Изменница (джен)

Пыль белыми снежинками плясала в тонком лучике лунного света. Где-то в ночи каркал ворон. Холодный ветер посвистывал сквозь щели в камнях, опутывая ноги легчайшим шёлком. Это Старые боги, не иначе, обратили на неё свои лики и окружили иллюзией Севера.

Санса всегда молилась Семерым — южным богам. Новым, как говорили северяне, которых леди Кейтилин привезла из Речных земель. Вместе с ней и септой Мордейн Санса учила молитвы и тихо их шептала, обращаясь к Деве и Матери. Но однажды, зайдя в богорощу, увидела там отца, стоявшего на одном колене перед чардревом, оперевшись на Лёд перед собой. Красные листья-ладони беззвучно колыхались на несуществующем ветру, белые губы кривились в снисходительной улыбке, а в уголках ссохшихся глаз собрались капли кровавых слёз. Губы отца двигались в неслышной Сансе молитве, и казалось, Старые боги если не отвечают, то слышат и сочувственно взирают на него сквозь слёзы. Нежное спокойствие как хрупкая летняя снежинка, тающая на пухлых девичьих губах, накатило на Сансу. В тот момент под защитой крон богорощи на неё снизошло умиротворение. И с того дня она стала изредка посещать богорощу, стыдливо принося тихие молитвы северным богам.

Санса молила Семерых о милости для её отца. А потом, стоя на коленях, молила Джоффри и Серсею… но все они оказались глухи. И теперь, сидя в темнице на тонкой подстилке из соломы, она молилась Старым богам. Не в богороще Королевской Гавани, где нет даже самого хиленького чардрева, но они всё равно её услышали. И приняли жертву — Эддард Старк отомщён. А за неё саму отомстит Робб.

«А что, если это мой брат подарит мне твою голову?» — сказала она тогда, а в следующую секунду сама подарила голову Джоффри Роббу. Увы, она не сможет её ему преподнести собственноручно. Не сможет обнять, зарывшись в меховой воротник, и сказать: «Я это сделала, Робб. Я была храброй… как ты». Но вороны домчат до него эту весть, разнесут на чёрных крыльях по всему Вестеросу аж до самой Стены.

Крик принца, нет, тогда уже короля, до сих пор звучал в её голове. Дома Санса любила слушать пение матери и её мелодичный голос, вводящий в мечтательную дрёму. Та была тягучая, словно мёд. Там рыцари и их дамы кружились в танце сердец, злодеи гибли под сияющими мечами, а луна выступала свидетельницей признаний в чистой и непорочной любви. И вот теперь тот надрывный резко оборвавшийся крик казался самой сладкой песней.

Когда она толкнула Джоффри, тот схватил её за рукав. Его золотые брови поднялись в неверии, а зрачки в изумрудных глазах расширились. Но тонкий атлас не смог спасти короля. Рукав затрещал подобно раскалывающемуся льду, и король Джоффри Баратеон первый своего имени полетел вниз подстреленной птицей. Ощипанной, неуклюжей, лихорадочно машущей крыльями птицей. И распластался на камнях сломанной игрушкой из рассказа Пса. Слетевшая с головы корона со звоном покатилась по двору и в поднявшейся суматохе исчезла. Кстати, её так и не нашли.

Вокруг тела Джоффри медленно растекалось тёмное пятно. Даже жаль, что он упал в тени — на солнце его кровь переливалась бы расплавленными рубинами, которые так любят Ланнистеры. Старые боги любят кровь — нет для них ничего слаще. А кровь благородную любят ещё сильнее.

Санса уверена — в тот момент отец смотрел на неё и гордился. Он часто вздыхал, что, несмотря на кровь Старков, дочь выросла южанкой, но теперь южные лозы увяли и опали, обнажая изящный холодный лёд. Одинокий волк умрёт, но стая будет жить. Не опасаясь за жизнь родных (отец мёртв, Арья пропала и, скорее всего, уже к нему присоединилась, да и сама Санса скоро последует за ними), Робб обязательно придёт. А с ним и зима, которая возьмёт свою цену за пролитую кровь. Она накроет дом Ланнистеров снежной лавиной, пронзит ледяными иглами, и лютоволки её братьев будут петь им отходную. Кровь нельзя смыть водой или вином, оплатить золотом или алмазами — только кровь смоет кровь.

