Детство сдохло (гет)

Если тебя выписали из сумасшедшего дома, это еще не значит, что тебя вылечили. Просто ты стал как все.

 

Небо подернуто облаками и похоже на арбузную корку. Облака не розовые и не белые, они бледно-красные, как остатки водянистой мякоти на твердой кожуре. Солнце как кусок протухшего сливочного масла — рыже-желтое, поеденное плесенью, рыхлое. Разинув рот, оно хватает корку и проглатывает, не жуя. Наверное, если намазать арбуз маслом, получится вкусно.

Я щурюсь и прикрываю глаза исцарапанной ладонью — вчера прыгучие маргаритки, которые мать растила скучные три года, взбесились и чуть не отхватили мне полпальца.

«Ах, Панси, как же ты так неосторожно…» — верещали они потом тонким голосом матери.

В этот момент шкаф закачался, подпрыгнул и повалился на пол, ваза брякнулась с тумбочки и разлетелась вдребезги, в столовой тарелки выкатились из подставки и побежали по столу, перебирая короткими невидимыми лапками. Я зажмурилась и помотала головой: может, небо упало на землю, и реальность от встряски перевернулась? Иначе как объяснить, что мать проявляет такую заботу?

«…ведь маргаритки могли погибнуть!»

А, нет. Все окей, небо на месте.

Каждый год, первого сентября, мать надевала длинные перчатки, шляпку и отправлялась на вокзал позорить меня. До отхода поезда я успевала выслушать, какие все вокруг классные, а я — посредственность. Мне с радостью шептали, что «в молодости можно позволить себе быть немножко сумасшедшей». Спасибо, мам, а целиком сумасшедшей можно быть?

Вокзал Кингс-Кросс как огромный муравейник: первокурсники мельтешат перед глазами, не дают ступить шага, и мне кажется, что в роду у каждого из них были тараканы. Рука, смазанная бадьяном, пахнет гнилой листвой и прелым сеном. Я вытираю ее о мантию, тру, тру, как будто запах от этого исчезнет, и не думаю о мелких наглецах, совсем-совсем не думаю.

— Иди, мам, — я подталкиваю ее к выходу. Мать хлопает ресницами, а я быстро бегу прочь, оскальзываюсь, натыкаюсь на однокурсников. Напротив вагона старост я запинаюсь, как будто услужливый эльф решил остановить меня и кинулся под ноги. Опомнившись, заглядываю в окна, хотя, кроме измятых занавесок и края небольшого стола, не вижу ничего.

— Меня там нет, — слышится за спиной, и Драко бесшумно подходит ко мне вплотную. Наверное, я должна испытывать приятное волнение, но вместо этого чувствую лишь липкий комок в горле и стираю каплю пота, бегущую по виску.

— Я догадалась, — капля бежит очень быстро, словно спешит укрыться в волосах от посторонних взглядов.

Драко усмехается (я почти слышу его усмешку) и обнимает меня за талию. Пальцы чуть сжимаются, отчего кажется, что я огромная, что мое тело состоит из жира, какой Миллисент и не снился.

Птицы облепили стеклянный купол здания, как огромные черные семечки в арбузной мякоти, и я тщательно пересчитываю их, не обращая внимания ни на настойчивые пальцы, ни на посторонние взгляды, ни на тихий шепот: «Гринграсс похорошела. А ты?» Драко повторяет эти слова сотни, а то и тысячи раз, и они эхом отдаются во всех вагонах, во всех уголках грязного маггловского вокзала, забираются в каждый чемодан и за воротник каждой мантии. На самом деле, вокзал вычищен до блеска, а слова Малфой произносит тихо, словно про себя, но мне кажется, что он орет их, используя Сонорус. Блики скользят по стеклу, растекаясь лужицами, и неаккуратными сгустками падают на пол.

— Что — я?

Мимо проходит Миллисент и с любопытством косится на нас, а я судорожно соображаю, зачем Драко говорит это.

— Хм, мне нет нужды становиться лучше, у меня и без того все в порядке, — самообладание нахально машет мне издалека, мелкими шажочками продвигаясь к выходу и выскакивая на улицу. Оскалившись, оно бледной тенью подхватывает под руку какую-нибудь магглу, спешащую на свидание, и нашептывает на ухо ей, а не мне: «Ты самая лучшая, он будет в восторге». Я бы хотела услышать эти слова, но сбежавшее самообладание не желает их произносить.

Не глядя на Драко, я медленно отстраняюсь от него и хватаюсь за поручень, чтобы подняться в вагон.

— Паркинсон, — голос Малфоя похож на тянучку — розовую, слишком сладкую тянучку со вкусом клубники. Я объелась этого голоса до тошноты, и теперь хочется заткнуть уши, не слушать, оказаться в закрытом купе с задернутыми шторами, но вместо этого я закатываю глаза и, обращаясь к решетчатым ступенькам, говорю:

— Ну что?

Самая наглая птица стучит когтем по стеклянной поверхности купола, но, кроме меня, ее никто не замечает. От клубничной тянучки уже тошнит.

— Займи мне место, — небрежно бросает Драко, взглядом выискивая кого-то в толпе.

— Конечно, милый, — развернуться бы и врезать ему по роже так, чтобы ладонь заболела. А потом посмотреть на бледное лицо, покрывающееся розовыми пятнами. Но я лучше пробурчу эти слова себе под нос. Квадратный каблук уродливых туфель впечатывается в кованую ступеньку — ненавижу эти туфли, похожие на деревянные колодки, — противный скрежет металла почти заглушает крик Дафны:

— Панси! — Узкое пространство коридора сжимается, вместо тускло освещенных стен и десятка дверей я вижу лишь кудрявые волосы и круглые глаза Дафны. Ее лицо как беспорядочный набор ломаных линий, как неправильно сложенный пазл. Что в ней нашел Драко, не понимаю, но я вообще очень редко понимаю, что происходит вокруг. — Ты слышала?! Поттер расстался с Уизли!

— Ну ты даешь, Дафна, об этом было известно еще в июне. К тому же, Уизли никого не интересует: Поттера сейчас не разыскивает лишь Трелони — и то только потому, что считает себя выше презренных материй. Она уверена, что сможет найти его с помощью хрустального шара… Привет, — я подставляю щеку для поцелуя, ведь сегодня я милая Панси, а завтра, может быть, буду двинутой Панси, кто знает. — Ты уже заняла купе?

— А Милтон встречается с Шарлоттой, представляешь?

— Но он ниже ее на полголовы, — как метла и веник. Или как Макгонагалл и Флитвик.

— Представляешь, как они целуются? — хихикает Дафна и за руку тянет меня вглубь вагона. — Наверняка Милтон табуретку за собой таскает, он всегда был мелким, а теперь вообще в моих глазах упал до эльфа.

О, ну все. Если кто-то упал в глазах Дафны, это конец света. Во всяком случае, она в этом уверена: ее мнение — последняя инстанция. А я все забываю разбить ей розовые очки.

— Девушка не должна быть такой высокой, — качает головой Дафна, словно малознакомая мне Шарлотта совершила страшное преступление. — Ну какая радость быть дылдой?..

А что, собственная внешность обязательно должна нравиться? Правда, что ли?

— Миллисент идет, — и мы как два первокурсника, завидевших Снейпа, вытягиваемся по струнке.

Миллисент стала еще больше, и изо рта у нее все так же воняет, как у бродячего кота. Но ведь она подруга, и ради нее можно потерпеть. Миллисент уже переоделась в форму, и теперь на белой блузке, под мышками, расползаются темные пятна. В поезде душно, раскаленный металл как сковородка, на которой мы все жаримся. Солнце, сожравшее арбузную корку до конца, важно выпятило набитое до отказа пузо и теперь осматривает свои владения. А мы стоим, уставившись на него.

— Привет, — хрипит Миллисент, — а я простыла.

Распухший красный нос и слезящиеся глаза как три пятна на лице. Миллисент выглядит еще угрюмее, чем обычно. Дафна пританцовывает на месте и кивает на дверь купе. Я смотрю на несчастную Милли и ни с того, ни с сего показываю ей язык. Просто захотелось.

— А Крэбб сегодня даже галстук правильно завязал — все ради тебя, — мы уже сидим на скамье, я пихаю Миллисент локтем в бок. Бок перетянут полоской лифчика как свиная вырезка веревкой. Миллисент краснеет, бурчит под нос: «Да ну тебя» и прячется за газетой, на первой странице которой прыгают большие буквы: «Указ министра магии Пия Тикнесса». Дафна склоняет голову и так, и эдак, пытаясь прочитать текст, но Миллисент кладет листок себе на колени и прикрывает ладонью:

— Сама прочту и расскажу.

