My body is a cage (гет)

Инеж сделала глубокий вдох, а потом медленно выдохнула и выпрямила плечи, занося ногу над натянутым под куполом шатра канатом, как делала несчетное число раз. Страха не было — не здесь, не на высоте двадцати метров над землей, когда от трагического падения отделяет лишь податливая гибкость каната и уверенность в собственных силах. Она давно перестала бояться высоты. Лишь здесь она чувствовала себя в безопасности: только она, канат и открытое пространство. Никаких границ, никаких клеток. Свобода.

Толпа зрителей внизу не имела значения, они не знали ее. Все, что они видели — красивую девушку, смело шагающую по канату. Их не интересовало ее прошлое, люди пришли сюда не за этим. Инеж была им за это благодарна. Сложнее было с родителями и друзьями семьи — те помнили ее четырнадцатилетней девочкой и, встретив теперь, четыре года спустя, интересовались ее судьбой. Они были искренне рады ее видеть, но в глубине души Инеж боялась, что ее не поймут, что они узнают обо всем произошедшем с ней и уже не смогут смотреть на нее, как прежде.

Встретив родителей в Кеттердаме, Инеж не спешила делиться всей правдой о своей непростой жизни — тогда она посчитала, что не стоит портить счастливый момент встречи постыдными подробностями прошлого. Не хотела рассказывать им всего, да что там всего, даже половины. В итоге история ее злоключений оказалась на удивление короткой. Каз удивился, услышав ложь, так легко слетающую с ее губ, но рассказ поддержал. По всему выходило, что Инеж провела у Танте Хелен не больше двух дней, а потом попала в «Клуб Воронов», где были востребованы ее навыки акробатки.

Поначалу казалось, что эта ложь во благо, что так всем будет спокойнее. Инеж вместе с родителями присоединилась к странствующему каравану сулийцев. Она снова могла сидеть на ступеньках фургона с отцом, лакомясь фруктами, сорванными прямо с деревьев, и наблюдать, как мама стряхивает с рук мел, перед тем как приступить к приготовлению ужина, опять увидеть высокую южную траву и бескрайнее небо над Сикурзойскими горами… Но вскоре стало очевидно, что труднее всего снова стать дочерью, которую они потеряли. И решение скрыть правду лишь усложняло дело.

Инеж старалась ничем не выказывать своих переживаний и с радостью согласилась выступать с цирковой труппой. Во-первых, чтобы быть ближе к родителям, но, скорее, из-за того, что изо всех сил пыталась забыть о прошлом, стремясь вычеркнуть из жизни события, преследовавшие ее в кошмарах. Инеж искренне верила, что у нее есть шанс оставить все позади, но урок, который ей преподал Кеттердам, не прошел зря.

Первый раз ее истинный страх поднял голову, когда мама показала ей наряд для выступлений. Минимальное, игривое и довольно открытое одеяние девушки-акробатки, рыжеватое с черными пятнами, как и символ сулийцев.

«Рысь — твое единственное имя. Я знаю, что ты такое», — зазвучал в голове насмешливый голос Танте Хелен. Инеж довольно резко отказалась от костюма, заявив, что будет выступать в закрытом трико, как когда-то в детстве. Мама удивилась, но настаивать не стала.

Второй раз страх подкараулил ее после дебютного представления. Инеж выходила из шатра, ее окружило несколько десятков зрителей, среди которых были в основном парни. Они встретили ее аплодисментами, выкрикивали похвалы и комплименты, кто-то даже принес цветы. Она едва сумела выдавить слова благодарности и поспешно сбежала. Страх подгонял, следуя по пятам, пока Инеж не забралась на самую высокую крышу и не спряталась там.

В третий раз страх заставил ее застыть. Она уже почти привыкла к вниманию после выступлений, пока один из зрителей не схватил ее за руку и, приблизившись, не прошептал на ухо:

— Я помню тебя, твое гибкое смуглое тело в фиолетовых шелках… Жаль, что я не вернулся туда еще раз, пока ты работала у Хелен.

