Красный знак / The Red Sign (джен)

Тот омерзительный маскарад всего сокровенного и непознанного, сама первобытная мощь Алой Кобылы, от чего каждый должен бежать в немом ужасе, никогда не оставит меня. Больше я не могу списывать всё на безумие или галлюцинации, ибо случившееся в той разрушенной часовне не поддаётся рациональному объяснению. Итак, я попытаюсь как можно тщательнее описать извечный кошмар, которой воплощает... «Она».

Городские газеты окрестили хаос той ночи «странным всеобщим помешательством» и «массовым культурным психозом». Учёные жеребцы и кобылы предположили, что, скорее всего, всему виной помутнение рассудка, вызванное недостатком каких-то веществ в организме, или что в городские воды случайно попали вредные дурманные смеси... но какое наваждение длится столь долго? Слишком многое мне довелось увидеть той ночью. Проваливаясь в сон, я вновь и вновь попадаю туда, в часовню, в ожидании неминуемого, неотвратимого рока.

Помню, как всё началось тем стылым декабрём.

Завывания ветра, гуляющего по закоулкам города, словно предвещали беду, и я с содроганием представляю, о чём же они перешёптывались, предрекая Её приход. В небесах кружились багровые снежинки, поставив учёных в тупик, а у тех же, кто увидел их первыми, кровь начала превращаться в гнойный ихор. Кто-то, теряясь в смутных догадках, попытался хоть как-то объяснить жуткое явление: будто это с пустынь зебр занесло красную пыль, но многие, ютясь по тавернам и лавчонкам, стали вполголоса поговаривать о странных существах, бродящих за границей.

Тягучее, удушливое ощущение глубокого напряжения воцарилось над нашим любимым Кантерлотом. Городская знать, когда-то надменная и горделивая, внезапно глубоко разочаровалась нынешним положением. Поползли слухи об аристократах, что под покровом плаща и капюшона наведываются в переулки, о дворянах, которые ищут низменных удовольствий плоти и экзотических восточных наркотиков, дарующих чуждые видения потусторонних миров.

В самых низах Кантерлота зарождалась новая декадентская культура, расшатывающая столпы старых основ, а в злачных трущобах появлялись причудливо разодетые фигуры, участвующие в гедонистических обрядах. Какой голод они так старались утолить? Этого не знали даже они сами.

Жил я тогда в одном захудалом постоялом дворе; потрескавшиеся фасады и крошащаяся кладка выдавали в нём некогда уважаемую гостиницу со славной историей, однако ныне же он обветшал, и забвение окончательно поглотило его. Посредь этого разорённого великолепия я и расследовал резкие перемены в повседневной жизни горожан Кантерлота. Я писал для одной скандальной газеты заметки о шокирующих подробностях Декадентов.

Дело сие меня не увлекало, ибо статьи, которые нужно было строчить для этих «сенсационных» бумажек, низостны были настолько, что зачастую даже ничего под собой не имели. Они держались скорее на поражающих воображение выдумках, нежели хоть чём-нибудь похожем на правду. Впрочем, это моя профессия, и именно она худо-бедно, но удерживала меня от нищеты. Так что я всё продолжал писать, только лишь бы не скатиться на самое дно.

Однажды у себя «дома», посреди приходящего в упадок некрополя, я повстречал юного дворянина-декадента по имени Голденсонг. О, как же хочется, чтобы Красный Декабрь никогда не переплетал наши судьбы! Быть может, мы оба остались бы в живых, если бы не тот угрюмый постоялый двор, где мы столь непринуждённо шептались о тайнах, лежащих за завесой реальности...

Родословная Голденсонга восходила корнями к гордой и древней династии кантерлотской элиты, но сам же он считал свою жизнь слишком будничной, тусклой и безыдейной. Впервые услышав о гедонистическом движении Декадентов, он с небывалым восторгом влился в их ряды и с головой погрузился в мир противоестественных оргий и жутких тёмных наслаждений. Он рассказывал истории об оккультных ритуалах и странном колдовстве, творящихся под нравственными улицами Кантерлота, и даже намекнул на существование полных копий «Либро Тенебрис Мистерия» — гримуаре кошмаров, написанном тёмным странником тысячелетия назад в сумрачные времена доэквестрийской истории.

