Лесные тайны (гет)

Порою она смотрит на свое творение в ужасе, не понимая, как решилась на подобное. А ведь в тот момент она об этом даже не думала.

Диаваль.

Ворон, обращённый в человека, покорный её воле, самый верный и преданный слуга. Слуга ли?.. Для птицы он слишком любит говорить и думать, для человека — слишком беспечен и дерзок. У Диаваля нет ни такта, ни преклонения перед ней, только уважение. Не показное, тут он, наоборот, обожает обнаруживать свой гордый нрав, но тихое, безмолвное. Он уважает её силу, её волю, её молчание…

Да, сильнее всего он ценит именно это: она редко говорит о себе или своём прошлом и почти никогда — о чувствах.

Диаваль не любит прошлого: ни своего, ни чужого.

— Птицы многое видят, — неохотно бросает он однажды. — Человек ещё и помнит. Зачем вам такая упрямая память?

Малефисента лишь безразлично пожимает плечами: она и сама хотела бы это понять, но ответа она не знает, да он и не нужен.

Диаваль резок, нетерпелив, ехиден. Порою просто невыносим из-за своего слишком острого языка. Ей это даже нравится, она прекрасно осведомлена о собственном характере, и чужое совершенство — словно нож в спину…

* * *

Спину голую, беззащитную, обагрённую сукровицей, сочащейся из двух почти одинаковых ровных шрамов. Брови Диаваля приподнимаются, рот приоткрывается, а обернувшаяся Малефисента вскрикивает от неожиданности и спешно накидывает на плечи платье, пытаясь одновременно прикрыть и спину, и грудь. Получается плохо.

К чести Диаваля, последняя его мало интересует. Что естественно, он же — ворон. Но его взгляд неотрывно прикован к всё больше пачкающемуся с каждым её неловким движением платью и склянке со снадобьем, лежащей рядом.

Какого чёрта она не превратила его в ворона ещё утром? Малефисента сдавленно шипит от боли, отползает от него спиной вперёд, проклиная всё на свете. Растерянная донельзя, она даже забывает и о колдовстве, и о простой человеческой речи.

Он резко шагает к ней, отводит в сторону ткань окончательно испорченного платья и тянется за склянкой. Долгожданная целебная прохлада касается самого болезненного места между лопатками (до которого она сама никогда толком не дотягивается), и разгоревшийся было гнев затухает, так и не успев полыхнуть пожаром.

А потом Малефисента неожиданно остро ощущает на воспалённой болезненно-чуткой коже чужие, чуть шершавые, но тёплые и мягкие пальцы и легкие осторожные прикосновения. Ей становится страшно, как никогда прежде: она снова подпустила к себе кого-то, снова сглупила, снова доверилась! Страшно! Стыдно!

И эта стыдливая злость заставляет её, практически не задумываясь, щелкнуть пальцами — прикосновения вмиг сменяются удивлённым карканьем и отчаянным хлопаньем крыльев.

— Пошёл прочь! — рявкает она и машет рукой. — Чтоб я тебя больше не видела!

И ещё долго, оставшись одна и пытаясь хоть как-то отчистить платье, она борется с неизвестно откуда возникшим и совершенно ей доселе несвойственным желанием отчаянно и горько зарыдать.

Спустя неделю Диаваль всё же показывается ей на глаза. Малефисента с каменным лицом возвращает его в человеческое обличье, нагружает различными поручениями, превращает обратно в ворона и отправляет за терновую стену. Как всегда. Словно ничего и не случилось.

* * *

Проходит время, Аврора приближается к своему пятому по счету дню рождения.

Вечереет. Малефисента мрачно наблюдает за резвящейся возле дома девочкой, её незадачливыми переругивающимися между собой няньками и… черным вороном, который бесстрашно скачет по двору и будто играет с малышкой, пока феи слишком увлечены друг другом.