Ну да, расскажу и растолкую, ведь иначе подруги — глупые, думающие лишь о мантиях и лаке для ногтей, не по годам легкомысленные — ничего не поймут. Хотя в семнадцать лет уже пора поумнеть, качает головой Миллисент.

— Ну что там? Что? — Дафна подскакивает на сиденье и грызет ногти: никак не может избавиться от дурной привычки.

— Ничего хорошего. — Мимо купе проходит Малфой с Крэббом и Гойлом, и Миллисент опять покрывается рваными красными пятнами, а Дафна достает из кармана зеркальце. Мне кажется, что стекло в оконной раме звенит от напряжения, а воздух становится вязким, как сгущенка в стакане. — Министр продолжает политику Амбридж…

— Ну и здорово! — Дафна, заслышав дребезжание тележки со сладостями, подскакивает с места и выходит в коридор. — Значит, мы опять будем на высоте, — кричит она оттуда, набирая полные руки лакричных палочек. — А гриффиндорцы…

— В жопе! — хором орем мы с Миллисент, и она продолжает:

— Но еще неизвестно, как эти Кэрроу отнесутся к слизеринцам...

— Ты хочешь сказать, что Тикнесс пришлет в школу отряд Пожирателей, которые надерут нам задницы? — я ловлю брошенную Дафной конфету и разворачиваю хрусткую обертку. — Ну а что, я представляю, как Люциус Малфой вызывает Драко, — надеюсь, мой голос не дрогнул, — и начинает его отчитывать.

— Я почем знаю, — пожимает полными плечами Миллисент. — Здесь сказано, — она коротко подстриженным ногтем стучит по газетному листку, — что министр намерен следить за учебным процессом. За этими словами может скрываться все что угодно, начиная от отряда Пожирателей и заканчивая толпой дементоров.

— Бр-р-р, — ежится Дафна. — Только не дементоры: в прошлый раз, когда они приходили — помните, на третьем курсе? — я снова видела, как сестра порвала мою любимую наволочку с золотыми снитчами. Астория всегда была невыносимой, — она морщит нос, всем своим видом говоря: младшая сестра — одно большое недоразумение. В отличие от старшей, конечно же.

— Бедняжка, — мне бы твои проблемы. Интересно, мне удалось замаскировать смех кашлем? — Не дай Мерлин такое пережить.

Дафна принимает все за чистую монету и судорожно кутается в воображаемый плед. Дверь купе бесшумно скользит в сторону, и на пороге возникает Драко — будь я художником, наверняка изобразила бы его двумя-тремя прямыми чертами. Да, бледный набросок и несколько жирных линий — подбородок, лоб и глаза, больше ничего.

— Привет, Даф, — клубничная тянучка опять вяжет язык, нёбо немеет, зубы сводит, и желание выплюнуть несуществующую резинку жжет горло. — Привет, — словно невзначай кивает он Миллисент и мне. Козел. — Не возражаете против нашего общества?

Я мотаю головой и чуть-чуть пододвигаюсь на скамье. Драко садится между мной и Дафной и без спроса берет со стола пакетик с конфетами «Берти-Боттс». Крэбб тянет лапы к кексам, а Забини пристраивается с краю и задумчиво смотрит в окно.

— Мы прошли по всему поезду. Поттера и компании нигде нет, они все-таки струсили.

Огорчает этот факт Драко или радует, не знаю. Воздух пропах недосказанностью, и знаки вопроса, обратившись металлическими крючками, цепляются за одежду, повисают на наших мантиях, и мы не в силах стряхнуть их на пол.

Драко медленно жует конфетку, морщится и невнятно произносит: «Апельсин».

— Ты любишь апельсины? — резко спрашивает он Гойла.

Тот трясет головой — трудно поверить, что с такой толстой шеей вообще можно так быстро мотать головой.

— А ты? — Драко оборачивается к Миллисент и тут же отвечает за нее: — Не любишь. Ну а ты, Панси?

Мысли, взвизгнув, разбегаются в разные стороны. У меня есть всего секунда, чтобы найти правильный ответ на вопрос Малфоя. Поезд дергается, трогается с места, секунда разбивается вдребезги, и я словно издалека слышу свой голос:

— Нет.

Слово эхом отдается в конце коридора, но тут Дафна восклицает:

— Я люблю.

Ее глаза распахнуты, как у покойника, а губы приоткрыты. Малфой почти искренне улыбается такой непосредственности и приникает к ее рту, проводит языком по нижней губе, кладет ладонь на затылок. Он целует Дафну с открытыми глазами, следит за моей реакцией и явно смакует удовольствие. Все слизеринцы — да что там, вся школа — знает, что Панси Паркинсон таскается за Драко Малфоем. А я не таскаюсь! Это только так кажется.

Дафна сопротивляется — слишком слабо, чтобы я поверила. Миллисент ерзает на месте, а Блейз внимательно изучает пейзаж за окном. И тишина стоит, прерываемая чмоканьем.

Кто-то поджег мне желудок. Какой-то гад засунул палочку мне в горло и шепнул «Инсендио». Вспенившийся слюной смех вырывается наружу, Забини даже отвлекается от любования развалившимися домами за окном. Драко наконец отдирает от себя Дафну, облизывает липкие от конфеты губы и пялится на меня. А я смех сдержать не могу. Мы смотрим друг на друга не отрываясь, забывая моргать, как будто от этого зависит чья-то жизнь. Хотя нет, не чья-то, а наша, если бы чья-то, мы бы не стали так стараться.

— Что-то случилось? — вежливо спрашивает Малфой и выуживает из пакетика еще один леденец.

— Да, случилось, — паук, до этого спускавшийся на тонкой блестящей нити, замирает. Он ждет, пока закончится самая долгая секунда в минуте. — Ты взял со вкусом арахиса, а Дафна не любит арахис, правда, дорогая? — Дафна захлопывает рот и рассеянно кивает. — Зачем же ты взял со вкусом арахиса? — слова капают на пол вязкими каплями и катятся к ногам Драко.

«Опоздание на завтрак наказуемо…» — слова подбираются к начищенным ботинкам и скромно останавливаются около подошв. Я замолкаю и прислушиваюсь к звукам в коридоре.

«Школьная форма является обязательной для всех студентов. Нарушение этого правила карается двумя вечерами отработок…» — по вагону шагают люди в одинаковых синих мантиях и раздают листовки. Они швыряют их в купе пачками, а любопытные студенты подбирают и начинают рассматривать. Ворох клочков сунули и в наше купе.

«Все печатные издания, за исключением «Ежедневного пророка», объявляются нелегальными…»

Драко откладывает конфету в сторону и подается вперед, шикает на Крэбба, попытавшегося что-то сказать. А люди в синих мантиях высокими голосами продолжают выкрикивать:

«В девять часов вечера все студенты обязаны находиться в гостиных факультетов. Исключение составляют дежурства Инспекционной дружины и…»

— Но нам-то можно, — уверенно восклицает Дафна, и мне чудится, что она поправила свои розовые очки.

— Не уверена, — хмуро вставляет практичная Миллисент. Она умеет мыслить здраво. — Что-то я не заметила, чтобы на листовках значилось… — она всматривается в четкие буквы. — Здесь не написано, что слизеринцев правила не касаются.

— Как так? — Драко вырывает из пальцев Миллисент листовку, хотя десяток таких же бумажонок валяются на полу. — Должно быть написано.

Малфой вчитывается в текст, как будто ищет бледную запись между строк.

— Нужно поговорить с… — а с кем? Кто-нибудь знает? — С профессором Снейпом, — это кажется мне единственным выходом. Наверняка он забыл дописать последнее предложение в документе.

Поезд мчался среди голых полей, колеса, постукивая, отсчитывали минуты, и сладости на столе исчезали в раззявленных ртах Крэбба и Гойла. Как на трансфигурации, сначала испарялись головы шоколадных лягушек, потом леденцы из разноцветных пакетиков, горка пустых оберток росла, и солнце от этого мрачнело — наверное, огорчалось, что конфеты так быстро пропадали в бездонных желудках. За окном темнело, а Драко все мял листовку, словно хотел выжать из нее потерянную строчку. Дафна чертила пальцем сердечки на скамье, Миллисент кашляла, а я мне оставалось смотреть в окно и переглядываться с Забини.

«Все привилегии старост отменяются. Всем старостам в течение двух дней сдать значки деканам…» — безликие люди в синих мантиях возвращались, палочками чертили в воздухе узоры, и листовки, взмывая с пола, складывались в аккуратные стопки. Примерно в такие, какими отныне должны были лежать мы.

Слова эхом отдавались в полупустых вагонах, когда поезд замедлил ход.

— Первокурсники! — громыхнуло сзади. Министерство и Снейп могли писать какие угодно приказы, но от Хагрида, встречающего новичков, избавиться не удалось.

