где темнел вырезанный во времени и пространстве профиль и вился дымок по высокому окну с непробиваемым стеклом. Рон убирал дымок палочкой, чтобы не успел распространиться запах, а она смеялась — тихо, чтобы не выпускать звук из дверей, которые запрещено зачаровывать.

Её смех стоит у него в ушах, и никакие лекарства не сумеют его изгнать. Рон рассказывает доктору Флемингу, что больше не слышит смеха, криков; не чувствует запаха гари. Он не знает, верит ли ему доктор, но продолжает лгать. Доктор может увеличить дозу или подобрать другие препараты. Рон не хочет расставаться с её смехом, и ради этого готов снова и снова терпеть остальное.

Возвращаться в Латтер Энд.

* * *

Джордж не особенно удивился, когда Рон отказался занять место Фреда во «Всевозможных волшебных вредилках». Рон не годился для торговли, торговля не годилась для Рона. Но они с Гермионой всё ещё собирались пожениться. Деньги были нужны.

Рон не помнил и, наверное, не вспомнит уже никогда, откуда узнал о вакансии в Латтер Энд. Это не было похоже на работу мечты, но он не собирался задерживаться надолго. Платить обещали совсем неплохо, а специфичность его не пугала. Рон считал себя достаточно закалённым. Когда-то считал.

Латтер Энд стала приютом для многих формально оправданных, но так и не принятых послевоенным миром Пожирателей. Или членов их семей. Любому, кто в прошлом колебался, выбирая сторону, была заказана дорога в госпиталь святого Мунго. В Мунго лечили героев и победителей. Трусов, предателей и вовремя не определившихся, — тех из них, кто избежал Азкабана или изгнания с родины, но не выдержал новой реальности, — ожидала Латтер Энд: психиатрическая лечебница в Ланкашире.

Мрачная крепость на холме Пендл Хилл была скрыта от магглов не менее надёжно, чем Хогвартс. В начале семнадцатого века, задолго до принятия Статута о секретности, под знамёнами охоты на ведьм магглы повесили в этом районе десять волшебниц. Место считалось гиблым в обоих мирах и идеально подошло, чтобы устроить здесь резервацию для неугодных.

Желающие работать в Латтер Энд в очередь не выстраивались, поэтому платили здесь довольно прилично...

Рон успешно справлялся с обязанностями; с гнетущей атмосферой больницы — чуть хуже. Ему не приходилось иметь дела с буйными пациентами, но он всегда был настороже. Видел, как внезапно тихого и на вид вполне здорового человека повышали на уровень[1], или даже два. Ещё вчера несчастный обходился ежечасным контролем, а сегодня санитар обязан ходить за ним по пятам круглые сутки, не спуская глаз.

Постоянное ожидание опасности; вскрики, стоны и бормотание по ночам. Нервное напряжение и непривычный график работы давали о себе знать. Рон возвращался домой после суточной смены и ловил на себе сочувственные взгляды. Домашние обращались с ним осторожно, будто и сам он стал непредсказуемым психом, получив работу в госпитале. Это раздражало, и он собирался поговорить с ними об этом. По крайней мере, с Гермионой. Но...

То он чувствовал себя слишком уставшим. То решал, что преувеличивает, и не стоит затевать подобный разговор. То Гермионы не было дома в нужный момент.

Когда его начали посещать мысли о смене деятельности, в госпитале появились они.

Странно, но и этого Рон не помнил. Просто однажды встретил в пустом и гулком коридоре Нарциссу Малфой. Она словно соткалась из воздуха, но Рон глубоко погрузился в размышления и списал неожиданность на это.

Ещё удивительнее было то, как легко она заговорила с ним.

— Мистер Уизли?

— Д-добрый день, — отозвался Рон.

— Ну, не то чтобы добрый, — усмехнулась она, скользнув взглядом по массивным сводам потолка. — Вы здесь работаете?

— Работаю, — ответил он, не понимая, зачем.

— Что ж, не смею вас задерживать, — Нарцисса взмахнула рукой, обозначив прощание.

Рон проводил её взглядом, недоумевая, почему пара фраз ни о чём выбила его из колеи. Она прошла в самый конец коридора, оглянулась, помедлила и исчезла за дверью палаты номер двести семьдесят пять.