Именно от него я черпал пикантные подробности для своих статей. Его полночные повести стали основной для многих моих невероятно популярных очерков «Культ Хаккута», «Пляска масок», «Шёпот в соборе» и «Кошмар Призрачной Песни». И если истории эти вызывали во мне невольную гордость за свою работу, то для Голденсонга они были отнюдь не выдумкой, а самой настоящей правдой, пробирающей до мозга костей; такие вещи не приходили писателям ужасов и готики даже в самых невероятных фантазиях.

Несмотря на все странности, я искренне восхищался другом. Хоть от поведения Голденсонга временами становилось не по себе, разум его можно было созерцать лишь с благоговейным трепетом — в нём прослеживались задатки высочайшего интеллекта. Частенько мы многими часами, вплоть до самой ночи, беседовали о сущности пони, о хрупкости нашего общества, тайнах времени и пространства. Иногда мы обсуждали последние вопросы науки: существуют ли иные измерения и как предмет из одного места может попасть в другое, не двигаясь, а лишь свёртывая пространство. В итоге мы даже представили существ, обитающих в пористой ткани мироздания и путешествующих сквозь другие миры и времена. Впрочем, вскоре мы встряхивали накопившееся напряжение и просто смеялись от души над своими измышлениями, ибо они больше подходили фантастическому чтиву, нежели и впрямь существовали.

Однако, несмотря на кажущееся спокойствие, весь город лишь мрачнел и всё глубже погружался в ожидание чего-то неясного. Словно вот-вот появится некая тёмная фигура и облачит всё в чёрную мантию страха. Некоторым это напоминало времена, когда на Кантерлот напали орды чейнджлингов, да и гвардейцы с придворными разделяли всеобщее нервное напряжение, пусть никто и не знал, чем оно вызвано.

Вокруг всё завывали вьюги из красноватых льдинок, кружился алый снег, а тем временем расползались слухи о странных, необъяснимых вещах: целый город как будто объяла безмолвная неизвестность. Кое-кто с содроганием поговаривал о ночных тварях, рыскающих по крышам домов, кое-кто — о скачущих в пурге созданиях, мерзко хихикающих и блеющих во тьме. Иногда под утро находили растерзанных животных, над которыми словно хорошенько постаралась стая древесных гончих. Однажды ночью буря выдалась особенно суровой — метель стенала так, что казалось, будто это выли сами мертвецы, восставшие из могил и готовые вцепиться в живых ледяной хваткой. На рассвете на обочине одной из дорог обнаружили изуродованный труп старого попрошайки. В остекленевших глазах усопшего застыл бесконечный ужас; лишь немногие выдерживали этот пронизывающий взгляд... и вид изодранной плоти — в старике с трудом угадывался пони.

Гасли фонари, захлопывались ставни — теперь после наступления темноты редко кого увидишь на красных заснеженных улочках Кантерлота. Те же, кто ещё не успел добраться до дома, вжимались в стены зданий и подозрительно косились на других прохожих, будто ждали, что сейчас появится чудовище и тут же их проглотит.

И вот, когда она наконец пришла, неописуемый ужас охватил город.

Помню, тогда я впервые услышал о ней.

— Леди в Красном.

Она снисходила к Декадентам и вызывала такой ажиотаж, что целые сотни пони утопали в единой волне восторженного экстаза. Хозяин бакалейной лавки, какую мне довелось посетить пару минут назад, к удивлению, оказался персоной задумчивой и неразговорчивой — полная противоположность остальным городским лавочникам, славящимся своей обходительностью. Завозившись перед входной дверью, я вслепую пытался вставить ржавый ключ в скважину, как вдруг мне на плечо опустилась холодная нога.

С перепугу я чуть не подскочил, нечаянно выронив ключи на землю.

Незнакомцем оказался Голденсонг, но будто разительно изменившимся.