В Королевской Гавани её запомнят как изменницу — дочь такого же изменника, предавшего друга и его детей ради Железного трона. Возможно, даже нарекут цареубийцей… как дядю Джоффри. Вышло бы забавно. Санса хихикнула, и крысы, копошившиеся в её миске, замерли, настороженно прислушиваясь. Но, не обнаружив опасности, продолжили трапезу.

А возможно, вскоре после следующей коронации её забудут, но вот Серсея будет помнить. Помнить и лить слёзы по сыну-садисту, вспоминая Сансу. И Север тоже её запомнит — о ней сложат песни, как о свирепой волчице, отомстившей за смерть лорда-отца и других северян. Санса надеялась, что её останки отошлют в Винтерфелл. Может, Робб даже поставит её статую в крипте, как это сделал отец для Лианны. Ох, как же она сейчас понимала желание тёти вернуться домой, пусть и в виде остывшего трупа!

Санса расплела сложные косы и посрывала с платья разномастные побрякушки. Оказавшись в Гавани впервые, она была поражена красотой и богатством здешних дам, их открытыми нарядами. Они совсем не стеснялись оголять руки до плеч и спины до самой поясницы. А ещё — собирать волосы в удивительные прически, демонстрируя изящный изгиб шеи. Ей так хотелось стать одной из них. Облачиться в дорогие ткани, украшенные разнообразными кружевами и драгоценными камнями, собрать волосы в причудливую причёску, вплетя в неё благоухающие цветы, а сверху увенчать тонким обручем короны принцессы. Но хватит с неё корон, принцев и королей. Взойдя на помост завтра утром, она будет Сансой Старк. За окном одобрительно каркал ворон — не пристало северянке корчить из себя изнеженную южанку.

Старая Нэн называла её летним дитя. Она и была такой — словно цветок, взращённый в любви и нежности. Она смотрела на мир глазами цвета неба, и он казался ей прекрасным, чистым как звонкий ручей. Отец говорил, зима близко. И да — вот она! Дышит морозным воздухом в окно, застывает льдом в глазах... Накрытые белым саваном, зимой летние цветы умирают.

* * *

Толпа ревела и кричала, а Серсея громче всех. Сыпала проклятьями и оскорблениями, злобно скалилась и даже не думала утереть слёзы. Чёрное ей не шло, лицо и шея раскраснелись, глаза опухли. Юный король Томмен Баратеон зачитывал Сансе обвинения и приговор, постоянно запинаясь и стараясь не заплакать.

Вставая на колени, она словно присела в реверансе, поприветствовав самого Неведомого. Илин Пейн со звоном вытащил Лёд. Её казнят как отца… Даже немного льстило — будто её признавали равной ему, признавали достойной. О, Старые боги! Похоже, в этих темницах она сошла с ума, ибо ей льстило, как её казнят. Санса устремила взор на север, где далеко-далеко за горизонтом лежал её родной Винтерфелл.

Холодный порыв ветра хлестнул прямо по лицу, и Санса услышала в нём шелест ладоней-листьев чардрева. В голове тут же всплыло вырезанное на стволе лицо. Оно всегда казалось таким разным — угрюмым, насмешливым, хитрым, но теперь Санса поняла — оно скорбное. Старые боги не говорят, но всё видят и слышат… и скорбят о своих северных детях, проливая слёзы из кровавого сока.

Когда голова Сансы Старк упала в корзину, её тело безвольно завалилось набок. Серсея победно завопила, будто бы сама только что отсекла голову убийце своего сына. Но нет — будь её воля, она бы заставила эту тварь страдать. Она бы отрезала от неё по кусочку, чтобы дочь предателя поняла, каково это — потерять самое дорогое, что у тебя есть. Пусть почувствует, как медленно осыпается пеплом её мир.

Откуда-то из замка раздался собачий вой, жалобный и протяжный. А маленький король всё-таки расплакался.

Но Сансе уже было всё равно — она направлялась на север, куда звала её кровь, накинув вместо плаща вороньи перья.

А в Вестерос пришла осень.