Воздух выбило из груди, Инеж стояла, не в силах пошевелиться, слушая лишь громкий пульс, стучащий в висках, и впервые за полгода, которые провела с родителями, жалела, что у нее при себе нет кинжалов.

— Я готов заплатить вдвое больше, чем тогда, даже втрое...

Образы из «Дома экзотики» замелькали перед глазами: золотистая гостиная, откровенно разодетые девушки, фальшивые вздохи и искусственный смех. Инеж вскрикнула, словно раненая птица, резко и пронзительно, и изо всех сил оттолкнула мужчину от себя.

— А раньше ты была куда сговорчивее, — прозвучало ей вслед, но она уже не слышала.

Даже мечтая о встрече с родителями тогда в Кеттердаме, Инеж подозревала, что прошлое встанет между ними. Теперь же стало совершенно ясно — ей больше нет места в сулийском караване циркачей — эту возможность украли у нее в тот самый момент, как она оказалась в трюме рабовладельческого судна.

* * *

Каз сидел в своем кабинете за огромным дубовым столом, не идущим ни в какое сравнение с тем жалким подобием самодельного стола из двери и ненужных ящиков, которое было у него раньше. Он перечитывал финансовые отчеты, когда позабытое давно ощущение присутствия вдруг словно игла пронзило позвоночник. Каз замер, не донеся ручки до бумаг.

Она здесь.

Он не мог ошибиться. Внутреннее чутье, к которому Каз прислушивался всегда, и которое его никогда не подводило, — почти никогда, нехотя признал он про себя, — просто-таки кричало, что она вернулась в Кеттердам и находится где-то поблизости.

Каз неторопливо поднялся из-за стола и подошел к окну, не суетясь, словно встал размять ноги, а на деле — боясь спугнуть ощущение ее присутствия, почти позабытое за эти полгода. Он будто невзначай выглянул в окно, окинув пристальным взглядом улицу, но не заметил ничего необычного. Каз усмехнулся и сделал то, чего на улицах Кеттердама не делали обычные прохожие и тем более — занятые бизнесмены, вроде него, — он задрал голову и посмотрел вверх. Она сидела на выступе остроконечной крыши соседнего дома, такая же изящная и тонкая, как прежде, будто села на корабль только вчера.

Инеж едва заметно кивнула в сторону верхнего этажа, а в следующий миг исчезла, словно и не было ее там, словно она всего лишь призрак.

* * *

Инеж стояла у старого комода, наблюдая за пылинками, танцующими в лучах заходящего солнца, и прислушивалась к его шагам, пока Каз преодолевал четыре пролета ступеней. Щелкнул замок.

Она подняла голову, разглядывая его, выискивая едва заметные изменения в его облике, но он казался таким же, как и всегда: аккуратно причесанные волосы, сшитый с иголочки костюм, руки в темных перчатках.

— Ты вернулась, — прозвучало как что-то среднее между вопросом и утверждением.

Инеж повела плечом, изо всех сил стараясь придать голосу мнимое спокойствие:

— Я больше не могу путешествовать с караваном, тот мир больше не для меня.

— А этот мир для тебя?

Инеж повернула голову к окну, разглядывая черепичные крыши, такие знакомые и отчего-то родные.

— Думаю, именно отсюда мне стоит начать поиски себя.

— Бочка не поможет найти ответы на вопросы о смысле жизни и предназначении.

Инеж кивнула.

— Но именно тут я начала себе их задавать. И тебе давно известны мои цели, мне нужен корабль.

Каз нервно хмыкнул.

— Сначала ты исчезаешь, оставив короткую записку, что должна побыть с семьей. А теперь появляешься, как снег на голову, и спешишь вернуться к исполнению давно намеченных планов? Ты знаешь, мои дела тоже ничего, спасибо, что спросила.