Обезумевшие глаза лихорадочно метались из стороны в сторону, зрачки расширились, во взгляде читалась пустота. Шёрстка и грива взмокли от пота: от пони несло тошнотворным смрадом пота и страха. Лицо осунулось, очертания заострились, как если бы некая зловещая сила мгновенно состарила его. Селестия мне свидетель, я виделся с ним ещё буквально прошлым вечером! Но самое омерзительное — этот недобрый огонёк в глазах, от которого кровь стыла в жилах. Нет, больше это не мой своенравный друг. «Это» — нечто чуждое, «это» — не Голденсонг. Охваченный ужасом, я в отвращении отшатнулся от него, а он продолжал буравить меня взглядом жгучим, словно горячие угли.

Наконец, после мучительно долгого молчания он, прокашлявшись, скрипуче прошептал:

— Тебе нужно увидеть её...

— Кого? — спросил я, поражённый его измождённым видом, внутренне ужасаясь переменам в поведении.

— Алую Кобылу, — злобно прищурился он, оскалив гнилые зубы; зубы, что ещё вчера блестели, словно алебастр.

— Кто она такая?

— Она... Леди в Красном.

— Почему мне нужно её увидеть, Голденсонг?..

Он склонил голову на бок, не меняя выражения лица. Неужели проклятые ритуалы и дурманы сделали своё грязное дело? Долгое время пони не произносил ни слова, и на мгновение я даже подумал, что он так и останется стоять, будто сломанный механизм, что не способен говорить, двигаться и думать.

Но в конце концов тот ответил.

— Иди и узри Алую Кобылу, ибо обличье её столь же прекрасно, сколь и ужасно! Всё переменится, и пробудятся те, кому суждено спать вечность! Ступай! Узри, как она танцует в лунном свете! Узри! Узри, как чёрные розы расцветают под её шагами! Она древнее пони, древнее Кантерской горы, ей известно больше, чем всё, что знаем мы со времён первой туримской цивилизации. Она была, есть и будет... прекрасным, вечно неувядающим кошмаром вселенной.

Голденсонг умолк. Его глаза, казалось, готовы вот-вот выскочить из глазниц, c потрескавшихся губ капала кровь — будто по мановению сверхъестественной силы запрокинув голову, он исторг леденящий душу вопль. Это длилось целую вечность, а в унисон вою словно вторил некий вкрадчивый шёпот, мрачно предрекающий то, что должно произойти.

Но вдруг всё прекратилось.

Над нами воцарилась гробовая тишина — казалось, время тянется часами, хотя на деле минула лишь пара секунд.

Пони развернулся и бросился прочь, пронзительно повизгивая и завывая, вновь скрывшись в непроглядной черноте. А я так и стоял, одинокий, напуганный, сбитый с толку... и поражённый до глубины души: существо, что когда-то было моим близким другом, бесследно исчезло, словно его никогда и не существовало.

С того мгновения каждую секунду дня меня снедала страстная жажда чего-то. В тёмных владениях ночи она пробуждалась и нещадно преследовала, изводила меня, пока не забрезжили первые лучи рассвета. Она вонзалась в меня, как раскалённые иглы, и я проваливался в беспокойный, тревожный сон, полный странных и необъяснимых вещей.

Ужасные ночные видения уносили меня в далёкие места, в кошмарные потусторонние планы бытия, где причудливые создания кричали и бормотали под светом чёрных звёзд и непостижимых четырёхмерных фигур. Посредь всего этого извращённого безумства гулко гудели трубы и визжали расстроенные флейты: глас зверя, что на них играл, был поистине чудовищен

Однажды я увидел перед собой тёмную фигуру столь же безграничную, сколь космос, освещённую лишь тусклым сиянием звёзд, и мириады неразличимых теней, что в неистовстве кружили и плясали вокруг существа под некое песнопение, такое же древнее, как и сам мир. Озарённое огнями создание открыло свой единственный глаз — я испустил полный ужаса крик. В ту кошмарную ночь я осознал всю микроскопическую ничтожность нашей расы, что кружит в вечности, как пылинка в утреннем небе, средь дремлющих богов.

Йа! Йа! Ньо-Шай'тан! Прародитель всех демонов! Ун'дрезх-Нх-ай! Ун'дрезх-Нх-ай!