— Жалкое зрелище, — цедит она, наконец, сквозь зубы и пренебрежительно отворачивается, тщетно пытаясь убедить себя, что вышеупомянутое зрелище вызывает раздражение исключительно лишь своей бессмысленностью.

Ворон что-то возмущённо каркает за спиной, и Малефисента с мелочной мстительностью надеется, что малышка Аврора всё же выдернет у него из хвоста пару перьев. Она же — чудовище, и как Диаваль этого ещё до сих пор не понял?

* * *

— Кар-р! — оглушительно раздаётся над ухом, но Малефисента даже не вздрагивает.

Не реагирует она и на волну холодного воздуха, поднявшуюся от биения его крыльев.

— Кар-р! — раздаётся всё настойчивее, и она, сдавшись, щёлкает пальцами, не удосужившись дождаться, пока он приземлится.

— Кажется, тебе всё больше нравится быть человеком, — насмешливо произносит она, наблюдая, как он, отряхиваясь, поднимается с земли. — Что на этот раз?

— Превращать было необязательно, — спокойно парирует Диаваль. — Мне всё равно, кем быть. Вороном мне хорошо, человеком порой удобнее: можно больше сделать.

Раз он сходу начинает препираться, значит, ничего серьёзного не стряслось. Малефисента успокаивается и немедленно начинает злиться.

— Ах так, — ласково произносит она. — Тогда для тебя, думаю, не составит труда побыть недельку человеком? Это ведь совсем несложно! Удобно даже! Не правда ли?

Диаваль осекается на полуслове и удивлённо смотрит на неё.

— Неужто тебе, госпожа, начала нравиться моя человеческая речь? — хмыкает он.

— Отнюдь, — легко откликается Малефисента. — Но карканье надоело ещё больше. Поживи недельку в человеческом обличье, авось самомнения поубавится! И даже не вздумай попасться на глаза Авроре или её опекуншам! Понял меня?

Диаваль медленно кивает, уже начиная смутно догадываться, что влип, но всё ещё не понимая, насколько.

— Прошу! — Малефисента доброжелательно улыбается и обводит пространство рукой. — Весь лес к твоим услугам! Меня не ищи, хочу побыть одна. А твои услуги мне пока не нужны!

И она спешно исчезает, злорадно посмеиваясь про себя и предвкушая на редкость потешное зрелище. И ожидания её не обманывают.

Человеку непросто выжить в волшебном лесу. Тому, кто не знает, как им быть, приходится ещё хуже. Ему требуется больше, чем несколько зёрен или горсть семян, человек хочет еды, и только такой, какую не отторгнет человеческое тело. У человека нет тёплых перьев, и беззащитная хрупкая кожа то и дело мёрзнет под тонкой тканью чёрной рубахи и штанов, что некогда были созданы магией. Диаваль не менял их уже несколько лет. Да и зачем, когда в человека он обращается лишь по необходимости?

А ещё человеческое тело пачкается, пахнет, и одежда тоже пачкается и рвётся. Руки и ноги, непривычные к какой-либо деятельности, подчас не слушаются.

Диаваль держится с несвойственным ему молчаливым упрямством. Злится, наверное.

Малефисента исподволь наблюдает за ним, на всякий случай не теряя бдительности. Не помешает. По крайней мере, когда Диаваль ухитряется вывихнуть ногу, свалившись в овраг, и, обессилевший от боли, теряет сознание, она оказывается рядом. Наутро он просыпается абсолютно здоровым, только с чуть припухшей лодыжкой.

А Малефисента, устроившись в развилке своего спального дерева, задумчиво перебирает между пальцев прядь собственных волос. Они кажутся ей такими жёсткими, может, это от того, что она фея? У Авроры и Диаваля они точно шелк. Наверное, не стоило убирать с его лица ту прядь, не было бы сомнений.

Какие же волосы были у Стефана? Она уже не помнит. Только спина отзывается горькой тупой болью.