Рон потряс головой и пошёл дальше. Посещения в Латтер Энд проходили совсем иначе, но он не знал обстоятельств. Мог лишь догадываться, кого она навещает.

В следующую смену Рон приехал пораньше и осторожно пробрался к двести семьдесят пятой палате.

Она уже была там.

— Не знаю, как это вышло, — с горечью сказала Нарцисса, глядя в мутное окно. Окна в Латтер Энд всегда были мутными и гасили краски даже редких солнечных дней. — Словно безумие отца оказалось заразным и поразило сына. Но я знаю, как их спасти.

Рон как через вату соображал, какое дело ему до безумия Малфоев, но не мог развернуться и уйти. Стоял рядом с ней в коридоре у палаты номер двести семьдесят пять, смотрел на её идеально прямой нос, видел, как шевелятся её губы и ловил каждый звук низкого, хрипловатого голоса.

— Уизли! — Резкий окрик заставил его вздрогнуть. — На смену через пять минут. Ты что, уснул здесь?

Рона пробил озноб. Он не мог понять, когда потерялся во времени.

— Да, иду сейчас же, — отозвался он и повернулся к Нарциссе, чтобы попрощаться. Прощаться было не с кем. Наверное, вернулась в палату. Проверять это у Рона не оставалось времени.

— Вы не могли бы угостить меня сигаретой? — попросила она, улыбаясь так, как он никогда не знал, что она умеет улыбаться.

Рон слегка растерялся и протянул ей пачку. Больничные правила заволокло туманом.

— Благодарю, — Нарцисса прикурила от огонька его палочки. Своей у неё не было: посетители обязаны были оставлять палочки на посту у входа в госпиталь и забирать, уходя. — Курить я начала во время войны, — сказала она, глубоко затянулась и выпустила дым к потолку. — Это и сохранило моё здоровье.

— Каким же образом? — заинтересовался Рон, машинально поднимая палочку, чтобы убрать дым.

— Железодефицитная анемия, — пояснила она, мельком взглянув на него. — Редкая генетическая мутация. Угарный газ в моей крови подавляет развитие болезни, — она повертела сигарету в пальцах, рассеянно улыбнулась, — защищает гемоглобин от разрушения.

— Генетическая, — задумчиво повторил Рон. — Значит, от рождения? Но как тогда...

— До войны было сносно, — пожала плечами Нарцисса. — Потом начал стремительно развиваться дефицит железа. Я даже слегла... зелья помогали, но всё-таки полегчало именно от курения.

Она склонила голову, повернувшись к нему, и тихо рассмеялась, словно сама не верила тому, что говорит. Светлые волосы, забранные в хвост, многослойно переливаясь, спускались на плечо.

— Беллатрикс научила меня. Я пряталась, как школьница, — Нарцисса снова отвернулась к окну. Странная чарующая улыбка погасла. — Люциус ненавидел это.

— Зато теперь ему всё равно, — заметил Рон и залился краской, осознав сказанное. Он ни минуты не сочувствовал ни Люциусу, ни Драко, лежащим через стену от них, под капельницами, подобно овощам. Но отчего-то боялся обидеть Нарциссу — жену одного и мать другого, — рискуя больше не увидеть её улыбки.

— Да, — протянула она, и мускул на щеке едва заметно дрогнул. — Сейчас действительно всё равно.

Его зачаровывал её голос. Он не мог себе объяснить, как и когда ухитряется проводить время в этих странных разговорах, успевая делать свою работу. Всякий раз, задумываясь об этом, Рон вяз в тумане, пронизанном табачным ароматом, и сдавался.

Его зачаровывал её силуэт: строгое чёрное платье с чёрным шитьем; тонкий мундштук чёрного дерева в длинных пальцах. Её запах — магнолия.

Гарри когда-то определил её выражение лица: словно под носом у неё дерьмо... Странно, сейчас Рон готов был убрать дерьмо, будь это в его силах. К тому же, он больше не видел этого выражения. Глядя на него, Нарцисса улыбалась.

Туман сгущался.

Зачастую Рон не мог вспомнить ничего из своей смены, кроме шитья на платье Нарциссы... безжизненного пейзажа за мутным окном... мундштука у её рта.

