Мир из машины (джен)

«СВЕРШИЛОСЬ, — назойливо маячила перед глазами голографическая реклама, — В НАЧАЛЕ XXII ВЕКА МАШИНА ПРЕВЗОШЛА ЧЕЛОВЕКА».

«ИСКУССТВО СТАЛО СОВЕРШЕННЫМ, — вторила ей другая. — ПИСАТЕЛИ БОЛЬШЕ НЕ НУЖНЫ».

Мистер Лавгуд хмыкнул, привычным жестом смахивая кричащие буквы прочь. Он был почти у цели.

Книжный магазин «Флориш и Блоттс», этот анахронизм двух прошедших столетий, царил на широком проспекте. Даже самый внимательный взгляд не нашел бы ни витрин, ни дверей, но плоский матово-белый фасад целиком состоял из сверхчувствительных сенсоров. Стоило коснуться — и безжизненная белизна расцветала миллионами сияющих точек, а точки будто сами собой соединялись в настоящую книгу — какую пожелаешь. Вот только желающих обыкновенно не находилось, сколько помнил себя мистер Лавгуд, а ходил он сюда лет с пяти.

Их цифровой стремительный мир не выносил промедления, а книги как раз и заставляли медлить.

Кажется, Ксенофилиус уже давно безнадежно от него отставал.

* * *

«Хочу живую книжку, чтоб шуршала, — однажды потребовал он у отца. — Мне бабушка рассказывала, она читала живые книжки, а у меня только голограммы!»

— Во «Флориш и Блоттс»? — вздохнул отец и взял его за руку.

И они пошли туда пешком, как всамделишные старички из двадцать первого века, покупать живые шуршащие книжки.

Так Ксено Лавгуд впервые познакомился с Магазином, белым и плоским, на первый взгляд — абсолютно скучным. Никаких книжек, ни шуршащих, о которых говорила бабушка, ни даже обыкновенных цифровых, голографических, не было видно.

Он хотел на всякий случай разреветься, но папа сказал, усмехнувшись:

— Приложи ладонь.

И Ксено коснулся Магазина. Тотчас прохладная белизна под пальцами ожила и растеклась яркими светодиодными всполохами.

«Хочеш-ш-шь сказкой пош-шуршать?» — шепнул Магазин.

Ксено оглянулся на отца:

— А можно?

Вместо ответа тот потянулся куда-то высоко-высоко, что-то нажал — там, куда не успели добраться цветные всполохи, — и совсем рядом с Ксено бесшумно открылся проем.

И он бесстрашно шагнул туда первым.

— Магазин, — напоследок спросил он у отца, — это потому что МАГИЧЕСКИЙ, как в сказке?

* * *

Сколько помнил мистер Лавгуд, Магазин всегда пустовал — и когда он был мал, и когда подрос, и когда принес туда свою первую рукопись. Ничего серьезного — просто немного веры и безумия.

Это были добрые сказки про несуществующих зверей: хитрых нарглов и смешных кизляков, которые любят музыку, про вредных мозгошмыгов, живущих у скучных людей в голове.

Этих животных никогда не существовало.

Их нельзя было ранжировать по энциклопедиям и засунуть в цифровые зоопарки. И поэтому они были чудесны. Они не укладывались в стройную систему — как и он сам.

 Ксено напечатал рукопись на бумаге, как в старину, под косыми взглядами приятелей, на дребезжащей пишущей машинке, казавшейся древностью даже в двадцать первом веке.

Думал, это польстит тому, кто всю жизнь возился с бумажными книгами.

Он до сих пор почти наяву слышал голос мистера Флориша:

— Сынок, послушай меня. Ты ходишь сюда десяток лет. Видел здесь кого-нибудь еще?

Ксено промолчал тогда, избегая смотреть в измятое старостью лицо.

А управляющий безжалостно продолжил:

— Мы с тобой — два безумца. Я храню никому не нужные книги, ты раз за разом приходишь их покупать. Пойми, Лавгуд, сейчас людям не нужно искусство; технология — вот что их занимает. Голые цифры. Выверенная до сотых симфония электронных импульсов. Голые цифры, — повторил он горько, — и больше ничего.

Мистер Флориш посмотрел на титульный лист.

Полвечера Ксено выписывал на нем тушью название — «Придира». Сколько бумаги осталось в мусорном ведре — и подумать страшно.

Неужели это все было напрасно? Да нет, не может быть.

— Послушайте, вы же знаете — людям нужны книги, а не машины, — тихо сказал он.

Мистер Флориш просто не мог не понять. Он ведь был таким же!

Он — и его магазин — научили Ксено верить в невозможное.