Она подняла голову и посмотрела в его темные глаза, лицо Каза было напряжено — между бровями пролегла складка. Инеж знала, что он имеет полное право злиться, но это все равно казалось неправильным.

— Я должна была попытаться... — с трудом выдавила она, — попробовать вернуться к прежней жизни, снова обрести себя... Оставить все... Все, случившееся со мной, позади. Я думала, моя семья поможет мне в этом...

Он продолжал прожигать ее взглядом, не произнося ни слова.

— Они — мои родители, Каз, я люблю их, и всегда буду любить, но... Они больше не моя семья. Их дочь отобрали у них, насильно увезли прочь, ее тело продали, а душу — растоптали. Их дочь умерла в тот момент, когда Танте Хелен купила мою свободу за горстку золотых монет. Мои родители все еще видят ее во мне, но я — не она! Я — всего лишь ее призрак, тень, искаженное отражение, закаленное страданиями, потом и кровью, страхом и необходимостью выжить, в итоге превратившимися в силу. Силу, которая пугает меня саму, которой я обязана этому городу и за которую я его ненавижу. Только признав это, я поняла, что они — просто мои родители. А моя семья… Ты и Отбросы — вы и есть моя настоящая семья.

Инеж знала, Каз привык жить, воздвигая вокруг себя стены, что не давали никому подобраться достаточно близко. Но даже самые высокие стены не могли ее остановить.

* * *

Разве он мог признаться ей, что скучал? Что ему ее не хватало? Он лишь недавно сумел признаться в этом самому себе. Ведь только Инеж он доверял, лишь ей удавалось достучаться до него, невзирая на «броню» и жесткие принципы, лишь она умела понимать его без слов. Но всему есть предел, и в итоге ему все равно придется произнести эти слова вслух, хотя бы для того, чтобы убедиться, что они реальны, а не злая шутка его подсознания и не в меру разыгравшегося воображения. Каз сглотнул и попытался сформировать свои мысли в конкретные фразы. Получалось из рук вон плохо. Он ведь раньше действительно думал, что им обоим будет лучше, если она уедет.

«Очередная полуправда, в которой ты сам себя убедил. Ты столько всего сделал, чтобы она осталась…»

Каз добился всего, о чем мечтал, стал королем Бочки, но его по-прежнему не покидало ощущение, что он упускает самое главное из того, что ему было нужно. И только сейчас понял, что все это время, ведя дела, скупая недвижимость, открывая новые заведения и считая прибыль, он просто ждал. Ждал, когда Инеж вернется к нему. И вот она здесь. Но значило ли это, что он готов быть с ней?

Каз воскресил в памяти воспоминания о прикосновении губ к бархатной коже ее шеи и о покалывающем ощущении в пальцах от переплетения рук. Сколько раз он возвращался к ним? Сколько раз пытался понять, готов ли окончательно избавиться от «брони», как она просила когда-то?

— Думаешь, нам это под силу? — после продолжительного молчания наконец выдавил он. — Побороть своих внутренних демонов?

— Ты сам как-то сказал, что наша сила в том, что мы никогда не перестаем бороться, — медленно наступала она, гипнотизируя его взглядом своих черных глаз. — Какая разница, борьба ли это с врагами или с самим собой? — Инеж замерла в полуметре от него.

Каз шумно сглотнул и заговорил через силу, голос звучал хрипло:

— Когда я прикасаюсь к кому-то, меня не покидает ощущение, что вокруг поднимается вода. Мне кажется, будто я снова тону в гавани, и единственное, что не позволяет мне окончательной уйти под воду — мертвое тело моего брата. Этот кошмар настигает меня снова и снова, не отпускает ни во сне, ни наяву, я…

— Ты не виноват в его смерти, Каз.

— Пекка виноват!

— Нет…

— И он сам отчасти виноват… — упрямо продолжал он.

