Fire and Song - Огонь и песня (джен)

This winter walls of stone and ice behold thy might

Again I'm kneeling down to hear these strange tunes of war

Night, oh beloved night, your wisdom floats into my mind

And forms my thoughts of Middle-Earth

To build up a new mighty empire.

Эти стены из камня и льда видят твою растущую мощь,

И снова я склоняю колени и слышу незнакомые звуки битвы.

О, прекрасная ночь, мудрость твоя наполняет мой разум

И пробуждает мысли о Средиземье,

Мысли о новой великой империи.

Summoning — Lugburz

Глубоко в самых недрах Ангбанда в великой кузне все сильней и сильней разгорался огонь, заботливо пестуемый любящей рукой мастера-кузнеца. Его одухотворенное лицо — красивое, несмотря на сажу, — словно светилось сквозь дым, а мощный голос взлетал и падал вместе с тяжелым молотом, высекающим искры.

Магическая песнь его возносилась вверх вместе с дымом, мерцающие тени, слетаясь и расходясь, кружились и причудливо переплетались, образовав расстилающийся во все стороны покров, который, мягко опав, окутал до белизны раскаленный металл — так же нежно, как мать обнимает свое ненаглядное дитя.

Клинок вспыхнул раз, другой — и погас, весь свет, что в нем был, поглотили тени — совершенная Тьма полностью завладела им.

Мастер взял меч рукой, черной от копоти, — если металл и был все еще горяч, он не мог ощутить этого, ибо жар его тела был несравнимо сильнее, — и поднял его над наковальней. Его песнь прекратилась, придав клинку подобие жизни: творец чувствовал его жажду крови, его безграничное стремление к раздору и уничтожению, его непреодолимое желание приглушить свой жар, глубоко погрузившись в плоть врага. Он высоко поднял новый меч, держа его над пляшущими отблесками пламени, и нашел его прекрасным.

Когда меч был завершен — трижды зачарован, чтобы противостоять любому врагу, и на клинке начертаны руны темного наречия, а эфес оплетен крепкой, как броня, кожей исполинского зверя, — он благоговейно преподнес его своему могущественному Владыке, с трепетом ожидая его ответа в горячем, бледном свете Сильмарилов, вправленных в железный венец.

Повелитель Тьмы взял меч одной рукой, проверяя его, и через мгновенье одобрительно улыбнулся: «Отличная работа, Фэатамо!»

И это были те слова, которые он так жаждал услышать всю жизнь — то, чего Ауле никогда не мог дать ему. Он отринул Свет и бежал из Валинора не только ради алчности или жажды власти, а скорее ради той гордости, что Мелькор нашел в нем, ради похвалы и признания, которыми была так щедро одарена его изголодавшаяся душа.

Если во Тьме больше любви, чем в Свете, — разве не лучше служить Тьме?