С лихорадочным энтузиазмом я принялся воплощать эти полуночные фантазмы в реальность на холсте так, насколько мне позволяли мои ограниченные умения. Мои картины вызывали лишь ужас и омерзение: озлобленные глаза, бесформенные массы плоти — словно гротескная насмешка над всем, что свято. Столь отвратны они были, что зашедший ко мне хозяин гостиницы чуть не свалился замертво при виде дьявольских коллажей с изуверскими изображениями древних.

Я не прекращал заниматься богомерзким искусством, и тогда до меня стали доходить слухи о мечтателях и поэтах, мастерах и скульпторах, из-под чьих копыт выходили страннейшие художества, какие только видел свет. Их работы походили на мои, а сами творцы, прямо как и я, обнаружили прилив сил, лишь пока длился Красный Декабрь; ненормальные сновидения вдохновляли их «потусторонней благодатью».

Знакомые с миром искусства, не сомневаюсь, припомнят эпатажные полотна Пэллет Браша и его кошмарную коллекцию «Сны внутреннего мира». Критики осуждали художника столь же яро, сколь яро его поддерживали Декаденты. Работы Пэллета подняли на Кантерлотской выставке такой переполох, что его вместе холстами без жалости тут же вымели из галереи.

Больше видения и грёзы его не посещали. В день последнего «представления» он облил себя горючей смесью и чиркнул спичкой — пылающая геенна объяла всю квартиру вместе с работами, а Пэллет лишь безумно хохотал под треск пламени и хруст обугливающегося мяса.

Однако стали ходить слухи о том, что будто инфернальная панорама «Песнь Гневного Бога» пережила пожар — вокруг этих домыслов развернулась жаркая полемика. Некоторые смельчаки (ныне посходившие с ума) заявляли, что это — окно в потусторонний мир. Такое уже не раз говорили и про картину одного сгинувшего пейзажиста, который якобы изобразил нечто под названием «Библиотека Ксав'кс'азака».

Вскоре после случая с хозяином гостиницы я собрал всю свою коллекцию полотен с зарисовками сновидений и сжёг её на заднем дворе; пришлось хорошенько постараться, ибо алый снег был совершенно не похож на обычный. Он словно поглощал тепло и огонь, да так, что языки пламени едва растопили горстку красноватых снежинок. Удивлению моему не было предела.

Но дурманные ночные наваждения преследовать не прекратили меня. И в конце концов после зимнего солнцестояния, когда магия Селестии наконец скрыла золотое солнце за горизонтом, я решился.

Да будет так.

Я должен идти к Леди в Красном.

Голденсонг уже давно растерял остатки разума — что в полной мере начал ощущать и я — и угодил в Кантерлотскую лечебницу. Желая узнать подробности, я ненадолго навестил его, но безумное гоготанье — единственное, что слетело с губ умалишённого.

— Она ведает путь! — прогорланил он. — Ведает путь! Старый путь, древний путь, забытый путь! Чрез время и пространство она парила на беспредельных космических ветрах и невозможных сновидениях! Всё едино в Ньо-Шай'тане! Он тот, кто дремал в бездне десятки миллиардов лет! Колыбельная пробудит его!

На вопросы, кто она и откуда пришла, он лишь захихикал и с пеной на рту забился в эпилептических конвульсиях. Ему осталось недолго, как говорили врачи, участившиеся припадки пагубно сказывались на его здоровье — Голденсонг хирел с каждым днём.

Теперь мне были ведомы все опасности — что, если бы я не заглянул на страницы жуткой «Либро Тенебрис Мистерия» и не прочёл то непроизносимое имя, что преследовало меня во снах, а моего друга в галлюцинациях? Кто усомнится в зловещих предречениях тир'мского Чёрного Монаха, когда он пишет такие нечестивые строки:

«И узришь ты его въ чертогѣ черномъ, и пѣснь его оглушитъ уши твои, ибо разуму смертныхъ не дано постичь ее. Ньо-Шай'тан есмь Предѣлъ, Ньо-Шай'тан сызнова будетъ Предѣломъ, Ньо-Шай'тан будетъ Предѣломъ во вѣки вѣковъ. Онъ почитъ въ забытьѣ, покуда не прозвонятъ колокола погоста стигійского и не пробудятъ его, и всѣ вы сгинете предъ окомъ кровавымъ. Ибо не онъ ли есмь нетлѣнное величіе всего?»