— Нет… — Инеж сделала еще шаг навстречу, но Каз не отшатнулся, не сдвинулся с места. — Никто не виноват… Как никто не виноват в том, что ты выжил, пусть даже тебе пришлось цепляться за жизнь таким способом…

У Каза закружилась голова, грудь словно сжали огромные тиски, к горлу начала подступать тошнота.

Он снова тонул в грязной воде…

— Каз, посмотри на меня, — ее голос, словно спасительная нить, вел его за собой, прочь из плена гнетущих воспоминаний. — Нельзя позволить прошлому разрушать нашу жизнь. Ты решил, что страх сильнее тебя, но это не так. Когда приходит страх, что-то должно произойти. Перемены. Все, что нам нужно сделать — позволить им случиться. Это единственный способ отпустить прошлое и преодолеть страх.

— А ты свой преодолела? — выдохнул Каз. Мысли путались. Она была близко, слишком близко. И эта близость была для него парализующе опасна, но в то же время пьяняще желанна.

Он действительно хотел прикоснуться к ней, по-настоящему прикоснуться, а не украсть случайное касание ее кожи.

— Я намерена это выяснить, — с небывалой твердостью в голосе отозвалась Инеж. Его всегда это в ней восхищало. Ее храбрость даже перед лицом собственного страха.

— Хорошо, — теперь уже он сделал шаг ей навстречу, сквозь одежду почувствовав соприкосновение тел.

Каза бросило в жар. Казалось, в комнате совершенно не осталось воздуха. «У жизни, бесспорно, чудовищное чувство юмора, — неожиданно пронеслось в голове. — Подумать только, самого опасного преступника в Бочке приводит в ужас мысль о поцелуе с любимой девушкой».

— Мне тебя не хватало, — прошептала Инеж, и ее теплое дыхание коснулось его лица.

Образы замелькали в сознании Каза, перемешиваясь и словно борясь друг с другом — Инеж... Джорди... Джорди... Инеж...

«Отпусти меня, — мысленно взмолился Каз, — отпусти, Джорди, я отомстил за тебя, я простил тебя, я больше ничего тебе не должен! Я хочу быть с ней, отпусти...»

— Каз, — ее голос, доносящийся словно из-под толщи воды, вернул его в реальность.

— Я с тобой, Инеж, — тихо выдохнул он и перевел взгляд на ее губы. Они манили, словно запретный плод, как ядовитый цветок привлекает взгляд дурманящей красотой своих лепестков. — Я рядом.

Он подался вперед, и губы осторожно, несмело соприкоснулись с ее губами, теплыми и мягкими. На миг мир застыл, дыхание перехватило, и Каз ждал, что бездна страха вот-вот разверзнется и поглотит его. Или еще хуже — Инеж опомнится и оттолкнет его. Секундное промедление казалось пыткой...

* * *

Инеж не могла вспомнить, когда последний раз подпускала кого-то настолько близко, или, возможно, просто не хотела этого вспоминать, но, почувствовав прикосновение губ Каза, с облегчением поняла: «Я здесь, я не хочу уходить», — и ответила на поцелуй.

Каз вздрогнул. Инеж не знала почему, не хотела знать, прикосновения его губ были нежными и робкими, совсем не такими, как она могла себе представить поцелуи Каза Бреккера. Поддавшись мгновению, она сильнее прижалась к нему, забывая о страхе — своем и его, разрушая преграды — одни на двоих, и почувствовала его ладони на своей спине. Его прикосновения... Он касался ее ласково и бережно, как никто другой до этого. И вопреки преследовавшим ее страхам, в этот момент Инеж не захотелось отделиться от собственного тела, мысленно покинув его, а совсем наоборот, ей, как никогда прежде, хотелось остаться.

— Кирпичик за кирпичиком, — пробормотал Каз, оторвавшись на миг от ее губ, и, встретив слегка расфокусированный вопросительный взгляд Инеж, пояснил: — Кирпичик за кирпичиком, именно так я разрушил империю Пекки Роллинса. Теперь пора браться за собственную клетку.