Зачарованный лес принимает Диаваля и человеком: тролли, дриады и прочие лесные обитатели относятся к нему с пугливым любопытством и приязнью. Он быстро находит друзей, помогает кому тёплым словом, кому — мудрым советом. Голодать ему больше не приходится.

Лесная дриада по имени Илле прекрасно знает о безмолвном присутствии Малефисенты, но бесстрашно улыбается Диавалю, предлагая ему ночлег под своим деревом, толстый квакль по имени Тоггл тяжело переваливается по мокрой от росы траве — широкий рот его полон рыбы и волшебной озерной травы. Малефисента только безнадёжно вздыхает и надеется, что у них хватит ума не кормить ворона этой растительностью. Человеку ей отравиться, как нечего делать.

Малыши эльфы над её головой прыгают по ветвям деревьев, тащат перья, пушинки, паутину. Из всего этого Диаваль быстро и умело свивает широкое гнездо под тем деревом, что любезно предложила ему дриада.

Малефисента уважительно хмыкает и возвращается на своё дерево, успокоенная и растревоженная одновременно.

Испытание на прочность и упрямство пройдено, и вскоре Диаваль разражается торжествующим карканьем. Малефисенте завистно до жути: он снова может взмыть ввысь, а она останется такой же, какой была.

Может, и ей кто-то устроил подобное испытание? Прошла ли она его? Провалила ли?

* * *

Они давно понимают друг друга с полуслова. Авроре уже пятнадцать, время летит незаметно, но феям и заколдованным воронам это нипочём. Им всё равно.

Диаваль сам не понимает, когда он из слуги превратился в верного друга. Пусть он и зависит от воли Малефисенты, сама она зависит от него не меньше.

Сама Малефисента, правда, старательно подобные мысли от себя гонит. Как и не менее неприятные мысли о том, что Авроре они оба фактически заменили родителей. Феи не в счёт, сойдут за бестолковых нянек.

Диаваль то и дело приносит вести из королевства. От него она знает, что король Стефан постарел и потихоньку сходит с ума, о королеве же и вовсе ничего не известно. Малефисента однажды ловит себя на смутной жалости и раскаянии: та женщина была не виновата, что вышла замуж за подлеца. Хотя… она тоже своё заслужила.

Диаваль давно научился быть человеком. Ему теперь вообще всё равно, кем быть. Разве что тараканом ещё не пробовал. Что ж, из него получился хороший если не отец, то хотя бы наставник. Лучше, чем когда-либо мог бы стать Стефан.

Малефисента всё чаще начинает неосознанно сравнивать их обоих между собой. Злится, ругает себя и… начинает опять.

Как-то она застает Диаваля умывающимся в ручье. Он обнажён по пояс. Она и раньше видела его в разном виде и разных обличьях, но в этот раз её внимание привлекает что-то иное. Она рассматривает его худощавую спину, рёбра, туго обтянутые бледной кожей, узкие плечи, длинные руки с непропорционально большими ладонями. Вода стекает по распущенным чёрным волосам — он похож на мокрого взъерошенного воробья, а не на ворона. Она не может удержаться от смешка.

Он слышит, поднимает голову, сталкиваясь с ней взглядом. Вопросительно приподнимает брови, и она внезапно чувствует жуткое смущение от того, что он увидел её. И спешно, чтоб он ни в коем случае не заметил этого непонятного ей самой чувства, щёлкает пальцами — поднявшаяся из ручья волна окатывает его с головы до ног, заставляя возмущённо вопить и отфыркиваться.

Впрочем, она тут же жалеет об этой проделке, потому что мокрый и злой Диаваль начинает деловито стаскивать с себя остатки одежды и раскладывать её на солнышке для просушки. Приличия его мало волнуют — вороны такими категориями не мыслят.

Малефисента поспешно ретируется, этим зрелищем она любоваться явно не собирается.

Только в сознании подстреленной птицей всё равно бьётся мысль: что было бы, если б она всё-таки осталась? Разумеется, ничего. Он же ворон, к тому же слуга. И вовсе не друг!