Однажды он с изумлением увидел собственные пальцы, осторожно скользящие по её прозрачной скуле. В следующее мгновение её губы коснулись его — сухие, нежные, пахнущие дымом. Аромат магнолии проник внутрь, окутал мозг, сбил дыхание, заволок пеленой глаза.

Лёгкие руки Нарциссы легли ему на плечи, толкнули, разворачивая. На голову обрушился удар, взрывая изнутри; перед глазами с ошеломительной скоростью распустились чёрные цветы. Мир погас, и последнее, что он помнил, — запах магнолии.

* * *

Рон выходит на улицу. Непривычно темно: фонари у аллеи, ведущей к выездным воротам, не горят. Всмотревшись в темноту, Рон понимает, что они разбиты... а фонарные столбы обуглены, некоторые валяются на земле. Он глубоко вдыхает, чувствуя внутреннюю дрожь. Пахнет гарью. На деревянных ногах он спускается по грязной лестнице и медленно оборачивается.

Перед ним лежат руины. Обугленные останки стен смотрят в небо; высокие окна превратились в дыры. Выбитые стёкла хрустят под ногами. Тишину разрывают исступленные трели сверчков, доносящиеся издалека. Здесь, у закопчённых ступеней Латтер Энд, тихо и мертво.

Рон бредёт к воротам, ёжась от холода в летнюю ночь. Он замечает неясные тени по ту сторону дороги и настораживается, сжимая палочку в кармане. Тени выступают из темноты и оказываются Джорджем и медбратом из Мунго, которого он встречал у доктора Флеминга. Они быстро пересекают дорогу, приближаясь.

Рон вспоминает, почти уже вспомнил. Он потерянно оборачивается и видит в зияющем провале окна силуэт, вырезанный в темноте; от него веет безумием. Рон покорно позволяет Джорджу и медбрату (Брайан, его зовут Брайан, он вспоминает и это) увести его к лесу, но слышит беззвучный манящий зов... и тепло на губах.

Январь — май 1999

...Когда его начали посещать мысли о смене деятельности, у госпиталя появились они.

Рон задумчиво курил за колонной у входа, настраиваясь на новую смену. К воротам подкатила крытая повозка — в Латтер Энд, как в Хогвартсе, использовали фестралов. Теперь Рон их видел, и всякий раз с горечью вспоминал «самоходные» школьные повозки.

Повозка остановилась и выпустила наружу двух мужчин; они помогли выбраться светловолосой женщине и все трое двинулись по подъездной аллее к лестнице. Мантия Люциуса сидела на сутулых плечах не так величественно, как раньше. Драко отощал и выглядел не спавшим пару суток. Но Рон узнал бы их даже с мешками на головах. Нарцисса была рассеянна, но спину держала прямо, словно прибыла на торжественный приём. Рон усмехнулся этой мысли, укрывшись в тени колонны, но веселья не чувствовал. Из этой троицы он предпочёл бы видеть в психушке отца или сына, но сделал вывод, что здесь останется она.

Малфои поравнялись с его убежищем, и взгляд Нарциссы скользнул по колонне. Рон знал, что она не может его видеть, но по коже побежали мурашки. Он помнил её глаза — когда Драко вырвался из поганых объятий Волдеморта, подбежал к родителям и ухватился за руку матери, как потерявшийся малыш. Позже Рон узнал, что Нарцисса солгала в глаза Тёмному Лорду и спасла Гарри жизнь. Он и сейчас был уверен, что она сделала это лишь для того, чтобы спасти собственного сына, но, как ни крути, благодаря её отважной лжи Гарри остался жив и смог, наконец, победить.

Малфои вошли внутрь, тяжелая дверь закрылась за ними, вызвав в мыслях образ склепа. Он вздрогнул, выбросил погасшую сигарету и вошёл следом. Как раз вовремя, чтобы заступить на смену к новому пациенту: Нарциссе Малфой.

