О множественности миров. Серия 2 (джен)

Ритуал Родольфус задумал уже давно — сразу после того, как узнал о беременности Андромеды. Древний китайский манускрипт — можно ли именовать так написанный на бамбуковых дощечках труд почтенного Лао Цзы, Родольфус не знал — обещал проводящему его семейное благополучие и счастье. И Родольфус решил рискнуть.

— Ну не знаю, — с сомнением проговорила Лайза, которую ему пришлось посвятить в свой план — потому что никто не имел права заходить в одиночку в комнату Смерти: дверь бы просто не открылась. — Вроде тут всё правильно, но... насколько хорошо вы знаете китайский? Он же тоновый — произнесёте слово чуть неверно — и я даже представить не возьмусь, что выйдет.

— Я несколько месяцев брал уроки у мистера Чанга, — ответил Родольфус, — до того, как... мне пришлось поменять сферу деятельности.

— Разве вы сейчас несчастны? — спросила Лайза. — Не мне вас отговаривать — но это ведь рискованно. А вдруг что-нибудь пойдёт не так? Я ведь даже и помочь вам не смогу, раз меня не будет рядом.

— Я беспокоюсь за жену и ребенка, — признался Родольфус. — Мне иногда кажется, что все это мне приснилось. Там, в Азкабане. И что на самом деле я до сих пор там — а не здесь.

— Понимаю, — вздохнула она. — Ну... попробуйте. Я за дверью подожду — но, сказать вам честно, мне это всё ни капли не нравится.

Родольфус нанес магическим песком, купленным у того же мистера Чанга, символ Фу — и начал читать заклинание. Потом осторожно, не прерывая чтения, лёг в середину и нанёс рисунок второй раз. На него вдруг навалилась тяжелейшая усталость, которой он поддался только на секунду, лишь на миг прикрыв глаза — а когда открыл их, не сразу понял, что произошло.

Он лежал на полу — ледяном, промозглом полу своей азкабанской камеры, а через решётчатую дверь из камеры напротив раздавалось тихое хихиканье Трэверса.

— Да нет, — зачем-то произнёс он вслух. — Нет. Так быть не может!

Руки ныли — он посмотрел на них и истерично рассмеялся, увидев знакомые последствия длительного отказа от колдовства: его руки высохли и потемнели, и хотя пальцы вполне двигались, чувствовал он их довольно скверно.

— Мистер Лестрейндж? — послышался неуверенный голос сбоку. — Родольфус? С вами все в порядке?

Он поднял голову и увидел в камере напротив, по диагонали, прижавшегося к решётке Эйвери. Эйвери, убитого в битве за Хогвартс!

— Нет, — Родольфус подошёл к решётке и, зажмурившись, открыл глаза. — Определённо, нет. Эйвери? Это ведь вы?

— Да, конечно же, это я, — сбивчиво заговорил Эйвери. Абсолютно непохожий на себя Эйвери, надо сказать — в его глазах не было той пресыщенной жестокости, какой отличался один из самых неприятных сторонников Лорда. Этот Эйвери смотрел растерянно, словно брошенный хозяином книззл.

— Конечно, — повторил Родольфус — и опять зажмурился, надеясь проснуться. Но не может же так быть! Он ведь... нет, не может, это просто не могло быть сном! Не бывает таких снов! Однако, стоило ему открыть глаза, ничего не изменилось: та же камера, тот же... нет — не тот! Тот Эйвери, которого он знал, не мог смотреть так, никогда и ни при каких условиях. — Почему вы на меня так смотрите? — спросил он, наконец.

— Вы так страшно закричали, — обеспокоенно произнес Эйвери, — а потом упали на пол и не двигались. Я пытался позвать на помощь — но охранникам нет до нас никакого дела... Слава Мерлину, вы пришли в себя.

Это просто бред... Да, вероятно, он действительно что-то напортачил с ритуалом, и теперь ему всё это чудится. Вот такой кошмар... Права была Турпин: не следовало за это браться. Ладно, он урок усвоил — теперь надо бы проснуться и вернуться к Меде.

— Вы пытались звать на помощь? — усмехнулся он. — Азкабанскую охрану? Для меня? С чего вдруг?