Стоило мне выйти на улицу, залитую чуждым светом полной луны, чей кровавый лик под сверканием багровых сугробов казался ещё ярче, весь мой мир будто бы рухнул... Рухнуло время, пространство, само бытие!

Ни на луне, ни на земле не должна быть кровь...

Но она была.

Она здесь...

Леди в Красном здесь.

И я устремился вниз, на самое дно, к вертепам низменных страстей — совершенно новый и скрытый от глаз посторонних мир существовал под Кантерлотом. Я вёл беседы с верховными Декадентами о сущности странной кобылы, что пришла в наш праведный город, и том, кто же повинен в таких переменах. Средь задурманенных опием умов и мимолётных мыслей я услышал шёпот.

Ни одна красавица мира не сравнится с ней. Однако никто никогда не видел её лица. Его скрывала серебряная маска, пугающая и загадочная одновременно, увитая алыми лентами из тончайшего шёлка и расписанная вязью платиновых рун. Истинный облик Леди в Красном показывала лишь в разгар своих музыкальных выступлений.

Ах, но как она играла!

Невозможно даже осознать, насколько прекрасны её фантастические хитросплетения предельных оттенков и мелодий, а понять полностью и подавно. Невыразимые и скоротечные, они захватывали и ужасали одновременно, словно раскаты грома перед неминуемой грозой. Если боги существуют, то она — богиня музыки. Ни одно её выступление не походило на другое. Иногда она показывала видения величайшей красоты — и публика рыдала, охваченная радостной эйфорией. Но иногда... ох, иногда... она являла настоящие кошмары, космические силы за гранью понимания смертных — и зрители трепетали в ужасе пред титанами мироздания.

И пока Леди играла, некоторые другие пони вторили ей собственным хором. Жутковатые шуты, порождения красной ночи, глаголили и вопили о том, чьи имена неведомы никому. Они появлялись на сцене в широкополых алых одеждах, точно капля воды похожих на одеяние Леди, но под их костяными масками из черепов неведомых тварей скрывались лишь извращённое уродство и ужасная злоба. Они были стражами, что служили ей и оберегали от невзгод; тела бедолаг, желавших навредить их госпоже, так никогда и не находили...

Кобыла готовилась к финальному выступлению. Тысячи отчаялись узреть последнюю песню Леди в Красном. Сотни толпились и шумели от возбуждения, но лишь тем, кто отмечен Красным знаком, будет дозволено воззреть на величие чистейшей песни. Это — сделка, и такова цена.

И чем дальше я погружался в теневую жизнь Кантерлота, тем больше происходящее страшило и ужасало меня.

Ни для кого не секрет, что наша культура далеко не образец для подражания, даже среди знати королевства находились такие, кто деградировал до примитивнейшего состояния. Однако то, что предстало передо мной в трущобах, в этом рассаднике наркотиков, вина и безумия, превосходило все самые тягчайшие преступления. Полный моральный упадок с головой поглотил дворян, и среди мириадов бездумных желаний осталось лишь одно — чудовищная жажда запретных сил.

Позабытые казематы и осыпающиеся пещеры переделывались под клетки, звучали отстранённые песнопения, проводились церемонии.

К закланию готовили жертвенных пони и животных.

В глубинах грохотали раскаты грома.

Полиция и королевская стража доводили себя до исступления, разгоняя очередной культ, но с каждым канувшим в небытие впереди возникали два новых. Словно гадкие черви, одурманенные сумасшествием сектанты уносились в тайные ходы и тоннели, распространяя хаос всё дальше по подземельям Кантерлота.