Пациенты — те, что в госпитале давно, — редко рвутся к общению. Месяцы, а то и годы на лекарствах не способствуют этому, особенно в мрачном месте, каким была Латтер Энд. Доктора здесь особенно не стремились излечить своих несчастных подопечных; равно как и последние смирялись со своей участью, чувствуя исход. Со стороны всё выглядело благопристойно: лекарства назначались своевременно и с умом, уход и присмотр вёлся по всем правилам. Но над этим витал дух обречённости, делая всё бесполезным. Рон довольно скоро уловил этот дух, и это стало главной причиной его мыслей об уходе из госпиталя. С появлением Нарциссы Малфой эти мысли оставили его.

Она не была похожа на других обитателей Латтер Энд, равно как и на больную. Несмотря на это, ей определили третий уровень. Это был ещё не четвёртый, когда к пациенту приставлялись двое санитаров, но и один был обязан круглосуточно не спускать с неё глаз.

Да, она была не похожа на остальных. И она заговорила с ним первой.

...Мистер Уизли?..

...Вы не могли бы угостить меня сигаретой?..

...Не знаю, как это вышло...

И Рон не знал, как это вышло. Почему он решился нарушить правила? Может, потому, что собирался увольняться; может, что-то было в её улыбке — она обезоруживала. Он никогда не видел, как умеет улыбаться Нарцисса Малфой. Он закрывал глаза на то, что она нарушала больничный режим, умудряясь под мешковатым халатом облачаться в красивое платье. Разрешал ей курить в палате ночью, когда их не тревожили ни лечащий врач, ни уборщики, ни родственники.

А может, сыграло роль обострённое чувство справедливости. Превратившись по долгу службы в тень Нарциссы, Рон осознал, что его неприязнь к Люциусу и Драко переросла в ненависть.

Они приходили раз в две недели — максимально часто, по условиям Латтер Энд. Рон сопровождал её в специальную комнату, садился в коридоре у стеклянной двери и наблюдал. Он был обязан проверять, что ей привезли и что она проносит в отделение. И он пропустил первую же передачу — обнаружив в свёртке то самое платье, он ощутил непреодолимое желание увидеть его на ней.

Люциус еле заметно кивнул, когда Рон отдал вещи Нарциссе; в его глазах мелькнула благодарность. Драко старался избегать встречаться с ним взглядами. Обоих коробило от ситуации, Рон видел это и мрачно злорадствовал. Хотя в глубине души недоумевал: как вышло, что они оставили Нарциссу здесь? Все органы чувств подсказывали ему, что этим двоим её чертовски не хватает. Но за первые же две недели его доверие Нарциссе перевесило доводы здравого смысла. Нарциссе, которая в Латтер Энд казалась нормальнее докторов.

Он исправно следил, чтобы она принимала лекарства. Она не пыталась возражать: пила зелья и таблетки и смотрела на него. В её глазах светилась такая печаль, что Рон чувствовал себя живодёром. С другими пациентами такого не случалось... другие пациенты так себя не вели.

В её палате можно было слушать музыку. Рон приносил ей то, что любил сам, а она научила его любить классику. И они сумели найти компромисс: классику в современной обработке.

Однажды она пригласила его на танец. Это было неожиданно: Рона бросило в жар от школьного воспоминания о танце с Макгонагалл перед Святочным балом. Но он не смог отказать, и не пожалел. Нарцисса танцевала, как богиня. Они кружились по палате, и он поражался, какая она тоненькая, как легко двигается, как улыбается ему. На несколько мгновений мрачные стены госпиталя исчезли, была лишь удивительная музыка, и прохладные пальцы в его руке, и узкая спина, и запах магнолии, окутывающий мир вокруг.

Они никогда не говорили о прошлом и о своих семьях. Как-то Рон заикнулся о причинах, загнавших её сюда, но Нарцисса сверкнула глазами и на миг стала похожей на хищную птицу. Рону даже померещилось, будто она зашипела и щёлкнула клювом. Он отшатнулся, моргнул — и морок спал. Перед ним сидела красивая женщина с печальными глазами, попавшая в беду из-за подлого мужа-тирана и бесхребетного сынишки.

Рон думал, каково это, быть её сыном. Он бы точно не допустил такого, защищал бы её ото всех, любил и оберегал от невзгод. Он бы не был таким никчёмным, как Драко. И Драко был таким точно не по её вине, думал Рон и обвинял во всем Люциуса и его манеру воспитания, ничего о них не зная... но это казалось неважным. Невозможно было не верить Нарциссе.