— Но ведь... — Эйвери замялся. И это ему тоже никогда не было свойственно. — Но мы же должны помогать товарищам, — тихо сказал он.

— Гусь свинье не товарищ, — в разговор встрял Роули. — Нашёл, о ком беспокоиться, — обратился он к Эйвери, — ты бы ещё Трэверсу предложил в покер сыграть.

— Помогать товарищам? — переспросил Родольфус.

Что же он такое сделал? Где и в чём ошибся, что видит этот бред? Впрочем, Роули остался прежним — но вот Эйвери... Интересно, почему вдруг его мозг выдал такую странную реакцию? Что ему до Эйвери? Они даже не общались толком никогда...

— Ага, помоги ему, — насмешливый голос справа принадлежал Селвину, — он у нас самый лучший — нас всех пожизненно упекли, даже тебя, недоразумение, а мистер Лестрейндж, изволите видеть, здесь только на двадцать лет!

— Почему только на двадцать? — вопрос вырвался прежде, чем Родольфус успел сообразить, что говорит.

— Да никак ему память отшибло? — злорадно спросил Роули. — А, Лестрейндж? Забыл, как ты полудохлыми грязнокровками торговал?

— Кем я торговал? — если это просто бред, то он ничего не теряет, задавая какие бы то ни было вопросы — а вот если нет... то, в целом, тоже. Но если это... да нет, нет — это точно бред. Он в деталях помнил Андромеду — её запах, вкус, голос... всё. Он просто где-то ошибся в ритуале, и теперь лежит на полу в зале Смерти и видит нечто очень странное.

— Ну ты смотри! — Роули хлопнул себя по ногам и заржал. — Прямо сама невинность! А чего ты на суде так не врал, как Малфой? Сказал бы — мол, был под Империо, ничего не помню, какие грязнокровки? Ну, даёт!

— Малфой не врал на суде, — слева раздался голос МакНейра, — у него даже палочки не было в последний год.

— Ага, вы все тут невинные, — визгливо захохотала Алекто Кэрроу и тут же завыла: — Ненавижу! Всех вас ненавижу! Да будьте вы прокляты!

— Ну, началось, — буркнул Селвин.

— Не было палочки, — подтвердил Родольфус.

Эта странная и неуместная в бреду реалистичность его встревожила. Нет уж — бред так бред! Откуда вдруг тут это?

— Вы не помните? — неуверенно спросил Эйвери. — Ударились, когда упали?

— Да, — согласился Родольфус. — Не помню. Я был бы признателен, если бы вы мне напомнили.

— Четырнадцать человек, — сказал Эйвери, — из них восемь детей. И родственница Олливандера. Лорд приказал их убить, а вы...

— А он решил, что дохлые грязнокровки бесполезнее живых, — Роули зло сплюнул. — Вот не знал, что Лестрейнджи могут быть торгашами!

— Заложники, — медленно сказал Родольфус.

Нет, конечно, идея была не так уж и плоха — но очень странно, что ему видится подобное. А хотя, возможно... — А что Рабастан? — осторожно спросил он.

— А братец твой смылся, — злорадно сказал Роули. — Тебя посадили, а его — нет.

— Нет, — тихо проговорил Родольфус.

Вот это было очень похоже на тот бред, что должен был ему привидеться. И всё равно — как же он реален! И как долго длится... Родольфус с силой ущипнул себя — стало больно, но ничего больше не изменилось.

— Не посадили — и слава Мерлину, — подытожил МакНейр, — хоть кому-то повезло.

Родольфус отошёл от решётки — и почти сразу же упёрся в стену. Он совсем забыл, насколько крохотные здесь камеры... три шага — и стенка.

А что, если это всё — реальность?

Если он действительно в тюрьме — и ему, наоборот, приснилась и защита школы, и преподавание, и ребёнок Беллы, и погружённый в вечный сон Рабастан, и Андромеда, и их нерождённый пока сын? Просто сон измученного заключённого — не больше.

Мерлин...

Охрана появилась в обед — с неизменной рыбно-овощной бурдой, незабываемый вкус которой Родольфусу часто мерещился в кошмарах.