— Ого! Остолоп вырядился, — присвистнул Забини, подходя к карете.

Хагрид, облаченный в парадную мантию, оттягивал воротник и обильно потел. По бороде стекали струйки пота, и он часто-часто вытирал их кончиком галстука.

— Что там написано? — я дернула Дафну за рукав и кивнула на лесничего.

— Где? — Дафна уже занесла ногу над ступенькой. — На Хагриде? На нем ничего не написано, потому что он человек. На людях нельзя писать, Панси.

А я бы хотела. А бы хотела написать на тебе: «Моя тупая подруга». Ну или «Победительница конкурса идиоток».

— На галстуке Хагрида, Дафна, — все-таки у меня отличная выдержка. — Там что-то написано.

— А. Я не знаю, — она пожала плечами и сладко улыбнулась Драко, подавшему руку. Дафна повернулась ко мне спиной, и я с трудом подавила желание поджечь ей мантию. А лучше — пнуть.

— Панси, ты едешь с нами? — Малфой остановил Забини, потянувшегося к дверце повозки. Драко привычно ощупал меня взглядом и прищурился. — Здесь еще есть место.

— А? А, да, я еду. — Хагрид продолжал подгонять первокурсников, подняв фонарь повыше.

«Первокурсникам запрещено передвигаться по замку без сопровождения преподавателей, — бубнили «синие мантии», забираясь в кареты — по одному человеку в каждую. — Общение первокурсников со старшекурсниками ограничено приказом по Школе чародейства и волшебства Хогвартс, подписанным директором Снейпом…»

— Нам очень жаль, — хмыкнул Драко, — пообщаться с мелкотой было главной целью моей жизни, и теперь я буду плакать по ночам, — с издевкой добавил он и осекся, завидев нашего сопровождающего.

— У нас нет места, — нагло заявил Забини, развалившись на сиденье.

— Подвинься, — буркнула «синяя мантия» и взмахнула палочкой. Хлесткие веревки обвились вокруг лодыжек Блейза и связали их вместе.

— Что за дела? — тот сунул руку в карман, но был остановлен тихим голосом:

— Я бы не советовал. — Голос какой-то бесполый, заглушенный, механический.

Драко бросил быстрый взгляд на Блейза и покачал головой, как бы говоря: «Не спорь».

Надсмотрщик кашлянул, как будто включил тишину, и тишина плотным комком наполнила карету. Даже переглядываться в присутствии «синей мантии» мы не решались, и Драко не выдержал:

— Зачем вы за нами-то следите? Мы же…

— Что — вы? — невозмутимо осведомилась «мантия».

Кажется, в этот момент тишина лопнула, и звуки вырвались на свободу. Сотни звуков, и среди них я слышала лишь: «А что — вы? Ах, вы особенные? Да бросьте, вы такие же сопливые засранцы, как и хаффлпаффцы».

Повозки миновали ворота, и желтоватый туман, как ядовитые испарения от котла, наполнил карету. Дементоры просовывали внутрь гниющие руки и шарили по стенам длинными пальцами, как будто пытались найти кульки с эмоциями. Но сейчас не Рождество, и им не досталось подарков. От липкого воздуха кружилась голова, руки не слушались, и больше всего хотелось лечь и уснуть, свернувшись на сиденье. Но меня вытащили из кареты и поставили рядом с Миллисент, не проронившей за всю дорогу ни слова. Вместо разговоров она задумчиво жевала конфету и посматривала на «синюю мантию», как будто думала, что, если долго смотреть, можно прочитать мысли.

— Быстро! — взвизгнул приземистый замшелый пенек, оказавшийся человеком. — Встали по местам!

— По каким еще местам? — Драко выступил вперед и навис над пеньком. — Вы все с ума посходили, — прошипел он.

— По своим местам, Драко, — профессор Слагхорн, завернутый в точно такую же робу, как у Хагрида, судорожно оглядывался по сторонам. В руках он держал бутылку медовухи и небольшой кулек. — Для вас специально территорию перед крыльцом расчертили, — и нерешительно показал на блестящую после дождя траву. Цельное полотно густого зеленого цвета и правда было поделено на квадраты, и Флитвик перебегал из одного квадрата в другой и всякий раз взмах его палочки оставлял цифру в середине каждого клочка. Из центра нашего на нас уже смотрела хмурая семерка.

— Бред, — фыркнул Блейз и пнул ни в чем неповинный камешек, который пролетел несколько футов и попал в Лонгботтома. Тот неловко повернулся и чуть не сбил с ног Макгонагалл.

Макгонагалл, сменившая обычную мантию на парадную — из точно такого же материала, как у Хагрида — нервно пересчитывала учеников Гриффиндора и прижимала к груди свиток пергамента.

— С сегодняшнего дня Хогвартс переходит под покровительство министерства, — Амикус Кэрроу не представился, но мать частенько поминала своего неуклюжего однокурсника и его неуместную сестрицу. Неуклюжее ничтожество сумело стать левой рукой Темного Лорда, а мать так и сидит в своей комнате, исходя слюной от зависти и почитывая устаревшие газетенки. — Деканы факультетов подчиняются администрации и обязаны отчитываться о действиях студентов. Должность старосты школы упраздняется, — Кэрроу читал чуть ли не по слогам, и звуки градом летели мне прямо в лицо. Голова кружилась уже невыносимо, и пришлось ухватиться за Дафну. — Прогулки в Хогсмид упраздняются. Уход за магическими существами и прорицания упраздняются.

Пожалуй, все присутствующие в этот момент посмотрели на Хагрида. Лесничий кашлянул, прикрыв рот ладонью-лопатой, и сделал вид, что его не существует. Черный галстук болтался на шее Хагрида ненужной веревкой, и я даже шагнула вперед, чтобы прочитать, что написано на галстуке:

«Рубеус Хагрид, лесничий, номер тридцать семь, дом за пределами замка».

Я обернулась настолько резко, что шею схватило спазмом.

«Минерва Макгонагалл, профессор трансфигурации, номер два, второй этаж, левое крыло замка», — значилось на мантии Макгонагалл.

«Филиус Флитвик, профессор заклинаний, номер шесть, четвертый этаж, правое крыло, вторая дверь от гобелена», — маленький, верткий Флитвик подбежал к равенкловцам и замахал ручками, призывая их успокоиться.

«Помона Спраут, профессор травологии, номер одиннадцать…»

Буквы прыгали перед глазами, менялись местами, и разбирать слова становилось все труднее. Алекто постукивала палочкой по своему предплечью и направляла ее на тех, кто слушал увлекательную речь с недостаточно раскрытым ртом.

— Приказы, содержащие правила поведения в общих комнатах, на уроках, в Большом зале и спальнях, будут разосланы по гостиным факультетов, — цедил Кэрроу, вышагивая вдоль очерченной кромки. Первокурсники внимательно следили за ним, поворачивая головы то вправо, то влево. Одинаковые первокурсники, одинаковые головы и синхронные движения. Наверное, это даже красиво. От красоты потемнело в глазах.

— Панси! — желтоватый туман расползся клочьями, и я почувствовала ледяные руки Дафны. Она вцепилась в мои запястья и зашептала: — Ты чего, а? Из-за дементоров, да? Миллисент вон тоже поплохело, вся зеленая стоит… А ты что видишь, когда они приближаются?

Вокруг мельтешили люди, но приземистые пеньки-Кэрроу исчезли, будто их и не было. А может, действительно не было, и длинный монолог мне привиделся?

— Миллисент поплохело, потому что не надо было жрать столько сладкого в поезде, — я резко перебила Дафну и стряхнула ее руки с себя. — Пройдет. И со мной тоже все в порядке.

— А что ты видела, когда дементоры?..

— Ничего. Вернее… Я видела, как эльф случайно поджег мою игрушечную метлу. Эльфа тогда наказали. Вот и все.

— Ужас какой!

— Да. Ужас.

Тяжелая дверь с натужным скрипом захлопнулась, отрезая нас от прежнего мира. Наверное, она тоже знала, что от мира этого остались одни невесомые ошметки.

* * *

Дафны опять нет. Зато Миллисент храпит на кровати, широко раскрыв рот, и вонь ее дыхания доносится до моего носа. Храп невыносим, он железными пальцами бренчит на моих нервах. Я шепчу «Силенцио» и рисую в воздухе слово «заткнись». А на пергаменте я рисую человечка, а рядом еще одного, и еще. Сотню одинаковых людей.

Каждое утро сотня одинаковых людей садится за длинные столы и как по команде берет ложки. Еда уже на тарелках, и нет нужды тянуться к огромным блюдам. К слову, огромных блюд тоже нет. Высокие бесполые люди в идентичных синих мантиях останавливаются за нашими спинами и, скорее всего, считают, сколько раз каждый из нас поднес ложку ко рту. Нет, им не жалко, просто студенты должны все делать правильно, синхронно, ритмично.