— Ты не сможешь переделать людей. Не ты и не я, — отозвался тот. — И твои мозгошмыги и нарглы тоже не смогут. Поверь мне, мальчик.

* * *

Ксенофилиус тогда и правда не смог. Мистер Флориш взял его рукопись и переплел ее, как настоящую книгу, но напрасно она ждала своего покупателя. Никто не пришел.

А теперь...

Теперь Магазин окружала настоящая толпа, и фасад сиял, полыхал всеми красками, что были доступны его дисплею. Со стороны казалось, что он горит.

Впрочем, голографическая реклама была ничуть не бледнее. То там, то здесь перед глазами восторженных зевак вспыхивали и тут же таяли бесплотные буквы: «МАШИНА ПИШЕТ КНИГИ», «МАШИНА ПРЕВЗОШЛА ЧЕЛОВЕКА», «НАУЧНО ВЫВЕРЕННЫЙ ТАЛАНТ», «ЭКСКЛЮЗИВНО — ТОЛЬКО В НАШЕМ МАГАЗИНЕ ВЫ МОЖЕТЕ ПРИОБРЕСТИ ВСЕ КНИГИ ОТ „ПРИДИРЫ“», «ПОКУПАЙТЕ РЕТРО — БУМАЖНЫЕ КНИГИ ОТ „ПРИДИРЫ“». «МАШИНА», «ПРИДИРА», «МАШИНА»... и вопль беснующейся толпы, какой-то нечеловеческий и тоже странно механический — как будто они были счастливы, что их обошли,  что рукотворный разум оказался изобретательнее и умнее человеческого.

В глазах рябило от многоцветья, и Ксено зажмурился.

— Эй, парень, — хлопнул его по плечу кто-то. — Это ведь ты?

Он открыл глаза — и увидел себя.

Огромная рекламограмма парила над Магазином — его собственное растерянное лицо и надпись: «КСЕНОФИЛИУС ЛАВГУД  — ИЗОБРЕТАТЕЛЬ „ПРИДИРЫ“».

«Писатели больше не нужны», — повторил он одними губами, и рот его дернулся в усмешке.

* * *

Отрывок из интервью с Ксенофилиусом Лавгудом, изобретателем литературной машины «Придира».

Рита Скитер: Мистер Лавгуд, ваше изобретение произвело настоящий фурор. Как вы знаете, книги «Придиры» разлетаются по всему миру, такого спроса не было с конца двадцатого века. Вы, наверное, горды?

К.Л.: О, безусловно. Хотя подобного я не ожидал.

Р.С.: Никто не сомневается, что книги «Придиры» гениальны. Но вы сами, до того как стать ученым, пробовали писать.

К.Л.: Верно, но...

Р.С.: Но неудачно. Ваши собственные творения не идут ни в какое сравнение с текстами «Придиры», простите мою прямоту. Какие-то мозгошлепы, знаете, это же несусветная...

К.Л. (перебивает): О, неужели?

Р.С.: И это самое удивительное! Творение превзошло творца. Расскажите, как вам в голову пришла идея создать такое чудо? Может быть, вы украли идею?

* * *

Раньше Ксено снился один и тот же сон: весь мир вдруг стал огромным Магазином, где счастливые люди могут гулять хоть сутки напролет и шуршать, шуршать бесконечными живыми бумажными книгами.

Теперь сон его обратился в кошмар наяву.

Почти у каждого прохожего в руках красовалась книга в кричащей обложке. За милю видны были яркие буквы «Сделано „Придирой“».

Люди взахлеб обсуждали ее удивительные рассказы и повести, находили в них бездну смысла и дружно соглашались, что любой писатель прошлого и настоящего уступает ей во всем.

Старые книги по-прежнему пылились в Магазине, но он больше не казался чудом его детства — будто ураганом смело и унесло куда-то всю магию в чужую страну.

Сам Ксено тоже словно стал чужаком.

Когда каждый норовит панибратски хлопнуть тебя по плечу и спросить, как там поживает «Придира»... Он мало-помалу начинал ощущать себя не человеком, а говорящим винтиком, безумным сказочником, который сам не верит в свои истории.

Люди жадны до всего нового, до прогресса, неважно, какого, думал он, и с каждым днем все ускорял шаг, когда шел по улице, все чаще и тревожней оглядывался, а ключ от тайной комнаты с книгами стал прятать в карман.

Возможно, он открыл ящик Пандоры?

* * *

— Мой отец правда изобрел «Придиру»... — тихо сказала Луна.

Почему ей никто никогда не верил?

Может, в этом виноваты какие-нибудь звери из папиных сказок? Они летают вокруг и мешают другим видеть... Почему бы нет?