…Летом темнело очень поздно — но в Азкабане темно было всегда. И камеры погрузились во мрак, в котором раздавалось то безумное хихиканье сошедшего с ума Трэверса, то надсадный кашель Алекто Кэрроу.

А Родольфус всё сидел на узкой койке на неровном тощем матрасе и глядел в стену.

Ему всё приснилось.

Школа, дом, жена были просто мороком. Почему-то даже мысль о том, что, на самом деле, с Рабастаном всё в порядке, и он просто где-то прячется, а он сам однажды выйдет на свободу, радости не приносила. Его мир разрушился и теперь был пуст и сер, как коридор за дверью, как те камни, из которых была сложена его тюрьма.

* * *

Родольфус скептически оглядел нарисованный на полу знак и спросил:

— Вы точно уверены, что в первый раз было изображено именно это? Не хотелось бы вместо Азкабана попасть, к примеру, на обед каким-нибудь драконам.

— Нет, не точно, — с непонятным ему ехидством сказала блондинка. Турпин. Лайза Турпин — имя он запомнил, тем более, что фамилия была старинной и вполне почтенной. — Вы же его рисовали без меня — я потом увидела, когда вошла в пустой зал. Но знак Фу рисуется именно так.

— Наш анализ, — вступил Монтегю, и Родольфус глянул на него с некоторым удивлением: его внешность и «анализ» сочетались скверно, — говорит о том, что ошибка могла быть допущена не при изображении иероглифа, а при произношении. Видите ли, китайский язык относится к группе тоновых...

— Мне это известно, — желчно сказал Родольфус, — и я лично никогда бы не стал произносить на нём ничего, кроме приветствия. Да и приветствие бы не стал, — подумав, добавил он.

— Так то вы, — неожиданно заступилась за Родольфуса... за здешнего Родольфуса Турпин. — Вы же ведь не идентичны.

— Так или иначе, — продолжал Монтегю, — а ошибка возможна. Сложность в том, что мы не знаем в точности, какая именно — но с наибольшей вероятностью... я, пожалуй, лучше покажу, — сказал он, разворачивая в воздухе большой лист пергамента.

— И что вы предлагаете? — мрачно спросил Родольфус, выслушав объяснение.

— Я бы предложил действовать из расчёта наиболее вероятной ошибки, — сказал Монтегю. — В крайнем случае, ничего не выйдет.

— «Пойди туда, не знаю куда, — процитировал Долохова Родольфус, — принеси то, не знаю что». Вам, господа, сказки писать надо. Составите конкуренцию если не Локхарту, то барду Биддлю.

— Ваши предложения? — коротко поинтересовался молчавший до поры Крокер.

— Есть среди вас знатоки китайского? — поинтересовался Родольфус. — Вот они пусть и прочитают.

— Я прочту, — коротко сказал Монтегю, поглядев на него как на идиота.

— Прекрасно, — сухо сказал Родольфус. — Тогда приступим.

Он не слишком рвался обратно в Азкабан, но находиться в мире, где в Лестрейндж-холле хозяйничает Андромеда Блэк, лежит умирающий от проклятья Рабастан, и куда как к себе домой является Поттер, было физически тяжело.

Когда Родольфус лёг на пол, Монтегю начал читать текст — но несколько минут напряженного ожидания ни к чему не привели, и через некоторое время после того, как тот замолчал, Лестрейндж сел и сказал очень ехидно и зло:

— Я же говорил, что идея идиотская.

— Поздравляю вас, — не менее ехидно отозвалась Лайза. — Вы были абсолютно правы.

— Я вообще часто бываю прав, — склонил голову в преувеличенно-вежливом поклоне Родольфус, — но сейчас меня больше волнует другое. Мистер Крокер, вы что-то говорили о плане Б?

— Он потребует времени, — неопределённо сказал Крокер. — Нам нужно подготовиться. А вот вам для облегчения задачи и минимизирования вреда от случившегося следует, по возможности, имитировать жизнь здешнего мистера Лестрейнджа. От службы я вас пока освобожу: будем считать, что вы в неоплачиваемом отпуске по семейным обстоятельствам. Поживите дома — и постарайтесь придерживаться его обычного распорядка. Исключая супружеские обязанности, разумеется.