* * *

Аврора плохо влияет на Диаваля. Всё чаще он задаёт совершенно правильные вопросы, говорит болезненно-хлёсткие вещи, и за это Малефисента порой его ненавидит.

Хотя к чему лукавить? Ненавидит она свое бессилие, свою слабость, свою гордыню. Но Диаваля винить всё же проще. Пусть лучше каркает, чем пытает её вопросами, на которые у неё нет ответа.

Но однажды, когда она в очередной раз поднимает руку, чтобы заставить его разразиться бессмысленным карканьем, он решительно перехватывает её запястье. Он сильнее и выдернуть руку так просто не выходит, а он пристально смотрит ей в глаза, будто пытается рассмотреть нечто, видимое лишь ему.

Малефисента зло щурится.

— Что ты себе позволяешь, ворон? — ледяным тоном одергивает его она. — Кто ты такой?

— Ты сама знаешь, что неправа, моя госпожа, — спокойно отвечает он. — Хоть ты и обращаешь меня в птицу каждый раз, когда я задаю неудобный вопрос, проблемы от этого не исчезнут, а проклятье не рассеется! — с этими словами он отпускает её и уходит прочь, не произнеся более ни слова.

Малефисенту словно окатывает жаркой волной стыда и безумной горечи. Перед кем? Перед ничтожным вороном? Видимо, не настолько уж и ничтожным. И когда он успел приобрести такой авторитет в её глазах?..

Жаль только, общей ситуации этот разговор не меняет, только на душе становится ещё тоскливей.

* * *

Наверное, ей не хватало именно этого. Действия, огня, близкой смерти! Неважно, чьей.

Аврору она уже потеряла. Филипп оказался бесполезен. Впрочем, какой истинной любви можно было ожидать от мальчишки, который видел Аврору лишь несколько раз в жизни? Зачатки, возможно, были, но не больше. А от озлобленной, искалеченной женщины, ненавидящей весь мир и проклявшей беззащитного младенца, подобной любви ожидать было бы и вовсе безумием.

Этот мир безумен, не правда ли?

Её испытание пройдено, и награда не заставляет себя долго ждать. Теперь и она может разразиться отчаянным торжествующим криком и взмыть вверх, впервые чувствуя собственную целостность и полноценность.

Оживить дочь, чтоб потерять её вновь? Смириться с тем, что слуга стал другом и защитником, и увидеть его смерть? Или не увидеть, уйдя на пару мгновений раньше. Нет!

Быть может, любовь действительно существует. Что-то должно было дать ей столько сил, скольких она никогда доселе не могла в себе найти. Поток магии, пронзающий тело и вытягивающий всё её существо, сумел превратить ничтожного ворона в могучего защитника.

Они победили.

Только Диаваль теперь непривычно молчалив и задумчив. Счастливая Малефисента замечает это далеко не сразу, а когда замечает, то Диаваль со свойственной ему уклончивостью ловко уходит от ответа.

Она не настаивает. Диаваль сам решит, когда придет время говорить. Оба одинаково ждут и боятся этого разговора — после него всё кончится. Ведь месть Малефисенты свершилась, Стефан мёртв, проклятье больше не угрожает Авроре, даже долг и тот уплачен… — формально их больше ничего не держит вместе.

Диаваль смотрит серьёзно, пристально, как-то по-новому. По-человечески?..

— Благодарю тебя, госпожа, — неожиданно говорит он однажды, когда они сидят на берегу озера, того самого, где когда-то играли с Авророй, швыряясь грязью.

Малефисента отрывается от задумчивого созерцания игр фей-светлячков и медленно поворачивает к нему голову.

— И за что же?

— За то, что позволила выплатить долг, — он прижимает руку к груди и склоняет голову. — Я был счастлив служить тебе!

Это прощание? Малефисента вздрагивает и тут же каменеет, поджимает губы и равнодушно отвечает:

— Твоя служба не была безупречной, конечно же. Но я благодарна тебе, ворон, за преданность и исполнительность.

