В подметки пригодится (джен)

Наша деревня горела.

Моя дорогая Лорейн!

Дома бедняков вспыхивали, передавая огненную эстафету друг другу, как будто чумазый мальчишка с факелом прыгал с крыши на крышу.

Пишу это письмо в спешке, боюсь, не успею передать его слуге.

Голодная, свирепая, безобразно немытая толпа вихрем сносила хлипкие постройки, вырывая из их нутра наших слуг. Я зажимал уши, чтобы не слушать хруста перебитых костей и треска сломанных волшебных палочек.

Заклятие Конфундус, отнявшее волю у нашего стража, позволит мне в день погибели моей последний раз рассказать о сердечной к Вам привязанности.

Щель бойницы сузила мир до крохотной полосы выжженной травы, и полоса эта обрывалась у мастерской кузнеца.

На закате нас всех, меня, моих братьев, сестер и верных подданных отправят к праотцам. Да спасет Мерлин наши души.

Патрик отнял меня от окна, сунул в руку палочку и прокричал в лицо:

— Они вот-вот ворвутся! Защита бессильна перед огнем!

Патрик, конечно же, не ошибся. Никакие чары не выдерживали больше четверти часа, и этих жалких минут было смехотворно мало для спасения. Адское пламя казалось безобидным и ненастоящим.

Вчера простаки, прославляя Святую Инквизицию, распяли кузнеца, дочь его и жену на деревенской площади, обвинив в колдовстве. Знали бы они, насколько правы. Выдающийся маг был, и жена его талантливая ведьма. А после простаки долго орали хмельные песни и изгалялись над плешивым псом.

Я знал, что они пришли за мной.

К утру пес издох.

Они боялись нас так же, как ненавидели. Мы ненавидели их так же, как боялись.

Сквозь решетку мы едва видим ноги палачей. Они уже примеряют наши сапоги, потому что подметки их собственных совсем пришли в негодность.

Мои картины никогда не пользовались успехом. Соратники, наперсники, которым я дарил их, расписывались в восхищении, однако спустя неделю или пару находили предлог, чтобы вернуть холст обратно. Жаловались, будто картина за ними следит. А ночью — дышит.

Настал наш черед вслед за палочками быть разделенными надвое: голова отправится в мешок, тело — на съедение собакам, а сапоги достанутся алчным магглам, что отнимают у нас жизни ради добычи.

Я кинулся спасать свои работы. Прислушался к дыханию полотен. Дышат.

Милая Лорейн, заклинаю, не слушайте тех, кто будет клеветать обо мне и друге моем Патрике. Наша смерть, верую, не станет поводом для насмешек и недоверия.

Еще в Хогвартсе, будучи наивным юнцом, я задумался, почему картины так угрюмы, так молчаливы и пусты? Должно быть, тяжко томиться в четырех стенах рамы, не имея возможности двинуться с места.

Давайте я расскажу Вам, что случилось.

И я задумал спасти узников холста.

Вы помните мои картины? Я дарил Вам портрет и пару набросков. Вы единственная, кто мне их не вернул. Я полагаю, они пришлись Вам по вкусу.

Начал с Хогвартса. С него все начинают. В школе наше начало и там же наша кончина.

Кто-то — наверняка пропойца из «Кабаньей головы», недостойный вашего взгляда, — выболтал наш секрет, и разъяренное зверье кинулось рвать деревню в клочья.

Сначала я убеждал грузного старца, что обитал на третьем этаже замка со времен Годрика, подняться с кресла-трона и посетить Полную Леди, но он только фыркнул и пригрозил дуэлью. Мертвые глаза его соседей оставались пустыми.

«В старом замке на окраине деревни, — шептал он, разморенный пойлом, — живут колдуны и варят, варят свои зелья, строят козни, ворожат и смущают. Это они навлекли на нас неурожаи, это они напустили болезни и хвори».

Я пробовал беседовать с картинами в гостиных, в коридорах и кабинетах, но нигде не нашел сочувствия их обитателей. Они предпочитали оставаться немыми.