— Врешь ты все, — бросил с презрением Симус. — У вас просто одна фамилия — и теперь ты важничаешь! Или, может, это тебе приснилось, ты же лунатичка.

Вокруг опять рассмеялись.

— Сама-то ты эту машину видела? Ну?! Что молчишь?

Луна моргнула.

А ведь правда. Она не отказалась бы посмотреть, как создаются сказки. Это было невозможно, когда папа придумывал их сам — потому что тогда они складывались в голове, а не в «Придире», и в чужую голову никак не заглянешь.

А вот в машину очень даже можно... Наверное.

Жаль только, что отец запирает комнату на ключ и даже одним глазком не разрешает взглянуть на «Придиру».

А без ключа не пропустит дверной молоток.

Это была такая зануда в виде головы орла: нажмёшь кнопку — и она начинает задавать ужасно умные взрослые вопросы. Не ответишь — дверь не откроется.

* * *

Отец был пьян — снова. Луна не понимала, почему, все же было так хорошо. Отец запатентовал «Придиру», она всем так нравилась — всем, кроме него самого.

С каждым днем он все больше злился, приходил домой хмурым, совсем не смеялся и не рассказывал сказки.

Так было, когда умерла мама — и сейчас он снова тосковал и вспоминал ее. По крайней мере, папа что-то бормотал про ящик Пандоры.

Но Луна не помнила у мамы никакого ящика.

Она читала то интервью с отцом в «Ежедневном пророке», но оно было такое длинное и скучное, и Луна почти ничего не поняла, кроме того, что, кажется, отец обиделся на «Придиру»... Потому что «Придира» чудесная, а он обыкновенный.

Но ведь это же была неправда — вот только как сказать об этом папе?

От него пахло алкоголем все чаще, он приходил домой и сначала кричал что-то непонятное, кого-то ругал — и часто засыпал, даже не раздевшись.

Может быть, однажды он забудет спрятать ключ? Или хотя бы запрограммировать дверной молоток?

Потому что с орлом было невозможно договориться.

«ВВЕДИТЕ КОД» — загорались неумолимые буквы, и от цифр у Луны рябило в глазах.

— Если соединить буквы с цифрами на устройстве, которому не одна сотня лет, ты узнаешь, что ответ в магии, — пел дверной молоток, но Луна совершенно не понимала, о чем он.

Это загадка?

Но разгадывать их она совсем не умела.

Код был явно зашифрован в этих словах, но как их понять?

Луна вертела загадку и так, и этак, но у нее совсем ничего не получалось.

Загадочные цифры все равно её не пускали. И заглянуть внутрь сказки было решительно невозможно.

Будь отец прежним, до-машинным, он бы ни за что не стал ничего прятать от Луны.

Будь отец прежним, они бы вместе ее изобрели.

Будь отец прежним, он бы сразу заметил, как Луне плохо, как тоскливо и одиноко.

Ещё и молоток не пускает в папину тайную комнату — дразнится дурацкими кодами.

Кажется, что в мире не осталось ничего настоящего. Все говорит на языке компьютеров, все вокруг прошито их глупыми электронными мозгами. Все вокруг только выглядит человеческим.

На самом деле — изнутри — все рассыпается на двоичный код, машинный язык. Единицы и нолики.

Даже сказки теперь машинные.

Наверное, они с папой лишние в этом цифровом мире. Потому что умеют думать по-настоящему.

Но есть ли место настоящим людям там, где ничего настоящего уже не осталось?

Может быть, поэтому папе и плохо?

А что, если...

Луна даже вздрогнула от пугающей, звонкой мысли.

Что, если бы машины не-бы-ло? Вот так просто: не стало бы ее — и все.

Все, конечно, расстроятся, но скоро забудут, а отец, может быть, снова будет счастлив.

* * *

Если соединить буквы с цифрами на устройстве, которому не одна сотня лет, ты узнаешь, что ответ в магии.

Это было слишком просто. Слишком просто — чтобы найти ответ в старой бумажной книге.

Однако у Луны получилось.

Она листала папину энциклопедию, бумажную — папа называл ее всамделишной.

Луна сначала даже сама не поняла, что именно привлекло ее внимание, она всего лишь бездумно переворачивала хрупкие страницы с иллюстрациями.

Взгляд задержался на одной из них, и понимание взлетело вверх, как потревоженная бабочка.

Картинка позволяла разглядеть самое важное.

Буквы и цифры соединяются в те-ле-фо-не. Ужасно нелепой штуковине из двадцать первого, кажется, века. На его кнопках написаны буквы и цифры. И чтобы найти магию, нужно набрать... Она, прищурившись, внимательней присмотрелась к кнопкам.