В полночь перед кульминационным выступлением улочки трущоб вдруг захлестнули толпы одержимых — менее чем за час вокруг меня поднялось неистовое восстание. Крыши домов заполонили беснующие пони, вооружённые арбалетами, и отрезали эту часть города от властей Кантерлота — и посреди всего этого оказался я. Принцесса Селестия призывала к порядку, но кто указ бесчинствующей толпе? Кошмар снизошёл на усыпанную багровым землю, и он не прекратится, пока они не утолят свою жажду.

Вдруг в рядах пони замелькало бесчисленное множество картин, религиозных знамён, рунных сигилов, и сотни в благоговейном трепете упали на колени перед причудливым безымянным идолом неописуемых форм.

Пробираясь сквозь толпу, я видел всё больше и больше неназванных порождений искусства и скульптуры. Непостижимые и омерзительные взору статуи напоминали божеств и демонов, однако вместе словно сливались в одну-единственную сверхъестественную сущность. Облик этих фигур дышал ненавистью — слишком они противоестественны, чтобы существовать на самом деле. Я не засматривался на них подолгу, так как боялся за свой рассудок... и душу.

Среди колышущегося моря пони шествовали жрецы в багровых мантиях, на шерсти их красным железняком были начертаны зловещие символы, а сами священники выкрикивали страшные пророчества, а фанатики лишь зверели, распаляя исступлённый раж.

Да, да, настал конец света, завывали они. Не это ли предрекала Алая? Не эти ли знаки предвещают погибель всего? Гаруспики, читающие знамения на внутренностях живых существ, провозглашали, что мир стоит на пороге красных времён — всё сгинет в забытье.

От этих слов я вздрогнул, однако орды одурманенных лишь взорвались овациями в неописуемом восторге. Пришло, пришло время, Старые Боги пробудятся ото сна и пожрут новых, и весь мир расколется на части в сиянии Красной Зари.

Я всё продолжал свои поиски Алой Кобылы, когда один из жрецов, дряхлый суховатый старик, внезапно с поразительной силой набросился на меня — он бормотал такие речи, которые я не смею повторять. Старик сжал мою голову копытами и начертил на лбу знакомый красноватый символ, как у остальных священников — его прикосновения жгли, словно раскалённая магма.

— Храни тебя Красный знак, брат! — закудахтал он и бросился наутёк. Я, морщась от боли, кричал ему проклятия и было рванул вслед, но уже поздно — он растворился в толпе. Другие пони замирали и с завистью глядели на меня: в их глазах читалось благоговение, отчего сразу становилось не по себе.

Посредь беспорядка, творящегося в трущобах, загорелись тысячи багровых свечей; их кроваво-красный свет озарял улицы, и в сочетании с неестественным снегом и полной луной казалось, что будто сам город плачет кровавыми слезами. Десятки алых знамён развевались на каждом окне и из каждой щели — отовсюду, где можно водрузить флагшток — и со всех на меня смотрел Красный Знак или кошмарное обличье Ньо-Шай'тана. Звёздный бог, бурлящий хаос, что спал миллиарды лет, пробудится вновь и ввергнет мир в пучину безумия и огня.

Сквозь гудение песнопений, молитв и криков проповедников до меня доносился отдалённый шум озлобленной схватки. Похоже, блюстители закона что есть сил старались разогнать столпотворение, но наталкивались на ожесточённое сопротивление скопищ культистов и сумасшедших. В воздухе мерцало неисчислимое множество небесных фонариков — пегасам не удастся так легко пролететь сверху и обойти оборону. Грядет последнее выступление, и ничто ему не помешает.

Однако за приглушённым звоном сражения и монотонными гимнами я слышал и кое-что иное: где-то вдалеке словно гулко били барабаны. Этот абсолютно ровный ритм вгонял меня в первобытный ужас.

Вдруг на звуки сей странной ночи откликнулась тьма, эхо прокатилось над крышами и трубами, и я увидел то, отчего меня пробрала крупная дрожь. По улочкам меж домов бродили странные существа, в чьих отвратительных тенях читалась негасимая злоба и непростительные грехи. В кроваво-алых отблесках свечей мне удалось разглядеть лишь их изодранную прокажённую плоть и сколотые копыта, однако под светом луны наконец стало понятно: они не принадлежат этому миру. По толпе прокатился нестройный хор, сектанты приветствовали болезненных созданий, барабанный бой ускорился до бешеного темпа.