«А молодой барон повязан с самим сатаною. Машет кистью, а люди-то, люди-то под кистью оживают!»

Рыцарей, погибших в сражениях, не смущало даже то, что они схожи с гравюрами магглов. Сэр Кэдоган оседлал пони и, оскорбившись, вызвал меня на поединок. Я расценил его вызов шагом навстречу.

Милая Лорейн, вы удивитесь, но идею подсказал мне друг Патрик. Он бывает горяч, импульсивен, несдержан, но ум его ясен, как Ваша улыбка.

— Отчего тебе самому не создать картину? Набросать в твоем вкусе.

Нынче Хогсмид почти стерт с лица земли. Его, разумеется, восстановят. Найдется маг, способный сравниться с Годриком, или дети наших слуг объединят усилия, но Хогсмид, верьте мне, Лорейн, восстанет из праха. Правда мы к тому времени прахом обратимся.

И я создал портрет. Потом еще один, еще и еще, пока кладовые не наполнились холстами, впитавшими в себя терпкий запах масляных красок.

Патрик кусает губы, я никогда не видел его таким потерянным. Он отчего-то винит себя. И еще Огденский виски.

В дверь ломились, ставни хлопали, совы беспокойно ухали в клетках. Картины пока что дышали.

— Да оставь ты их, новые будут! — крикнул Патрик, сдирая с себя кафтан.

Простаки кафтанов не носили, не носили шляп с перьями и длинных волос, не признавали плоеных воротников и титулов. Я покачал головой: Патрик порой говорил и делал глупости.

Моя милая Лорейн, в «Истории Хогвартса» напишут спустя пару столетий о страшном пожаре, охватившем деревню Хогсмид. Языки пламени лижут верхушки деревьев Запретного леса, и школяры принимают их за химер.

Палочку Патрика сломали первой, моя протянула чуть дольше. Нас, безоружных, бросили в сырой подвал, пропахший прелой соломой и отправлениями. Мертвечиной прогнивший.

Со слугами мешкать не стали, казнили всех сразу: кого на плахе, кого на костре, кого оставили в петле болтаться. А с нами не спешили.

Есть в простаках доля благородства рыцарей, есть. Они дали нам время проститься.

Патрик рвал и метал, готовый уничтожить меня и мои картины.

— Это все из-за тебя, ну чего ты добился? Аккуратность еще никому не вредила.

— Я всего лишь художник.

— Но не для магглов! Простаки не привыкли к ожившим гравюрам. Одного взгляда на твои портреты достаточно, чтобы уличить в колдовстве. Ты глупец, если думаешь, что кистью вернешь покойников к жизни! — он сорвался на крик. — Мы сгинем, не успеет закатиться солнце. Ты глупец, — повторил Патрик перед тем, как послышались тяжелые шаги.

Теперь я понял. Худая попытка добиться от смерти аванса не увенчалась успехом. Уходить, милая Лорейн, надо уверенно. А я не хочу.

Я так боюсь умирать. Особенно после того, как голова Патрика прокатилась по пыльной дороге и уставилась на меня, остановившись у грязных, бессовестно грязных ног палача.

Я обязательно вернусь к Вам, пока не знаю, как, но я найду способ. Хотя вряд ли я буду Вам интересен, заключенный в картинную раму.

Топор со свистом рассекал воздух. Я потерял счет казненным и, закрыв глаза, вспоминал, как Патрик, смело улыбаясь, предложил в посмертии жонглировать отрубленными головами.

Меня швырнули на разбитую плаху и сказали глухо:

— Топор-то затупился.

— Этот последний. К утру поспеем — и ладно.

По возвращении, милая Лорейн, клянусь помириться с сэром Патриком Делэйни-Подмором. Я пообещал себе вернуть его дружбу.

— Тащи с него сапоги, — рыкнул озверевший маггл, — сгодятся какому-нибудь босому.

У меня мало времени. На том заканчиваю, передам послание с верным слугой.

Навеки Ваш, Сэр Николас де Мимси-Дельфингтон,

31 октября 1492 года.

Конец

Декабрь 2013