А сейчас ночь, и Дафны нет. Потому что она с Драко и придет только утром в наспех застегнутой мантии, с распущенными волосами, хотя вечером уходила аккуратно причесанная. Человечек на пергаменте маленькими шажками продвигается к краю листка, чтобы ушмыгнуть, но я останавливаю его, пригвоздив к месту заклятием. Человечек осуждающе хмыкает и складывает руки на груди.

Руки на груди складывает и Макгонагалл, всякий раз, когда к ней на урок является «синяя мантия» и усаживается в конце класса. Миллисент рядом со мной ерзает на стуле, а я смотрю на спину, на шею Драко, который наклоняется к Дафне и что-то шепчет ей на ухо. Та хихикает и получает от Макгонагалл десять штрафных баллов.

Завтра мы снова придем на трансфигурацию, потому что предметы каждый день одни и те же. Макгонагалл машинально дотронется до вышитой надписи с номером, Малфой будет шептать Дафне глупости, та засмеется, и Слизерин потеряет очки. Я могу с точностью до секунды предсказать, что случится завтра, куда я пойду и кого встречу, потому что дни похожи как близнецы. И от этого мне страшно.

Очень-очень страшно, как будто я застряла в одном дне. Словно меня заперли в странной комнате с двумя дверями. С утра я вхожу в одну дверь, поправляю коврик у порога, переставляю вазу, сажусь за стол, рисую это гребаного человечка, поднимаюсь на ноги и на ночь глядя выхожу из второй двери в полной уверенности, что завтра наступит новый день, и я не увижу ни вазу, ни коврик, ни человечка. Но на следующее утро я опять попадаю в эту же самую комнату и, воя от бессилия, поправляю коврик и падаю на стул, а на столе — да-да — гадко ухмыляется нарисованный человечек.

Дафна тихо крадется к своей кровати, на часах два часа ночи, а на завтрак подадут тыквенный сок и запеканку.

— Панси, ты чего не спишь?

— Пытаюсь. Где ты была? — хотя я прекрасно знаю ответ.

— С Драко, — она улыбается, и мне хочется выбить ей пару зубов, но я повторяю про себя: «Дафна твоя подруга, Панси», и становится чуточку легче.

— А. Понятно.

— Ну что тебе понятно? — даже при тусклом лунном свете видно, как Дафна краснеет. — Давай я тебе расскажу? Мне надо кому-то рассказать.

И почему-то этот кто-то — именно я. А, ну да, мы же подруги.

— Драко приглашает меня… ну и… мы гуляем по замку, а иногда выбираемся на улицу…

— Но если вас поймают… — «Синие мантии» тоже спят по ночам, но ведь дементоры, да и вообще…

— Не поймают, — дергает плечом Дафна, — Драко знает, как от них удрать. Ты лучше дальше слушай! — она без разрешения забирается на постель, скинув испачканные туфли, и берет меня за руку. — Мы еще ни разу не попадались. Ну и вот, Драко меня приглашает, и мы гуляем, и он меня целует…

Кровать угрожающе скрипит, ходит ходуном, но когда я судорожно хватаюсь за всколыхнувшийся полог, оказывается, что это всего лишь мираж.

— …целует и предлагает… ну ты поняла.

— Поняла. Переспать, — как на приеме у целителя. «Вас что-нибудь беспокоит? Драко Малфой лезет к вам под юбку? Вот вам рецепт зелья и простенькое заклинание, выздоравливайте». — А ты?

— А я… я пока не хочу. Ну и вообще… я не знаю, как это делается, мне кажется, что это так смешно и в то же время… — Дафна говорит очень быстро, и слова, как бусины на веревке, спешат, толкаются, путаются, теряя смысл в пути. — А Драко не слушает Панси а у тебя уже было что-нибудь с парнями ты можешь мне рассказать чтобы я не выглядела дурой? — бормочет она. Первое слово спотыкается, падает, и остальные запинаются об него и кубарем летят вперед.

А мы ведь все еще подруги.

— Э-э, может быть, завтра?

— А еще… — Дафна отмахивается. — Он берет мою ладонь и прикладывает к своей ширинке, и говорит, чтобы я не стеснялась, и потом просовывает руку в вырез блузки, ну и вообще… А сегодня, — она прикрывает щеки руками, — задрал мне юбку и пальцами… ой, нет, мне стыдно, — Дафна, зажмурившись, мотает головой. — Но ты же поняла, да?

— Угу. Что у нас завтра первым уроком?

— Трансфигурация, — непонимающе тянет она и обиженно надувает губы: — Ты меня совсем не слушала.

— Слушала. Малфой хочет с тобой переспать, а ты не хочешь. Вот видишь, я слушала.

На самом деле, вся болтовня сводится к одному предложению. И человечек на куске пергамента согласно кивает.

— А еще Драко говорит… — Я слышу голос словно сквозь вату, глаза закрываются, но прогорклое любопытство и желание знать подробности не дают покоя. — Говорит, что хочет взять меня сзади. Это ведь неудобно, как думаешь?

Я думаю, что тебе надо сдохнуть. Немедленно.

Сонный туман, до этого круживший голову, оседает на землю, меня трясет, а через несколько часов вставать и плестись на завтрак. Дафна сползает с моей кровати и идет к своей. Миллисент храпит, а за пределами замка, там, наверху, шагают вдоль высокой ограды люди в синих мантиях. Наверное, они никогда не спят, а все только шагают и шагают по кругу. Если бы они шли по прямой, давно покинули бы Англию.

Утром желтый туман ядовитыми клубами наполняет Большой Зал, проникает в легкие и мешает дышать. Дементоры заглядывают в высокие узкие окна, как нищие, которые клянчат подачку. Они просят накормить их, протягивают гниющие руки, но еда дементорам не нужна, им нужны лишь эмоции. Ничем не могу помочь, за эмоциями — в другую очередь.

Дементоры-попрошайки бродят по классам, таскаются следом за Кэрроу и, скорее всего, присаживаются на постаменты статуй, чтобы отдохнуть от поисков.

— Профессор Кэрроу, — кривит губы Макгонагалл, как будто заметила кучку дерьма, оставленную Миссис Норрис посреди кабинета. — У вас снова объявление? — она скептически хмыкает. — Что на этот раз? Расписание походов в уборную? — ее губы сливаются в бледную-бледную ниточку, а потом и вовсе исчезают на побледневшем лице.

— Приказ директора, старая ты кошелка, — кряхтит Амикус, потирая предплечье, и рука Макгонагалл тянется к карману. Если она достанет палочку, нас ждет представление, но профессор не теряет самообладания.

Мы поднимаемся с мест, как студенты Шармбатона при виде своего огромного директора. Дементор вдыхает воздух, а выдыхает желтый туман, точно говорю.

— О, директор лично составил расписание посещения уборной? Похвально, — все-таки Макгонагалл не совсем зануда, есть в ней что-то…

— «Приказ директора школы чародейства и волшебства Хогвартс профессора Снейпа. Каждому студенту надлежит пройти собеседование по вопросу сотрудничества с министерством. Явиться в учительскую с двадцать пятого по тридцатое сентября в любое время».

— А зачем? — выкрикивает Лонгботтом, не потрудившись поднять руку. Видимо царапины во всю щеку ему не хватает, нужно еще.

— Увидишь, — ухмыляется Алекто, заглядывая в класс. Дементор тоже улыбается и, кажется, довольно облизывается, потому что почти осязаемая паника наполняет кабинет. Панику можно резать на куски как пирог и запихивать в раскрытые рты дементоров.

На следующий день мы, кутаясь в мантии, уже идем по длинному коридору. Коридор нескончаемый, его невозможно измерить шагами. Стук каблуков эхом отдается от стен, и желтый туман, сгущающийся с каждой секундой, мерцает в неверном свете факелов. «Синяя мантия» на входе записывает имена и долго вглядывается в лица: хочет запомнить, не иначе. Длинный стол застелен серой тканью. Бумаги на столе разложены в строгом порядке, как по линейке. И стулья стоят ровно, как будто эльф специально измерял расстояние между ними. Министерские служащие смотрят изучающее, словно никогда не видели студентов школы, они наклоняют головы то вправо, то влево, и кивают «синим мантиям», стоящим вдоль стен.

— Прошу, — скрипучий голос усаживает меня на жесткий стул. На соседнем сидит Забини и почесывает подбородок. Блейзу как всегда все равно, он хочет спать и дрочить в туалете.