— Разумеется, — слегка поморщился Родольфус. Мерлин упаси от супружеских обязанностей с кем-либо из Блэков!

Он брезгливо отряхнул мантию и прошёлся по ней очищающими чарами.

* * *

— Твоя комната, — сухо сказала Андромеда, отворяя дверь. — Я надеюсь, ты помнишь что-нибудь о садоводстве — сейчас, конечно, середина сезона, но всё же сад требует внимания, иначе осенью никакого сидра у нас не будет.

Родольфус, который о садоводстве помнил только, что при жизни матери в их доме делали и сидр, и кальвадос, иронически хмыкнул.

— А что, эльфы тебя не слушают? — преувеличенно вежливо спросил он. — И тебе, смирив блэковскую гордыню, приходится лично обрезать старые ветки?

— Тебе было сказано вести такую же жизнь, как Родольфус, — холодно напомнила она. — И в его жизнь входит ежедневный обход сада. Эльфы, разумеется, вполне послушны — но деревья любят человеческие руки. Странно, что ты этого не знаешь. Далее, — продолжала она, — каждый вечер Родольфус некоторое время проводит с Рабастаном. Мисс Патил введёт тебя в курс дела — я добавлю лишь, что обычно он что-нибудь ему читает вслух или же рассказывает о том, как день прошёл.

— Как он? — тихо спросил Родольфус. Он не видел брата восемь лет — и очень боялся видеть этого Рабастана, сраженного блэковским проклятьем. — Он... не чувствует боли?

— Это неизвестно, — голос Андромеды наполнился горечью. — Говорят, что нет — что он просто погружён в сон и не чувствует ничего. Но что есть на самом деле, мы не знаем. Можешь посмотреть, если тебе интересно, — предложила вдруг она. — Мисс Патил за ним ухаживает — хотя ему ничего особенного не требуется, только утренний и вечерний туалет с массажем. Я надеюсь, ты не станешь ей мешать.

— Мне... — его голос неожиданно прервался, — мне надо посмотреть, да. И, разумеется, я не буду мешать мисс Патил. Она колдомедик, если я правильно понял? И живёт здесь? Весьма разумно.

— Колдомедик, и живёт, — подтвердила Андромеда. — Впрочем, днём она работает в Мунго. Что ж, идём, — она развернулась и на удивление легко пошла по коридору, не оглядываясь.

Привела она его к вполне ему знакомым комнатам — и, открыв дверь, впустила в ту, что, на его памяти, всегда служила Рабастану спальней.

Его брат лежал на постели, укрытый легким льняным покрывалом, и спал. Почти обычным сном — вот только лицо его было излишне бледным, а дыхание — почти неслышным.

— Здравствуй, брат, — тихо сказал он. — Здравствуй, Басти.

Тот, конечно, не ответил. Слишком бледный, слишком тихий, слишком спокойный... словно кукла, а не человек. А ведь он понятия не имеет, что сейчас с тем, другим Рабастаном в его мире. Жив ли он вообще? Мысль пришла внезапно и обыденно. Мало ли, что за восемь лет могло произойти...

— Помнишь, как ты учился читать? — негромко спросил он, прикоснувшись к словно восковой руке брата. — Тебе тогда исполнилось семь, и отец купил книгу Скамандера о редких птицах. С картинками. А я сказал, что мне некогда сидеть с тобой каждый вечер, чтобы читать её. И предложил показать буквы. Ты с этой книгой даже спать ложился, и эльфы каждую ночь вытаскивали её у тебя из кровати.

Рабастан ничего не ответил — да и ответить не мог. Он по-прежнему дышал очень тихо и очень медленно, а черты лица заострились, словно... нет, об этом лучше не думать.

— Я буду приходить к тебе каждый день, — пообещал Родольфус. — Пока я здесь — я буду приходить.

* * *

— Ты — чужой человек, — утром сообщил Родольфусу Трэверс, — ты чужак в чужой стране, — и снова захихикал, повторяя на все лады: — Ты — чужой! Ты — чужой!

— Мерлин, да что на него опять нашло, — проворчал Роули. — Вроде в последнее время он поутих — и на тебе!