— Я рад это слышать, — в голосе его слышится тщательно скрываемый смех. Малефисента хмурится и недоверчиво приглядывается. Так и есть: под чёлкой, так удачно прикрывающей лицо, нет-нет да пробегает лукавая улыбка.

— Полагаю, ты завёл этот разговор не просто так? — лучше отрубить собаке хвост с одного удара, или крылья… у Стефана это неплохо получалось.

— Верно, — он выпрямляется и смотрит на неё уже прямо, сёрьезно и внимательно. — Теперь я понимаю, что ты очень добра, моя госпожа.

Малефисента приподнимает брови в безмолвном недоумении.

— Я не люблю людей, — говорит Диаваль, явно подходя к основной мысли откуда-то издалека. — Совсем не люблю, хотя Аврора не в счёт. От них лишь беспокойство, злоба и страх. Здесь, в зачарованном лесу, совсем иначе. Однако я знаю, что злость и мстительность свойственны не только людям.

— Вот как? — Малефисенте уже становится интересно.

— Ты могла обратить меня в кого угодно и уничтожить всех своих обидчиков, ведь так? — Диаваль с непонятным жестом наклоняется к ней. — Прежде я не понимал. Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты не сделала этого, за то, что позволила выплатить долг и спасти тебе жизнь.

— Гм, — неловко бормочет Малефисента. Ей не особо хочется разочаровывать Диаваля в своем могуществе, однако слова его трогают её куда больше, чем она могла бы ожидать.

— И теперь я прошу тебя об одном…

— Разрешить тебе уйти? — голос не дрожит, и Малефисента собой, пожалуй, даже гордится. Боже, какая же она стала сентиментальная… Это всё Чудовище виновато!

Диаваль осекается на полуслове, а затем Малефисента слышит его тихий, но чем-то обидный смех.

— О нет, госпожа! Разве что в твоих силах стереть из моей памяти последние двадцать лет жизни.

— Тогда… чего же ты хочешь? Снова стать вороном?

— Не думаю, что смогу стать когда-нибудь настоящим вороном, — задумчиво произносит Диаваль. — Знаешь, госпожа, я настолько привык быть всем сразу и никем одновременно, что трудно понять, кто же я на самом деле. Если говорить откровенно, я давно искалечен, и шансы выжить вдали от магии у меня невелики.

Снова эта жгучая волна необъяснимого стыда. А ведь она спасла ему жизнь! Как и он ей… Теперь они в расчёте.

— Я сделаю так, что ты сможешь обращаться в ворона или человека по собственному желанию, — обещает Малефисента. — И отныне ты свободен поступать по собственной воле!

— Позволь мне остаться, — Диаваль отворачивается. — Я от всего сердца благодарен тебе за этот дар! Но прошу, если я надоел тебе, то просто посели меня в самом дальнем уголке твоего края. Я больше не покажусь тебе на глаза, если на то будет твое желание. Если же во мне возникнет нужда, я буду служить так же верно, как и все годы до этого!

— У меня нет желания прогонять тебя! — хрипло отвечает Малефисента. — С чего такие мысли?

— Даже если нет сейчас, со временем, думаю, появится, — Диаваль отводит глаза, и это странно. — Служба тебе давно стала смыслом моей жизни. Одним из них. Однако Авроре я теперь едва ли нужен.

— Ты ей как отец, — признание вырывается неожиданно, прежде чем она успевает прикусить язык.

— А ты ей — мать, — хмыкает он. — Забавно, правда?

— Правда, — тихо отвечает Малефисента. — Да и ты давно уже не слуга. Ты слишком нерадив для него.

— Слишком непочтителен, ты хотела сказать? — ехидно кривит рот Диаваль. — Тогда кто же я?

«Друг» — хочет честно ответить Малефисента, наступив на собственную гордость, но перед глазами вдруг всплывает тот давний образ у ручья, и она осекается на полуслове.

