Молчаливая (джен)

Я видела сон. Каменный воин с глазами из синего льда стоял на ледяной стене, и у ног его не было тени. Драконы играли в небесах, как дети играют в мелкой озёрной воде. Метель поднималась над миром, и глаза у неё были из того же синего льда...

Молчаливая сестра сидит на набережной и смотрит в морскую воду, и видит, как из глубин поднимается тьма и зелёный огонь. Ворон садится ей на плечо и воркует нежно, как голубь — но она молчит.

Она молчит уже пятнадцать лет — с тех пор, как внук приказал ей умолкнуть.

Он рычал как лев, мой бедный олешек. Метался от боли и всё рычал: «Таргариены, Таргариены, проклятые дети огненных червей и бледных волантийских шлюх!». Не диво, что он взял себе львицу в жёны; не диво, что она обманула его. Виданое ли дело, чтоб львицы ложились с оленями и рожали им львят?

Стоило закрыть глаза — и она видела огонь, она слышала крики боли и ужаса. Она только не могла сказать: кто зажёг огонь? Кто вызвал ужас? Безумный король или разумный десница? В конечном счёте, они были слишком похожи — вот и ненавидели друг друга.

Тогда она не молчала, нет. Порой она говорила ночи напролёт, чтобы убаюкать свою племянницу, отвлечь её от несмолкающей боли в истерзанном теле и истерзанной душе. Потом просто стала тишком поить ту маковым молоком, и бояться, и снова поить. У неё была арфа, прекрасная арфа с серебряными струнами, но её забрал сын племянницы, и некому стало говорить вместо неё.

Она молчала пятнадцать лет — с тех самых пор, как сорвала голос, умоляя солдат Ланнистера пощадить её.

Мне повезло, мне повезло. Если бы волосы мои и глаза не были черны, как у моей матери — разве оставили бы меня в живых?

Это мать научила её играть на арфе и петь песни, а она научила сына племянницы. Мама часто играла и пела для отца — особенно в тяжелые минуты, когда весь мир ложился своей тяжестью ему на плечи, и безумие подступало, как море к стенам Штормового Предела. Музыка веселит сердца, музыка исцеляет души... Но сын племянницы забрал её арфу и её песни, и унёс их прочь, и с тех пор нечему было исцелить душу безумного короля.

Она сама выбрала уйти в молчаливые сёстры: что толку от неё в миру, если голос её всё равно умолк навеки? «Так никто и никогда не сможет использовать меня против вас, мои славные оленята», — хотела она сказать внукам, но не могла.

Я видела наяву: зелёный среди зелени, лежал на погребальном ложе мой летний мальчик, и меня призвали среди прочих умастить его тело и подготовить к погребению. Одни говорили, что кара богов настигла мятежника; другие винили колдовство; третьи — обиженную им девицу. Но я знаю правду: я видела сон, и во сне два великих оленя сражались на железном мосту, и алый олень убил зелёного, но чёрный бес вылез из воды и прогнал его прочь. Я видела, я знаю...

Она любила своих оленят, как любая бабушка любит внучат. Она закармливала их сластями, она обнимала их, она качала их на коленях и пела им песни, и рассказывала сказки о Детях Леса и белых деревьях, глазами которых смотрят и видят старые боги, о зелёных снах и хитрых оборотнях-перекидышах, о снарках и грамкинах. О белом рыцаре с глазами яркими, как рубины, который убил злого узурпатора и спас доброго короля, и о высоком рыцаре в зелёном плаще, который не побоялся ударить принца, чтобы спасти невинную девицу.

Потом она отпускала их, и Роберт бежал играть в то, что это он спас девицу и теперь она поцелует его, а Станнис шёл сочинять список законов для доброго короля. Они были похожи меньше, чем чернозём и камень, но они оба были её оленятами.

А потом сын продал её безумному королю в его безумную гавань.

Он сказал мне: «Ты ведь понимаешь, матушка, так надо». Он сказал: «Моему другу нужен залог моей верности». «Ты ведь всегда любила Рэйлу, ведь её назвали в твою честь», — сказал он. А что я могла ответить? Я ведь всего лишь его мать, всего лишь женщина. И у него не родилось дочери, чтобы выдать её за Рейегара в знак верности другу и королю.

Иногда она боялась, что её сын так легко дружит с безумным королём потому, что сам безумен. Ведь в нём тоже течёт их огненная, проклятая кровь, которая так легко превращается в дикий огонь и выжигает разум.

Их было три друга, и все три были не в ладах с рассудком. И сегодня Вестерос пал в руки оставшегося в живых.

Мне это снилось. Драконы танцевали, и ледяная стена обрушилась, выпуская страшную метель на сонные летние сады. Огонь поглотил Королевскую Гавань, и призрак безумного короля захохотал в седьмом пекле.

Она осторожно перебрала струны — не серебряные, нет, простые струны из воловьих жил — и соступила с набережной в лодку. Когда огонь подступал слишком близко, Таргариены бежали на Драконий Камень. Так было испокон веку, со времен Сновидицы Дэйнис.

Мне это снилось: из трёх оленят остался один, и он ушёл в снежную пустыню. Что согреет его там,

если не драконий огонь?..