Внезапно всё умолкло.

Пугающая тишина нависла над толпой, лишь где-то вдалеке свистели арбалетные болты и звенела сталь мечей. Оглядевшись по сторонам, я понял, что почти всех пони словно сковал лёд, словно некое нечестивое откровение беззвучно поразило их. Высоко в небе горели фонарики, как звёзды на ночном небе... кровавые, неправильные звёзды.

Столпотворение отхлынуло к краям улицы — я, неловко переминающийся с ноги на гону, неожиданно оказался посередине дороги, тогда как остальные, будто в ступоре, не мигая, смотрели вперёд. Моё внимание привлекло шуршание шёлка, волочащегося по грязной мостовой — обернувшись, я уставился на процессию факелоносцев, которые непоколебимо шестововали к древней церкви, затерянной где-то глубоко в трущобах.

Но это не напрочь лишённые мыслей жрецы в красных одеждах завладели моим вниманием. Нет, это была фигура, что возглавляла шествие. Фигура из моих снов и кошмаров; фигура, благодаря которой тысячи и тысячи пони собрались под сокровенными красными стягами; фигура, что довела Голденсонга до безумия.

Леди в Красном.

Всё вокруг почернело, словно уходя в небытие. А я не смел оторвать глаз от кобылы в причудливой мантии, и казалось, будто я плыву сквозь холодную пустоту космоса, сквозь саму вселенную... к звёздам. Я всматривался в пучины самого кошмара, в паутины древних божеств — и за это прегрешение я проклят лицезреть их до скончания веков.

Окружающий мир постепенно возвращался, однако с ним пришло и инфернальное сумасшествие потусторонья. Безумное северное сияние вспыхнуло в вышине, багряные молнии озарили небеса, и вопящие мерзости заголосили и пустились в пляс меж рядов опустошённых культистов. О, это извечное существо, для которого эпохи подобны скоротечным секундам...

Кажется, тогда я смутно осознавал, как иду в колонне факелоносцев, зачарованный древним существом, что необъяснимо вело нас к полуразрушенным руинам храма. Твари безмолвно следовали за нами по крышам, не меньше нашего поражённые таинственной госпожой, повелительницей позабытой тьмы изначальных веков.

За криками битвы и воплями раненых — а возможно, даже и умирающих — вновь откуда-то из глубин загрохотали барабаны. Но на сей раз все до единого с замершим сердцем внимали им: и сонм ужасающих отродий, и витающие в эйфории одержимые, влекомые за собой Леди в Красном.

Бой барабанов становился всё яростней и яростней.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем чувства вернулись ко мне, однако, придя в себя, я обнаружил, что сижу в окружении фанатиков, которые пустыми взглядами взирали на Алую Кобылу, словно развалившиеся безликие статуи в святой обители храма. Потускневшее великолепие древнейшей веры, Имперского культа, давно сдалось под натиском времени и тончайшего влияния Селестии, но сейчас слава прошлых веков в полной мере предстала перед нами. Лишь остатки изъеденных жуками дверей да истлевшие гобелены наполняли пустынные залы, в которых уже давным-давно не звучали хоралы.

Я ждал, что с иссохших надтреснутых балок высоко под потолком будут доносится крики гнездящихся птиц, однако ничего не было. Мертвенная тишина царила здесь, пока из разбитых стеклянных витражей не послышался вой, сопровождаемый гулом барабанов — меня пробрал мороз, ибо звуки эти сводили мой разум с ума, погружая в параноидальный кошмар.

Сквозь оконные провалы с витиеватыми свинцовыми узорами на нас с неутолимым голодом и ненавистью глядела луна. Небесная сфера начала наливаться кроваво-алым.

Око Ньо-Шай'тана.

Оно, словно отвратительное предзнаменование чего-то, висело в небе прямо над безмолвной толпой, озаряя фигуру Леди в Красном кровавым ореолом. Застывшая в недвижимой молитве, та стояла у алтаря, воздев к оку копыта.