Дни, когда Рон отдыхал от работы, превратились для него в каторгу. Если бы он не нуждался в отдыхе и сне, то избавился бы от выходных. Мысли о том, что в это время рядом с Нарциссой кто-то другой, сводили его с ума.

Гермиона тревожилась и жалела, что он попал в Латтер Энд, но заговаривать об этом избегала. Однажды она пыталась, но Рон вызверился, словно одержимый.

«Разве нам не нужны деньги? — рычал он, глядя на неё исподлобья. — Разве я не для нас стараюсь?»

Гермиона сдалась и больше тему не поднимала, но тревога в её глазах росла и бесила Рона. Он ждал смены и других глаз, которые ни в чём не упрекали и ничего не требовали, лишь только быть рядом.

Тот вечер не отличался от других. Днём Нарциссу навестили Люциус и Драко. Ничего необычного, час в комнате для встреч. Рон смотрел из-за стеклянной двери — только на неё, — ревностно считая минуты, оставшиеся до конца свидания.

После ужина, к которому она, по обыкновению, едва притронулась, она попросила у него сигарету. Рон удивился: было довольно рано, в госпитале полно людей.

— Не волнуйся об этом, — Нарцисса ласково погладила его по щеке. Рон заворожённо всматривался в её лицо. Это ему не надоедало. — Всё обойдётся. Всё будет, как должно быть.

Она вздохнула, отвернувшись к окну. Его внезапно охватила тоска, накатило предчувствие страшного. Нарцисса словно почувствовала и вздрогнула.

— Ш-ш-ш, Ронни. Успокойся. Я тебе спою, хочешь?

И она запела.

Рон слышал знакомые слова — Молли пела эту старинную колыбельную всем своим детям. Если Драко слышал те же песни малышом, почему они выросли такими разными?

— Sleep, baby, sleep... Your father tends the sheep... Your mother shakes the dreamland tree and from it fall sweet dreams for thee...

Сквозь нахлынувшую дремоту Рон почувствовал нежное касание её губ на щеке. Не открывая глаз, он потянулся к ней и поймал эти ускользающие губы своими. Её аромат оглушил его рецепторы, до мучительного головокружения, до дурноты. Рон бессильно замычал, уронил голову на плечо, чувствуя, как скользит по его плечу тонкая рука. Нарцисса переместилась к нему за спину, и это внезапно встревожило его. Но он не успел ничего изменить. В следующее мгновение мощный удар по голове взорвал его мозг и его жизнь, подводя черту под эрой Латтер Энд.

Sleep, baby, sleep...

Июнь 1999

О конце Латтер Энд Рон узнаёт, когда приходит в себя в госпитале Мунго. К тому времени руины остыли и подёрнулись пеплом, как и обломки его души.

Первая, кого он видит, выходя из сопора, — Гермиона. Дрожащая улыбка, по лицу текут слезы, которых она не замечает.

— Что... случилось? — хрипит он, поражаясь собственному голосу.

— Пожар, — она подыскивает слова. — Нарцисса Малфой... Она ударила тебя, оглушила. Радиоприемником… Украла твою палочку и сбежала.

— Ч-что за пожар? — с трудом выговаривает Рон, пытаясь восстановить в памяти последние события. Или хотя бы ощущения.

— Уходя, она обездвижила охрану и подожгла... подожгла вестибюль, — голос Гермионы срывается. Некоторое время она молча смотрит на него и гладит по руке, как заведённая. — Рон, я должна позвать доктора. Ты долго не приходил в сознание, мы так ждали... Тут твоя мама, и...

— Сколько?

— Две недели.

— Хорошо. Иди, — даже короткие слова даются ему тяжело. Хочется снова закрыть глаза и никогда не приходить в себя.

Молли не плачет. Рон уверен, что последние слёзы она пролила над Фредом. По крайней мере, он не видел её плачущей после его смерти.

Но так ему даже легче.

— Мам, — зовёт он и просит: — Спой мне колы... ко-лы-бель-ную. Ту, помнишь?

Она помнит, конечно. И ничего не спрашивает. Гладит его по голове и тихо поёт. По щекам Рона ползут слёзы. Он свой запас ещё не израсходовал.