В дверь стучат, но никто не заходит. И никто из министерских не оборачивается. Наверняка все «синие мантии» и чиновники сговорились и решили притвориться глухими. Ведь стучат же, правда стучат.

— Вот вам перо, а вот пергамент, — сморщенный господин вкладывает мне в руку клочок и ставит склянку перед носом. — Берите, милочка, и запишите все, что вы хотели бы сказать министерству.

— Сказать? Что вы хотите, чтобы я написала?

Сморчок пожимает плечами и отходит к Нотту, строчащему в своем письме целое эссе: скорее всего, решил сообщить министерству о самых мелких грешках однокурсников. Теодор рассчитывает попасть на министерскую службу, и потому тренируется избавляться от людей. Похвальное стремление. Я тоже хочу, чтобы мир в одно прекрасное утро не проснулся. Вот просто: открываю я глаза, а вокруг никого, и ошметки мира по земле раскиданы. А я иду по этим остаткам и не замечаю, что людей-то нет.

— Вы поняли меня, мисс… — старикашка заглядывает в журнал. — Паркинсон?

— Да-да… А если пожелания не понравятся министерству?

В голову приходит только: «Мне насрать на любимое министерство», но, наверное, не стоит такого писать. Забини фыркает и размашисто чиркает на листке, а я мусолю в пальцах пергамент и вывожу кривоватые буквы: «Я бы очень хотела всеми силами послужить новому правительству. А еще я хотела бы белую мантию вместо черной. Или серую. Какую-нибудь, только не черную».

Меня мутит от запаха чернил. Такое ощущение, что чернила разливают на завтрак вместо тыквенного сока.

— Не думаю, что ваши желания не понравятся нам, — мягко отвечает самый сморщенный букашка за столом. — Переверните-ка листочек.

На оборотной стороне четкими, не иначе как заклятием выведенными буквами написано: «Ваше главное пожелание» — и пустой листок под заголовком. Кажется, желание должно быть большим. А еще лучше — угодным министерству.

К горлу подкатывает тошнота, дементор вроде бы нетерпеливо барабанит скользкими пальцами по косяку, а один из людей в «синих мантиях» шепчет:

— Напиши, вдруг сбудется. Мое — сбылось.

«А что вы написали?» — так и тянет спросить, но липкий комок поднимается из желудка и мешает соображать. Я переворачиваю пергамент, быстро зачеркиваю написанное и карябаю снова:

«Я хочу бороться с сопротивлением, помочь господину Тикнессу в его начинаниях, поймать Гарри Поттера, хочу безошибочно выбирать из пакетика леденцов тот, что со вкусом корицы. А еще я хочу, чтобы люди вокруг исчезли».

— Спасибо, мистер Забини, вы свободны, — слышу я издалека и цепляюсь онемевшими пальцами за столешницу. Часто сглатываю, чтобы не вырвало на длиннющий стол, в глазах темнеет, дементор опять дышит желтым туманом, и моя рука сама выводит что-то на пергаменте. Легкие полнятся липкой гадостью и сладковатым запахом гнили. Кто-то почти несет меня, и стены качаются как ленивый паук на серебристой нити. Меня рвет желчью и водой, желудок болит, глотку жжет, и пальцы сводит. На языке кислый привкус раздражения, испуга и однообразия.

— Ну давай, Паркинсон, — шипит Блейз сквозь зубы и отвинчивает кран. Шум воды наполняет притихшую реальность, ледяной поток обрушивается мне на затылок, и от этого снова тошнит.

— Ты что написал на обратной стороне? — спазм схватывает горло, я бросаюсь к унитазу и обнимаю его обеими руками, как лучшего друга.

— Я написал, что желаю министру здоровья. Потому что я хороший и послушный. И совсем не мудак. Совсем-совсем не мудак, — Забини без капли стеснения расстегивает штаны и заходит в кабинку. Журчание действует на нервы, но сейчас не до того, ведь мне очень нужно рассказать.

— Знаешь, что я вижу, когда ко мне приближается дементор? Каждый раз одно и то же, Забини.

— Ты видишь, как Малфой трахает Гринграсс, м?

Меня рвет, а Блейз стоит и отливает, и мы искренне считаем, что так правильно.

— В жопу Малфоя. Я вижу, как мы ходим строем, понимаешь? Мы маршируем по хогвартскому двору, потом общая колонна распадается на семь рядов, каждый из которых медленно ползет по коридорам замка. И мы как букашки бежим друг за другом, забегаем в классы, усаживаемся за парты и одновременно берем в руки перья. А на доске, — я вытираю рот и поднимаюсь с пола. На нетвердых ногах иду к умывальнику и еще раз подставляю голову под струю ледяной воды. — А на доске, Забини, большими, идеально ровными буквами написано: «Тридцатое сентября». Огромными буквами, Забини, написано — каждый раз одно и то же. Именно тридцатое, понимаешь? Не знаю, почему. Но это и неважно, потому что мы записываем эти буквы на пергамент и пустыми глазами пялимся на Кэрроу с дырой вместо лица.

— С дырой?

— Блин, тебя только дыра сейчас интересует, да? Не в дыре дело, — хочется опустить на голову Блейза бачок от унитаза, без всякой магии, но я сдерживаюсь и подхожу к нему. Он внимательно разглядывает меня, вывернув шею, и желание пригладить волосы становится невыносимым и, кажется, жжет глотку, а еще от него зудятся пальцы.

— Тридцатое сентября — это послезавтра, — Забини наконец поворачивается ко мне.

— И что?

Блейз, не заправив рубашку, продолжает изучать мое лицо, и убирает мокрую прядь волос со лба. Я перехватываю его руку, и мы стоим как два идиота, сцепив пальцы.

— А тебе самой неинтересно, что будет послезавтра?

— Что будет? Рассказать? — я опираюсь на подоконник и подтягиваю колготки, скинув туфли. — Мы строем пойдем на завтрак. На завтраке Кэрроу поднимет свой жирный зад со стула и скажет…

— «Тихо! Это… студенты», — Блейз кивает, подходит ближе и усмехается.

— А потом он зачитает очередной приказ министра, в котором будет сказано, какие мы все нехорошие, и как мы позорим честное правительство Пия Тикнесса. И какие мы мудаки. И вообще. Мы покиваем и пойдем на уроки. Дружной толпой пойдем, а по пути мы трижды повторим, кто наш главный враг. Они бы еще заставили нас поставить фотографию Поттера на каждой прикроватной тумбочке и любоваться на него перед сном.

— Нет, спасибо, — Блейз, не спрашивая, проводит ладонью по моему бедру, его рука скользит вслед за моей и останавливается на талии.

— Отвяжись, — шее щекотно от его дыхания, мурашки пробегают по пальцам и с визгом сигают в пропасть, падают на пол, а я пританцовываю на месте, чтобы не наступить ни на одну из них.

— Что, трахаемся мы теперь тоже по команде Кэрроу? — Забини дышит прямо мне в ухо и прижимается все крепче.

— Так что ты там говорил про тридцатое сентября?..

Я надеюсь, что мое пожелание исполнится. И люди сдохнут. Ну, все, кроме Драко. Впрочем, если исчезнет и он, я смогу с полным правом сказать, что мир наконец-то умер.

* * *

Этим утром в спальне слишком тихо: Миллисент почему-то не храпит, Дафны, наверное, нет, и можно попялиться в потолок до звонка будильника. Будильник молчит, хотя должен был прозвонить минут двадцать назад, а я лежу и жду. Вода капает из крана, когда я выхожу из комнаты и спускаюсь в гостиную. Огонь, точно нарисованный, трещит молча. Я вижу, как дрова сгорают, превращаются в угли, но не слышу ни звука. Забытые с вечера книги грудами свалены на столах, и загнутые страницы машут мне вслед. Горгулья у выхода не отпускает ехидных замечаний, а в холле не маячат люди в синих мантиях.

Кажется, даже часы вдалеке бьют восемь с половиной раз, а не девять.

Дементор скользит мимо и не замечает меня. Холод крадется за ним, но останавливается и принюхивается ко мне, как собачонка. Я подхватываю сумку и убегаю по парадной лестнице. Колотье в боку становится невыносимым, горло раздирает, а я все бегу, изредка оглядываясь. А дементор все скользит. А я бегу, но он, сволочь, все равно рядом. Обитатели портретов стыдливо прикрывают наготу, полные дамы на портретах подскакивают и, раскрыв рты в беззвучном крике, спешат скрыться за рамами. Благородные рыцари в чем мать родила прижимают мечи к бледным членам, лица их забавно вытягиваются. Я не чую под собой ног, а сама думаю, куда делась одежда у чопорных дам и степенных рыцарей?

— Мисс Паркинсон, вы опоздали, — Кэрроу с дырой вместо лица отворачивается от доски, на которой только что писал, и ухмыляется кривым ртом. — Проходите быстрее, не то пропустите все самое важное.

