Алекто ничего не чувствует (джен)

Алекто ничего не чувствует. «Мозги и самоконтроль», — так с детства ее учил отец, и она ему очень благодарна. Матери она не помнит, и по этому поводу ничего не чувствует тоже. У кого-то отец, у кого-то мать, у кого-то оба — какая, в сущности, разница? Лорд вообще не помнит ни матери, ни отца, и это не мешает его блестящей деятельности, блестящему мышлению, блестящим идеям.

Алекто дышит ровно и слушает Беллатрикс.

— Пять минут, — говорит Беллатрикс, и это почти как на уроке, почти как в школе, только теперь все по-настоящему. — Ровно пять минут суммарно, после этого люди сходят с ума. Впрочем, зависит от степени сопротивляемости, — Беллатрикс отвлекается на мелькнувший из окна луч, но это просто стекло машины. — От силы и слабости организма, от массы факторов.

Заколдованное перо Алекто делает записи. Пять минут Круциатуса — столько суммарно может выдержать любой человек. Наверное, есть те, кто выдержат шесть. И те, кто сломаются на двух-трех. Всегда нужно внимательно следить за реакциями. И еще нужно самой представлять, что чувствует человек под Круцио. И уметь его переносить.

Алекто немного пугается перед первым Круцио от Беллатрикс. Она понимает, что это вопрос дела, но где Беллатрикс возьмет столько страстной ненависти к ней? Страсти — пожалуйста, сколько угодно. Но ненависти и желания причинить боль? Но у Беллатрикс хватает. Алекто отстраненно отмечает свои эмоции: страх, злость, боль, снова страх. После первого заклинания Беллатрикс рукой убирает прядь волос с ее лица и целует ее — в лоб, как маленькую. Губы Алекто совсем дрожат, и тогда Беллатрикс целует их тоже.

— Ты умница, моя девочка, — шепчет она очень тихо. — Настоящая умница. Не то, что магглы или грязнокровки.

— В аврорате тренируются на мышах, — говорит Беллатрикс уже в полный голос. — Эти придурки не понимают, что нервная и психическая система человека устроены совсем иначе. Особенно, — она поправляет палочку в руке, — психика мага. Мы начнем тоже с мышей, — говорит она и трансфигурирует кубок. Мышь темная, шевелит усиками, пробуя воздух, ее шерстка блестит, прежде чем ее коснется красный луч.

Мышь извивается и пищит, Алекто слегка морщится, надеясь, что Беллатрикс этого не заметит. Но Беллатрикс все замечает.

— Финита, — небрежно говорит она, и мышь пластом падает на пол. — Это отвратительно только поначалу. Ты забыла отсчитать секунды.

В первый миг Алекто кажется, что Круцио сейчас полетит в нее, но Белла лишь поправляет волосы.

— Между фазами тоже необходимо выждать, кстати, — говорит она. — В зависимости от объекта. Как правило, полминуты, не меньше. Эта мышь уже никуда не годится, сделай другую.

Десяток мышей, совы, долгие дни тренировок. Наконец наступает момент, когда Беллатрикс говорит:

— Ты готова. Пробуй на мне.

Тщательно отмеренной ненависти хватает, чтобы бросить Круцио в Беллу. Просто за то, что подставилась под это. Просто за то, что попросила. Как ты могла, дорогая, ведь ты единственная, почти единственная, с кем я этого делать не могу?

Белла бьется в конвульсиях, но не издает ни звука, а когда все прекращается, хрипло просит:

— Воды.

— Ты умница, — говорит она, напившись вдоволь. — Ты, вероятно, меня ненавидишь, — теперь она смотрит на Алекто прямо. Ее темные глаза блестят в свете свечей, и напоминают ей опалы, из тех серег, что отец подарил на шестнадцатилетие. В них не плещется рваная тьма, в них горит то, что Алекто всегда нравилось в Белле — сильная, убежденная в своем праве страсть.

Белла, пожалуй, исключение из правил насчет чувств. Наверное, это то, что люди назвали бы любовью, но Алекто считает, что у нее это восхищение и расчет. И возможность всегда положиться на человека. Конечно, Беллатрикс иногда слишком эмоциональная, пожалуй, это мешает. Но ведь она, Алекто, всегда будет рядом, разве не так?

— Ты пойми, — поясняет Белла, выпив второй стакан. — Если ты смогла бросить в меня, сможешь в кого угодно.