Он засыпает и не видит снов. Сны впереди.

Sleep, baby, sleep...

Ночью приходит Драко. Садится прямо на кровать, но Рон не чувствует его тяжести.

— Как самочувствие, Уизли? Безработный теперь?

Рон молчит, не зная, что ответить. Он даже не знает, спит или бодрствует.

Драко бледный и полупрозрачный, глаза злые. В голосе под насмешкой — боль.

— Теперь можешь отдыхать, куда тебя возьмут со сломанными мозгами? Ты и так не блистал, а теперь совсем дурак, — Драко смеётся, но ему невесело. Рон моргает, и Драко исчезает.

— Гермиона, скажи, что случилось с Малфоями?

Говорить уже легче, а вот думать больно. И он готовится к тому, что станет ещё больнее.

— О, — Гермиона слегка теряется. — Знаешь, Рон, их... их больше нет.

Его взгляд заменяет ему речь, и она объясняет.

— Сбежав из госпиталя, Нарцисса добралась до Малфой-мэнора и наглухо заперла все двери и окна. С помощью твоей палочки. А потом сожгла его дотла.

— Вместе с...

— Вместе с Люциусом, Драко и домовиками.

Рон спросил бы Драко, почему его мать сделала это, если тот снова придёт. Только он знает, почему. У шизофреников своя логика.

Он некоторое время молчит, потом задаёт вопрос, который жжёт ему горло.

Гермиона отвечает.

Рон откидывается на подушку и закрывает глаза.

Его выписывают домой через неделю. Он не опасен для себя и окружающих, если не пренебрегать терапией.

И тогда он возвращается в Латтер Энд. В эти дни — обычно неделя, иногда десять дней — она там, и все снова живы. Госпиталь полон людей, хотя в тумане Рон никого никогда не видит, просто знает.

Потом она целует его, и всё заканчивается чёрными цветами и запахом магнолии.

Он приходит в себя и медленно вспоминает, всегда одно и то же. А Джордж или Артур и кто-нибудь из Мунго встречают его у сорванных ворот Латтер Энд.

За этой его сумеречной сменой следует месяц-полтора покоя. В Норе верят, что со временем адекватные периоды станут длиннее, а сумеречные сойдут на нет. Рон знает: в его карте значится: «Неизлечим». Но важно другое. Он хочет возвращаться в Латтер Энд.

Перед выпиской из Мунго Гермиона провела его в другое крыло и показала последнюю палату слева по коридору.

— Но как?.. — вырвалось у него. Гермиона сказала ему, что Нарцисса прыгнула с башни мэнора, когда устроила в нём огненное шоу, заживо похоронив всех, кто не ждал её из госпиталя.

— Пойдём, — отвечает Гермиона и тянет его за руку. Когда они выходят на воздух, она объясняет.

Рону не придётся отвечать за халатность и нарушения перед судом, но дело не только в диагнозе и необратимых повреждениях мозга. Смягчающим обстоятельством признали кровь вейлы в жилах Нарциссы Малфой, урождённой Блэк.

«Друэлла Розье была вейлой наполовину, — рассказывает Гермиона, сжимая его руку, стараясь убедить его в невиновности. — Её дочери, соответственно, на четверть. Они весьма успешно скрывали это и почти никогда не использовали. Но, попав в Латтер Энд, Нарцисса, видимо, поставила на кон всё, что у неё оставалось».

И этого хватило, думает Рон, задумчиво кивая. Он вспоминает её птичью голову и шипение, но это не трогает его. Куда лучше он помнит её запах, и улыбку, и смех.

И крики горящих заживо обитателей Латтер Энд.

Спасти удалось около половины пациентов и большую часть персонала.

Рон готов с этим жить, пока знает, что живёт она. В глубине души он боится, что призрачный госпиталь существует для него, лишь пока Нарцисса не выйдет из комы или умрёт. Если это случится...

Думать об этом больно.

Рон ложится и закрывает глаза.

Sleep, baby, sleep.

___________________

[1] Для контроля пациентов условно делят на уровни. На первом пациента контролируют каждый час. На втором — каждые пятнадцать минут, и записывают всё, что он делает. Третий и четвертый описаны в тексте.