Мне чудится, или Амикуса подменили? Настоящий Амикус обязательно сделал бы ошибку в каждом слове. А еще у настоящего Амикуса было бы лицо.

Мы сидим в классе и записываем на пергамент число — тридцатое сентября. Я судорожно оглядываюсь в поисках дементоров, но не нахожу ни одного. По спине бежит капля пота, Миллисент рядом часто шмыгает носом и вытирает нос рукой. Я искоса смотрю на Блейза, но тот что-то рисует на клочке бумаги и уставился прямо перед собой. Он единственный знает о том, что я вижу в присутствии дементоров.

— Мисс Паркинсон прервала нас на важном моменте, — Кэрроу дергает плечом и поворачивается к классу. — Еще раз!

«Гарри Поттер — Нежелательное лицо номер один, — монотонно бубнят однокурсники. — Наша главная обязанность своевременно сообщить директору Снейпу или его заместителям о появлении Нежелательного лица номер один на территории Хогвартса. Неисполнение данного предписания влечет за собой дисциплинарное взыскание…»

— Что происходит, Миллисент? — я наклоняюсь к ее уху, от волос Милли несет перхотью и потом.

— А что происходит? Урок идет, не мешай мне, пожалуйста.

— Да, не мешай нам, — высоким голосом пищит Дафна, не оборачиваясь, и тщательно конспектирует речь Кэрроу.

А вот теперь небо действительно упало.

Вчера я хотела, чтобы оно рухнуло, а сегодня хожу с метлой и заклинанием Экскуро, убираю куски неба и пытаюсь склеить высохший и разломившийся как черепок мир. Когда я поднимаюсь на ноги и бреду к выходу, за спиной слышится:

«Гарри Поттер — нежелательно лицо номер один…» — и скрип перьев по пергаменту.

Деревянная реальность скромно улыбается, застывший Хогвартс дрожит от хора голосов, а люди на портретах все так же прикрывают наготу.

Брадобрей Бургундский взирает на меня с высоты своих трех метров и что-то бормочет на латыни. Скрывшись в его тени, я прислоняюсь к стене и зажмуриваюсь. Мне нужно вспомнить, что я написала министерским крючкотворам на собеседовании. Очень-очень нужно. Мертвый мир — это так клево, но даже в нем Драко предпочитает строчить одни и те же слова, чем улыбаться мне.

— Панси, — Дафна машет мне от двери, да так и остается стоять с поднятой рукой. — Профессор Кэрроу велел тебе вернуться в класс. Все там, а ты нет, — она удивленно приподнимает брови. Ну как так?! Все в кабинете, а я нет!

— Дафна, передай профессору, что он может засунуть свое приглашение себе в жирную задницу. Спасибо, — глядя в ее пустые, почти стеклянные глаза, я чувствую себя счастливой. Мерзкой, но счастливой.

В туалете на третьем этаже темно и сыро. В последнее время я живу в туалетах, здесь спокойно, и унитаз никогда не скажет, какая ты, оказывается, сука. А Кэрроу скажут, и Миллисент скажет, если ее разозлить. Да даже Макгонагалл скажет, только вежливо: мол, «мисс Паркинсон, приношу свои извинения, но вы очень тупая. Мне очень жаль».

В голове самая большая мысль бегает как курица и собирает мысли поменьше. Волос с шипением погружается в вязкое месиво, Оборотное зелье вскипает и становится зеленовато-коричневым, как гной. И смердит так же. Жидкость обжигает глотку, медленно сползает по пищеводу и камнем оседает в желудке, разъедая его изнутри. Я реву как дура и сдерживаю тошноту.

— Я не знала, что это так хреново, — желудок сводит, и я прижимаю ладонь ко рту. Мне надоело блевать. А еще я сижу на грязном полу, и мне насрать.

— Что, в первый раз, что ли? — Блейз подает мне руку, и я с удовольствием за нее хватаюсь, как за спасение. Вот только откуда он взялся? Наверное, Блейзу надоело сидеть в кабинете с людьми-клонами. Его пальцы сжимают мою кисть крепко, будто хотят оторвать ее от запястья. Я шмыгаю носом, тыльной стороной ладони вытираю сопли и поднимаюсь с пола.

— А ты что, пьешь эту гадость каждый день?

— Ни разу не пробовал, — небрежно пожимает он плечами и подхватывает меня под руки, когда плоть начинает плавиться. Забини заглядывает мне в глаза, удивленно приоткрывает рот и вытирает ладони о брюки, как будто замарался. — Где ты вообще ее взяла?

— У Слагхорна с прошлого года осталось.

Из зеркала на меня смотрит Дафна. Я поднимаю руку, Дафна делает то же самое, я морщу нос, и она опять повторяет за мной. Интересно, если я сейчас шепну «Сектумсемпра», Дафна истечет кровью. Или я истеку?

Блейз не спрашивает, зачем я давлюсь зельем, он идет к выходу и на ходу спрашивает как будто не у меня:

— Тебе полчаса хватит? Я настоящую Дафну отвлеку.

Часы вдалеке замолкают, как будто подавились очередным ударом.

— Иди лучше сдай меня Кэрроу. Тогда я поверю, что это ты, а не кто-то другой.

Мне опять страшно. И сдается мне, что этот Забини, который стоит рядом и старается не вляпаться в блевотину, совсем ненастоящий. Он один из одинаковых людей, сидящих в классах и пишущих под диктовку. А настоящего Забини заперли в подвале.

— Зачем ты мне помогаешь, Забини?

Блейз пожимает плечами и отворачивается. В туалете душно. Иногда мне представляется, что мы с Забини сдохнем в туалете. Мы проводим здесь все свободное время, почти живем среди бачков и унитазов. Я еще раз смотрю на размытое лицо Дафны в зеркале и выхожу в коридор.

— Дафна! — Миллисент появляется из-за угла, на плече у нее сумка, а подмышкой толстенная книга «Сто двадцать способов обмануть самого себя». Я с трудом подавляю желание протереть глаза. — Как ты меня обогнала, вроде бы сзади шла?

— Я… я быстро хожу. — Самое тупое оправдание, но мне сейчас не до Миллисент с ее дурацкими книжками. — Ты не видела Драко?

— Он в классе. Ему еще три раза надо написать про Гарри Поттера. Профессор Кэрроу сказал, что даст каждому по десять баллов. Здорово, правда?

— Да, очень, — я уже не слышу, что Миллисент говорит, потому что почти бегу по коридору, возвращаясь в странный класс.

Баллы нам очень нужны. За баллы нас погладят по головке и назовут умницами. А за то, что я стащила Оборотное зелье у Слагхорна, меня скормят дементорам, и я захлебнусь удушливо-вкусным желтым туманом.

* * *

Вкусный желтый туман как белый экран: по нему скользят тени, ползут отблески и скачут картонные фигурки.

— Дафна, — Драко сам спешит навстречу, обгоняя дементоров. — Ты так быстро ушла.

— Я догоняла Миллисент. А ты Панси не видел?

— Панси? Нет, я за ней не слежу, — он пожимает плечами и, кажется, не понимает, о ком речь.

Воздух воняет потом и молчанием. Драко прижимает меня к себе и вдавливает в каменную стену. Трясущимися руками — как Дафна говорила — касаюсь его ширинки и чуть напрягаю пальцы. Драко торопится. Он сдирает с меня колготки, мнет юбку, шепчет на ухо: «Не передумаешь?» Звуки, как бусины, бьются о плотную, пористую пелену и не всегда доносятся до слуха. Шум вдалеке как рокот грома, а часы заикаются и с трудом отсчитывают удары, проглатывая половину. Малфой грубо разворачивает меня спиной к себе и целует в шею, прихватывая кожу. Останется след, и именно его — едва заметный след — я смогу показать дементору, когда тот начнет хвастаться картинками с изображением Драко и Дафны. Драко приспускает брюки с трусами, и член упирается между ног. Рука тянется к нему, чтобы дотронуться, но Малфой дергает меня за бедра, заставляя выгнуться, и принюхивается к запаху ржавой воды, витающему под потолком. Скорее всего, мы рядом с туалетом. А в туалете наверняка Забини. Мне иногда чудится, что в каждом туалете сидит по Блейзу.

Член между ног это нифига не приятно, это неудобно и вроде бы даже больно, но ладони саднят гораздо больше. И спина болит, и мышцы ноют. Драко рвано двигается, как будто отрабатывает раз за разом сложное заклинание, моя блузка расстегнута, а грудь почти выпростана из лифчика. Кожа горит, и сотни волосков встают дыбом, когда я щекой прислоняюсь к холодному камню.