— Чужой? — переспросил Родольфус, быстро подходя к решётке. Трэверс всегда был... не безумен, нет, но ходил по грани — и Родольфус и сейчас не мог бы сказать, что тот в самом деле окончательно её перешёл. Ему так хотелось верить в то, что Трэверс и вправду что-то видит — и, значит... Может, и вправду ритуал пошёл не так? И он оказался здесь на самом деле? Только где «здесь» — он пока не понимал.

— Чужой, — радостно закивал Трэверс, — под чужими небесами, под чужими парусами вы пришли сюда не сами, и уйдёте вы не сами... Раз-два-три-четыре-пять, выходи — тебе искать!

— Опять рехнулся или придуривается? — деловито спросил Селвин.

— Да кто его разберёт, — буркнул Роули. — Лишь бы по ночам не выл.

— Ты уверен? — спросил Родольфус, не обращая никакого внимания на насмешливые комментарии Роули и ещё кого-то... кого? Он никак не мог узнать голос.

— Ты уверен? — переспросил его Трэверс, повторяя раз за разом: — ты уверен... верен... верен... — И больше не говорил ничего.

— Оставьте его, мистер Лестрейндж, — негромко посоветовал Эйвери, — вы же знаете, когда он такой, его лучше не трогать.

— Знаю, — отозвался Родольфус. Этот Эйвери был единственным, с кем ему вообще хотелось говорить здесь — и он был загадкой. Остальные — все, кого он слышал и мог видеть сквозь частую решётку двери — были совершенно такими же, как те, кого он знал, но Эйвери казался словно бы другим человеком — пусть и с той же внешностью. Может, если он разгадает его загадку, он поймёт, куда попал? — Здесь так скучно, что я не могу удержаться от соблазна выспросить его о том, почему он так решил, — сказал Родольфус. — Вдруг он знает нечто, что не знаю я?

— Что он может знать? — удивился Эйвери. — Причём такого, чего не знали бы вы? Он же не фейри из сказаний.

— Фейри? — переспросил Родольфус — и усмехнулся. — А вдруг нет? — спросил он. — Вдруг его тело давным-давно занято каким-нибудь...

Он осёкся.

Тело! А что, если он попал в другой мир с другим собой? Крокер вот считает, что их множество — и, хотя бы поэтому, в каком-то смысле, смерть — понятие условное. Но если так — тогда что же ему сделать, чтобы всё вернуть?!

— А знаете, — вдруг грустно улыбнулся Эйвери, — ведь наши тела и души тоже давным-давно заняты кем-то другим, — и он непроизвольно бросил взгляд на свое правое предплечье. — Так что вы, наверное правы. А несчастный Трэверс, похоже, счастливей всех нас — ибо он от этого кого-то сумел уйти хотя бы в собственное безумие.

— Кем другим? — механически спросил Родольфус — и лишь потом, проследив взгляд Эйвери, кивнул: — В некотором смысле не могу не согласиться с вами... но он ведь...

Он опять умолк, поражённый внезапной мыслью. А что в этом мире произошло с Лордом?! То, что они все сидели в Азкабане, ни о чём не говорило — мало ли. Возродился один раз — возродится и второй: кто знает, уничтожили ли здесь все хоркруксы? — Он ведь мёртв? — всё-таки спросил Родольфус.

— Лорд? — тихо спросил Эйвери. — Слава Мерлину, мёртв. Или спасибо Поттеру, — добавил он почти неслышно.

— Мёртв, — повторил Родольфус с облегчением. Ладно хоть миры не слишком отличаются... но как отсюда выбраться?! Он, конечно, явно совершил ошибку в ритуале — но сейчас его уже не воспроизвести. И даже если его сделать — чем это поможет?

По коридору гулко затопали сапоги — охрана разносила обед, и Эйвери торопливо отпрянул прочь от решётки. Алекто визгливо требовала чистую ложку, Роули ржал, что грязная даже лучше — все больше жратвы, Трэверс сидел на полу в углу своей камеры, не обращая на происходящее никакого внимания...

Обычный день в Азкабане.

Один из многих тысяч дней.

До самой смерти.