«5-24-42». «М-AG-IC».

Наконец-то орёл слабо звякнул, как будто в его электронных мозгах что-то испортилось, и дверь в тайную комнату распахнулась.

За дверью Луну ждали две плохие новости.

Во-первых, папа был в комнате.

Во-вторых, «Придиры» там не оказалось.

* * *

Отец сосредоточенно заносил в древний аппарат для печати бумажных книг какой-то текст. Сам, без «Придиры» — и следов ее не было.

Противный жар поднялся откуда-то из живота, окатил щеки и шею. Если... Если комната пуста...

Значит... если у отца нет машины... То он всем солгал? И машина не виновата, что он стал таким? И разбивать нечего? А как же теперь его спасать?!

И... Она зря столько разгадывала эту загадку.

Все было совсем-совсем напрасно.

Даже магия — обманка.

В носу защипало, Луна попятилась, споткнулась, пол стремительно качнулся навстречу и ударил ее по носу.

Отец обернулся как ужаленный.

— Ты обещал не врать мне, когда мама умерла, — сказала Луна не ему — полу.

Обида кусала за глаза, и они слезились и горели.

Послышались шаги. Твердые, спокойные, совсем не такие, как несколько часов назад.

Резким движением, совсем не заботливо, отец поднял Луну на ноги.

Она отвернулась, еще раз оглядела комнату — может, она все-таки есть, эта «Придира», хоть совсем маленькая? Где-нибудь в углу? И можно всё-таки ее сломать, спасти папу от нее?

А может, в этой комнате есть тайный проход? Как в одной из книг «Придиры»?

«Придиры»?

Ерунда. Луна знала эту комнату, когда она еще не была тайной. Никаких проходов тут не было!

Значит...

— Все эти книги...

— Их писал я, — сказал отец и выпустил плечи Луны, и руки у него повисли, как у куклы. «Плетьми» — написала бы «Придира». Нет, не она. Папа.

Разве так бывает? Разве родители признаются, когда врут?

— Зачем? — спросила Луна.

Вышло жалко и тоненько.

— Флориш сказал, что я глупец, но подтвердил для патентной комиссии, что книги действительно пишет «Придира». Но теперь... Я иду по улице, а кругом обман. В рекламограммах, в переплетах этих дурацких бумажных книг. Кажется, я украл что-то, у самого себя украл, а что — не пойму...

Он говорил, говорил, слишком по-взрослому, слишком непонятно, и слушать его монотонный голос, глухой, как у робота-няньки, было невыносимо. Он будто и не видел Луну, и не слышал ее вопроса, а просто разговаривал сам с собой.

Таким он был, когда мама умерла. Кто же умер на этот раз?

— Ты мог сказать, что написал эти книги сам, все бы хвалили тебя, а не «Придиру»! — сказала Луна, чтобы хоть что-то сказать — и слова застряли у нее в горле, потому что отец отступил на шаг, и лицо у него было какое-то ненастоящее.

— Сам?! — закричал он тоже, громко и страшно, комкая в руке бумагу. — Сам?! Да когда я писал книги сам, они были никому не нужны!

Мои рукописи из милости взяли в Магазин, но их никто не покупал, потому что люди забыли, что такое настоящие книги! Что значит «сам», когда творения писателей стократ талантливее меня пылились на полках?!

— Папа... — пискнула Луна.

Но тот посмотрел на нее как совсем чужой и продолжил:

— Но взгляни — стоило только «изобрести» ее!.. машину, которой даже не существует, и писать книги за нее, самому! Неужели людям совсем не нужно, не интересно то, что делают сами люди?! Зато машиной, мертвой, бездушной машиной, которой даже и нет на свете, они готовы восхищаться бесконечно!..

Лицо его было белым и очень злым. Неужели он сейчас разговаривает с ней, с Луной?

Или за ее спиной кто-то чужой и очень-очень взрослый?

Она боялась оглянуться.

— Это все писал я, — тихо сказал папа. — А эти дураки, точно сороки, приняли стекляшку за настоящий бриллиант. Я хотел писать, хотел, чтобы люди читали мои настоящие книги, а они!.. Они превратили их в подделку. В механического соловья из китайской сказки... Нет... Не они. Я сам!..

В цифровом мире не было места для волшебства.

За окном вспыхнула рекламограмма:

«ПОКУПАЙТЕ ЦИФРОВЫЕ КОПИИ КНИГ ОТ „ПРИДИРЫ“.

Повести. Романы. Рассказы. Стихи. Сказки».

Слово «сказки» моргнуло и погасло.

Наверное, какой-то сбой в программе, подумала Луна равнодушно, а потом заплакала.