Драко громко стонет, и я вдруг вспоминаю, что при новом министерстве все студенты должны все делать одинаково. Драко стонет — значит, и мне надо.

По бедрам медленно течет красновато-белесая жидкость, и я вытираю ее ладонью, а она продолжает течь. А по лицу стекает пот: по лбу, по вискам, и волосы прилипают к щекам. Рука в сперме и, по-моему, в крови, а я и Драко — перепачканные и пыльные, как шкафы в библиотеке. Во рту привкус страха, недоверия и ржавчины.

Драко наваливается на меня, угрожая раздавить, он упирается руками в стену, тяжело дышит и вдруг замирает.

Часы в холле давятся тиканьем и забывают отсчитывать удары: бьют себе, бьют, пока не устанут. Часа два точно набили. А то и три.

Сейчас я еще не понимаю, что отметина на шее, наверное, исчезла, вместе с чужой личиной.

— Панси.

Это даже не вопрос. Это ужас — живой и осязаемый. Гораздо живее, чем люди вокруг. Наверное, Драко тошнит. Это все равно, что съесть конфету, а потом осознать, что внутри нее был червь.

— Ты сумасшедшая, — Драко утирает пот со лба, откидывает с лица прилипшие волосы и быстро подходит ко мне.

Остановившись, пару секунд просто смотрит, а потом аккуратно поправляет мою юбку, застегивает рубашку, как на манекене. Пальцами расчесывает волосы и поднимает воротничок, чтобы скрыть красноватую отметину на шее. Чтобы потом сказать: «Все так и было, я не при делах». Малфой отступает на шаг и судорожно оценивает, не забыл ли чего. А я не шевелюсь и манекен из себя изображаю. Драко вздыхает и давит мне на руки, заставляя опустить их вдоль тела, проводит по груди, оправляя мантию, и быстро застегивает свою рубашку. Галстук запихивает в карман, на секунду прячет лицо в ладонях и задерживает дыхание. А я стою и молча смотрю.

— Иди уже. Пожалуйста, Даф… Панси.

Я киваю и прячу руки в карманах. Покачиваюсь с пяток на мыски и наконец делаю шаг вперед, но тут же останавливаюсь:

— Драко… А что ты написал на собеседовании?

Он отнимает руки от лица и пялится на меня, будто увидел Алекто, раздающую баллы Гриффиндору.

— «Я хочу послужить новому правительству, выиграть в квиддич у Поттера, и еще я хочу, чтобы за окном всегда было солнечно. Дождь — это мерзко и сыро».

— Профессор Спраут жаловалась утром, что валлийские бобы совсем засохли от жары. Это ты виноват.

— А в бегстве Поттера тоже я виноват? А в том, что котел Лонгботтома взорвался? — Драко машинально взглянул за окно, но увидел лишь темень. — И в смерти Дамблдора я виноват, да?

А разве нет? Хотя я, наверное, чего-то не знаю.

— Нет, ты не виноват. Ты просто хотел послужить новому правительству, — я поглаживаю Драко по плечу и не слышу бесшумных шагов.

— Почему не в гостиной? Отбой был десять минут назад, — «синяя мантия» хватает меня за предплечье и разворачивает лицом к себе.

— Сегодня очень хорошая погода, — деревянным голосом выдает Малфой и мелко хихикает. — И завтра будет такая же. И послезавтра.

«И на следующий день, и через неделю…» — отдается в голове и сотни маленьких человечков бегут по чернильному небу. На самом деле, это всего лишь звезды, но мне они кажутся разбитыми колоннами одинаковых людей.

— Нахождение вне гостиной после отбоя непростительно, — нудит «мантия».

— Но мы же…

— Погода очень хорошая, — твердит Драко. — И завтра будет такая же.

Видимо он решил притвориться двинутым, чтобы избежать наказания.

— Первокурсникам простительно такое поведение, третьекурсникам тоже, детям, одним словом. Вы должны отбывать наказание…

— …вне зависимости от погодных условий, — чеканит Драко, разворачивается и исчезает в потайной двери слева от меня.

— Куда идти? — сейчас в абсолютно пустом кабинете директора меня встретит безликий Снейп и укажет на твердый стул. Потом даст листок и скажет: пиши. И я буду строчить чушь про Нежелательное лицо номер один, но мне уже все равно.

— В спальню, — тихо отвечает человек и осматривает меня с ног до головы. Мои пальцы, кажется в крови, на шее отметина, и «синяя мантия» наверняка меня жалеет. Но я предпочитаю думать, что он просто завидует.

— А наказание?

— Сбылось желание-то? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Какое желание? А. Так это вы были тогда на министерском допросе, — не удивлюсь, если этих «синий мантий» всего десяток на всю школу. — Сбылось, ага. Спасибо новому министерству, — кислые слова вяжут язык. — А ваше?

— Мое желание сбылось, я уже говорил тебе там, в кабинете.

— А что вы загадали? — все же осмеливаюсь спросить я.

— До одиннадцати лет я был самым обычным магглом, — он уселся на постамент ближайшей статуи и потер затылок. — А потом мне прислали письмо из Хогвартса. Так начинаются все сказки волшебного мира. И заканчиваются они тоже одинаково: залом суда. Да не смотри ты так! Я один из тех, кого новое министерство не пожелало видеть в мире колдунов.

— Но вы здесь.

— Мне предложили выбор: либо я и моя семья отправляемся в Азкабан, либо… — капюшон колыхнулся — мужчина вздохнул.

— Вы выбрали службу новому министерству?

— Как видишь. Я пожелал, чтобы мои близкие остались на свободе.

— И что, вы счастливы теперь? Желание же сбылось.

— Сбылось. Мой младший сын заболел драконьей оспой, от него заразилась жена. А потом дочь. И теперь они свободны. Кажется, их похоронили на старом лондонском кладбище.

— Кажется? — совсем рядом с нами что-то грохнулось на пол и покатилось. А может, это была иллюзия.

— В этом мире ничего нельзя утверждать точно, — он пожал плечами, а вдали часы били восемь с половиной раз.

* * *

— Так зачем ты помогал мне? — кто-то говорит моим голосом. Может быть, даже я.

Мы с Блейзом стоим в коридоре третьего этажа и дыханием согреваем руки.

— Чтобы ты перестала бояться тридцатого сентября.

— Какой же ты… какой… заботливый, — тихий смех превращается в хохот и сметает все чувства, кроме тревоги и паники. — В жопу тридцатое сентября. Оно прошло, Забини, понимаешь? А ты знаешь, что это значит? Не знаешь. Я больше не вижу ровные ряды парт и одинаковых людей, в моей голове больше нет марширующих людей…

— Значит, у нас получилось, — он встряхивает меня за плечи и заглядывает в глаза.

— Нихрена не получилось! — рука тянется к палочке, чтобы вправить Блейзу мозги. — Я больше не вижу размашистые буквы, не вижу, блин. Зато желтый туман никуда не делся. Его все так же можно резать на куски и скармливать дементорам. А пока нож не поднесли, они показывают мне картинки, — слезы текут по щекам, оставляя солоноватый след. — Картинки, Забини! А на картинках Малфой с моей подругой…

Дементор маячит за поворотом и высовывается из-за угла, его длинные руки, покрытые струпьями, дотягиваются до моего горла. Дыхание перехватывает, и желтоватый туман наполняет вонью легкие. Густая серая пелена бросается на меня и окутывает облаком.

— Мои желания никогда не исполнялись. В детстве веришь, что придет кто-то очень добрый и принесет гору подарков. А я не верила, потому что никто никогда не приходил. Но на днях мир наконец-то сделал мне сюрприз и умер, рассыпался, улегся под ногами, а люди исчезли. Я должна быть счастлива, а я все думаю, что же я сделала не так. Где-то по пути я потеряла то, чем радуются. Нет у меня такого органа, которым радуются.

Блейз берет меня за руку и без разговоров ведет в класс, заставляет сесть за крайнюю парту. Малфой равнодушно смотрит мимо меня на доску, как будто я — лужа мочи, оставленная щенком под ногами. А я закусываю губу, беру перо в левую руку, вывожу кривые буквы и мараю мизинец в чернилах — хренов мизинец, хреновы чернила. Старательно, закусив кончик языка от натуги, вместо магической формулы я пишу:

«Я хочу, чтобы все вокруг сдохли и не мешали мне».

Я действительно этого хочу. И тогда я заведу свои порядки, по которым буду жить. А еще — писать левой рукой. Не как все. Я собственноручно вырою могилу — без всякого волшебства — и оставлю ее пустой, но я-то буду знать, что там лежит. Воткну в рыхлую землю табличку и напишу на ней: «Кулек с мечтами». Чтобы не мешались и не смущали.