— Феи не находят ответа на такие вопросы? — понимающе отзывается Диаваль и почему-то придвигается ближе так, что она может опереться на его плечо.

— Иногда феям трудно подобрать слова, чтобы выразить свое отношение, особенно когда им хочется спать, — хмыкает Малефисента и откидывает голову, упираясь затылком в подставленное плечо.

— Тогда феям лучше отдохнуть, — вздыхает Диаваль. — И не думать о ничтожных нахальных воронах.

— Какое щедрое предложение! — саркастически восхищается Малефисента. — Так почему же я должна устать от твоей службы? Я ведь столько лет терпела твой длинный язык, что же изменилось сейчас?

— Если ничтожный ворон-слуга сделает то, что у него на уме, то одна фея устанет от его службы в тот же миг, — Диаваль смотрит на неё сверху-вниз, и взгляд его Малефисенту как-то настораживает. — Вряд ли феи любят, когда их целуют вороны…

Малефисента недоумённо хлопает ресницами, пытаясь поверить, что не ослышалась. По-хорошему, Диаваля сейчас следовало бы наградить пощёчиной, обратить в таракана и выкинуть из Зачарованного леса навсегда, но проклятое любопытство «а что будет?» заставляет её застыть в ожидании того, что произойдет дальше. Он не шутит? Он настолько безрассуден?

Диаваль иногда вообще на редкость безрассуден.

Это тепло, влажно, чуточку забавно и неловко. В первый раз вообще трудно сделать что-то идеально.

Со Стефаном было иначе? Она уже этого не помнит и не хочет даже вспоминать.

Он на мгновение отрывается от её губ и открывает глаза. Малефисента не сводит с него слегка насмешливого внимательного взгляда. Диаваль лукаво прищуривается и целует её снова, на сей раз получая слабый неуверенный ответ.

Когда к Малефисенте возвращается способность трезво мыслить, она понимает, что наутро об этой выходке будет знать весь Зачарованный Лес. Диаваля хочется придушить... или поцеловать ещё раз.

— Практики воронам определенно не хватает, негде было набрать, — оправдывающееся шепчет Диаваль. — Мне пора готовиться к существованию в виде таракана до скончания веков?

Малефисенте очень хочется сказать «да!», чисто из вредности. Но какая-то часть внутри неё протестует и заставляет Малефисенту податься вперед и приникнуть губами к его бледной впалой щеке.

— Феи пока ещё не решили, — шепчет она в ответ. — Но воронам определённо не поздоровится!

Диаваль тепло и смущённо улыбается, пожимая плечами и медленно отстраняясь.

— Если бы ворона так часто не обращали в человека, подобного бы не произошло, — ворчливо отзывается он и тут же обеспокоенно добавляет: — Я сильно обидел вас?

— Я ещё не решила, — фыркает Малефисента и выпрямляется. — Однако человеческого ты приобрёл немало, как я погляжу.

— Ну, мне всегда было интересно, зачем люди это делают, — пожимает плечами Диаваль. — В принципе, не настолько уж и бессмысленно, только нос…

— Что нос? — подозрительно хмурится Малефисента.

— Мешается, — Диаваль обезоруживающе улыбается. — И зачем он нужен?

— Полагаешь, с клювом тебе будет удобнее? Могу устроить! — хмыкает она.

— Тебе бы только экспериментировать, госпожа! Посмотри, до чего ты довела обычного бедного ворона!

Во всей этой ситуации есть один несомненный плюс: Малефисента приобрела новый способ прекращать их препирательства. Хотя, судя по всему, его приобрёл всё же Диаваль.

Феи-светлячки радостно кружат над озером, озерные квакли деликатно притихают и прячутся в тину, только один, Тоггл, аккуратно выбирается с другой стороны озера и, тяжело переваливаясь из стороны в сторону, спешит донести столь же неожиданную, сколь и ожидаемую, весть до остальных обитателей леса.

Всё же Малефисента слишком хорошо знает свой собственный народ.