— Эй, Панси, — окликает меня знакомый голос. Драко выглядит одиноко без Дафны; я так привыкла видеть их вместе, что почти смирилась. К тому же, глупо ревновать к подруге. У друзей ведь все общее. — Ты на похороны идешь?

— Н-на какие? — глотка покрывается коркой, глотать невозможно, только хрипеть остается.

— Ну… Дафна же, — Малфой делает шаг в строну и хмуро рассматривает Дафну, сидящую за партой.

— Драко, она жива, — шепчу я, поглаживая Драко по затылку, — она же сидит.

— Сидит, но не дышит. Когда девушка не дышит, ее нужно нести на кладбище, — выдает он словно заученный текст и равнодушно смотрит на неподвижную Дафну.

Я приближаюсь к ней и трясу за плечо. Дафна смотрит перед собой и не двигается. Мой звонкий визг носится под потолком, и мне кажется, что я опять на вокзале Кингс-Кросс. Погрузить бы тяжелое тело на тележку и засунуть в вагон — пусть едет домой, на встречу с любящими родителями. А меня мать, наверное, не любит. Даже в этом Дафне повезло больше.

— Да-да, все правильно, — кричит кто-то и поправляет синий капюшон. — Вы ведь пожелали, чтобы Дафна Гринграсс э-эм «сдохла как можно скорее». Ну, совсем быстро не получилось, но три дня тоже неплохой результат. Министерство магии исполняет ваши желание, — выпалил он привычный девиз и побежал дальше.

— То есть как… Как это? Такого не бывает, я не говорила. Я не могла, — я трясу Дафну за плечи, и она сползает со стула: Миллисент едва успевает ее подхватить, но тут же отскакивает в сторону, наталкивается на соседний стол. — Дафна, прекрати притворяться, Дафна!

Я несусь по коридору, отчаянно пытаясь найти комнату, где проходила встреча с министерскими идиотами, но не нахожу ее. Толкаюсь во все двери, в классах сидят люди, они как по команде поднимают головы от листков и изучают меня пустыми взглядами, а я захлопываю двери и бегу дальше.

— Покажите мне мой листок! — Нашла. Я нашла комнату, и сморщенный господин напяливает очки, чтобы лучше рассмотреть человека, который выбился из строя. — Покажите мне листок с моими пожеланиями министерству!

— Идите, мисс Паркинсон, не мешайте, эвакуация идет…

Я пропускаю слова мимо ушей.

— Я хочу видеть мой листок, — цепляюсь за парту мертвой хваткой и уже не чувствую онемевших пальцев.

— Мисс Паркинсон, идите. Ну эвакуация же! — наконец-то речь сморчка смахивает на человеческую. Какая эвакуация? Зачем? Мне неинтересно.

— Дайте мне листок, — голос дрожит, желудок сжимается от запаха истлевшего пергамента.

— Беда с вами, мисс Паркинсон, — он вынимает из папки оборванный клочок и пихает мне: — Держите. Все равно все окажется под завалами.

Я не обращаю внимания на его слова и зажимаю рот, чтобы не заорать. Я этого не писала. Я карябала совсем другое: про хорошую девочку Панси и желание помогать министерству. А, ну еще я хотела белую мантию, чтобы надеть ее и наблюдать за черными толпами студентов. А здесь моим почерком написана какая-то ерунда: «Я хочу, чтобы Дафна Гринграсс сдохла как можно скорее, завещав Драко мне».

Я давлюсь словами и мотаю головой так быстро, что болит шея.

— Я не писала этого, не писала! Дафна ведь моя подруга…

Дафна же подруга, а с подругами не ссорятся по пустякам, даже если этот пустяк — Малфой.

— Ну как же не писали? — сморчок ласково улыбается как опасной умалишенной. — Эй, уведи ее, — он кивает «мантии». — Всех в Большой зал.

Меня ведут по замку, и стены пошатываются, нависают надо мной, раздуваются и съеживаются до размеров учебника.

— Вы хотели поймать Гарри Поттера, не так ли? — слышу как сквозь заслон.

— Я хотела? Наверное, хотела. Ничего нельзя утверждать точно, я помню. Должно быть, хотела, а на листочке разве не написано? — невинно спрашиваю я, и стены от удивления замирают.

Меня усаживают на скамью рядом между Блейзом и Драко. Забини берет меня за руку, а Драко гладит по коленке: Дафны-то больше нет, а гладить кого-то надо. Рук гораздо больше, чем две, их сотни, наверное. Они везде, тянут, ласкают и причиняют боль. Эхо далеких голосов приносит все пару слов: «Отдайте мне Гарри Поттера», и я уже не могу думать.

— Вот же он! Гарри Поттер! Хватайте его! — я вскакиваю на ноги, а в голове молотком бухают слова: «Гарри Поттер — Нежелательное лицо номер один. Наша главная обязанность своевременно сообщить директору Снейпу или его заместителям о появлении Нежелательного лица номер один на территории Хогвартса. Неисполнение данного предписания влечет за собой наказание…»

Темному Лорду нужен Гарри Поттер, а у нас есть Гарри Поттер. Самый простой выход — отдать Темному Лорду то, что у нас есть, не правда ли?

— Хватайте Гарри Поттера! Хва…

— Столько желаний, и все исполнились, правда? — «синяя мантия» бесшумно возникает рядом, держит меня за запястье и наклоняется к лицу. Будь «мантия» дементором, могилка для кулька с мечтами могла бы пригодиться мне. — Распишитесь, пожалуйста.

— Что?! — я не верю ушам и на мгновение забываю, где нахожусь. Преподавательский стол трещит и распадается на куски, но, стоит обернуться, целехонький стоит на месте. — Расписаться?

— Ну да, мне же нужно отчитаться перед министром о проделанной работе. Он заботится о том, чтобы все волшебники могли осуществить свои давние мечтания. У вас по заявке «Мертвый мир, Дохлая Дафна Гринграсс и Желание помочь правительству в поимке Гарри Поттера». Все три выполнены. Распишитесь же уже, — и перо мне сует.

Я падаю на скамью и медленно перекладываю перо из правой руки в левую.

— Вы поняли меня, мисс… — старикашка заглядывает в журнал. — Паркинсон?

— Расписаться?

— Да-да, за свои желания надо расписываться. Вот вам перо, вот вам пергамент.

Лист пергамента абсолютно чист, и все звуки опять исчезли. Мне нужно написать самое главное свое желание, самое большое и… самое-самое, понимаете?

Я пару раз обмакиваю перо в чернильницу и аккуратно вывожу:

«Я хочу, чтобы все вернулось на свои места».

Очень хочу, правда. Вытащить из могилы мертвый, деревянный мир, снова обнять Дафну и вернуться на вокзал Кингс-Кросс. В тот самый миг, когда голос Драко был похож на клубничную тянучку, а палец саднил от укуса прыгучих маргариток.

Чернила впитываются в листок и тут же выступают на поверхности, окрасившись в красный цвет: «Недопустимо».

— Нельзя изменить то, что уже сделано, — подсказывают сбоку.

Реальность дрожит и держится из последних сил, чтобы не заплакать. Пальцы тоже дрожит, и я перекладываю перо из левой руки в правую — вдруг поможет? Размазанные неровные буквы с трудом складываются в слова:

«Хочу, чтобы у Дафны все было хорошо. И у Миллисент. А еще я хочу, чтобы солнце светило чуть ярче, чем обычно, на самую малость».

А мир пусть стоит, без него и без людей вокруг скучно жить.

Я вывожу буквы снова и снова, как на уроке у Кэрроу, а из вырытой мной могилы маленькими, верткими пикси карабкаются на поверхность мои мечты. Я запихиваю их обратно и забрасываю землей.

На следующее утро небо, похожее на арбузную корку, подернуто облаками. Облака жмутся друг к другу и тают на глазах под грозным взглядом солнца: я скоро сдохну от хорошей погоды, и Малфой будет сочувственно вздыхать над моим телом. А может, и не будет. Он молча кивает и проходит мимо, а палец, укушенный маргариткой, болит. Дафна лезет обниматься, и ее руки как вяленые рыбины обвивают шею. Дафна же подруга: иди-я-тебя-обниму-родная, и я ее не отталкиваю. Днем мы с Блейзом сидим в туалете, а за дверью стоит дементор и поджидает нас, выдыхая желтый туман мутными клубами.

Я вытаскиваю из кармана замусоленный листок с моим размашисто обозначенным желанием и ставлю свою подпись. Потому что я знаю, что на следующей перемене ко мне подойдет безликий человек в синей мантии и отнимет пергамент. А я пойду в класс и буду писать однообразные слова под диктовку безликого человека. Я готова к этому. Я почти привыкла.

fin

 

 

Октябрь 2011