На границе тени и света замаячили силуэты существ, вид которых чуть было не заставил меня завопить от ужаса — я подавил крик, когда они выползли из первобытной тьмы.

Твари эти, пусть они и выгляди точно многие последователи и красные жрецы, были не от мира сего.

Они неуклюже заковыляли вперёд на изъеденных опарышами ногах, сколотые копыта зацокали по каменному полу, их раздутые от опухолей тела мерзко топорщились под одеждами. Их спины ощетинились тысячами острых шипов, истекающие мерзким ихором! Какая богохульная магия могла породить таких созданий?!

Их лица скрывали огромные архаичные маски, словно бы выточенные из костей давно сгинувших рас — и лучше бы этим тварям последовать той же судьбе! Они смотрели на нас чуждыми взглядами, ибо не могли эти потусторонние звери принадлежать нашему миру. На затылках у них, разрывая плоть головы, росли ветвистые рога, подобные каменным иглам, и с каждым новым шагом бугры мышц отвратительно перекатывались под их мантиями!

По толпе прокатился мерзостные голоса, от которых у меня кровь застыла в жилах.

— Привратники... — глухо прохрипели они, и я отпрянул в ужасе — меня окружали десятки мертвенно-бледных лиц.

Со стропил внезапно подул ветерок — какие-то ночные звери из темнейших уголков Тартара на крыльях покинули свою чёрную обитель. Я задрал голову к верху и ахнул, в голове сразу же сплыли суеверные приметы и поверья моих древних предков.

Над нами взвились тысячи чёрных козодоев!

Нечестивые твари! Они насмешливо глядели на прихожан, и я ужаснулся ещё больше, когда они все разом запели в такт сбивчивому дыханию побледневших культистов. Птицы загробного мира, предвестники смерти, прилетели по души здесь собравшихся!

Вой прорезал ночь, и сквозь разбитые окна хлынул чудовищный рой будто бы неких неправильных пауков, порождений царства кошмаров. Я безумно забормотал, когда в тёмных силуэтах проступили формы не менее ужасные, чем у Привратников. Их глаза светились жёлтым — таким жёлтым, каким бывают только толстые жирные черви, копошащиеся в гнилостной почве — их головы венчали устрашающие козлиные рога, их жвала скрежетали и щёлкали.

— Служители... — вновь прохрипела толпа, и мне показалось, что будто с каждым вдохом они становятся всё слабее и слабее.

И под крики козодоев, бесконечный хор завывающих Привратников, рёв и рык кошмарных отродий Леди в Красном дотронулась до своей маски...

...и рывком сбросила её.

Алое зарево пело под ней...

...и пред моими глазами предстал венец пробуждающегося бога.

В безграничной огненно-красной бездне я узрел конец всего.

Визжащие и вопящие Привратники, эта насмешка над законами природы, расправили полы мантий и широко разинули рты. Толпа закричала, и я закричал вместе с ними! Ибо в их пастях появлялись видения далёкого запределья — истинный кошмар за пределами нашего хрупкого мирка, и многие пони рухнули в эпилептическом припадке.

Космический ветер срывал с места сотни последователей и швырял их на мучительную погибель в ненастные глотки Привратников! Смилуйтесь, о боги! О, как эти челюсти грызли и грызли их тела! Как титаны тряслись в диком смехе! Как Служители набросились на толпу, пожирая всех с хищным вожделением!

Врата Тартара отворились.

На моих глазах стены начали таять и плавиться, и весь мир вспыхнул белым пламенем! Лица! Эти отвратительнейшие лица, что вырастали прямо из стен! Они глядели, глядели своими багровыми глазами!

Нет.

Нет!

Нет! Нет! Нет! Этого всего не может быть!

Луна раскололась надвое — и через две половинки на меня взглянул Древний! Око Ньо-Шай'тана! Небеса, спасите нас!

Ньо-Шай'тан! Прародитель демонов! Разрушитель миров!

Из тьмы выползла ужасная склизкая тварь — и всё потонуло в какофонии воплей. Это — кошмарнейший из всех мрачнейших кошмаров, что существуют во всём множестве иных измерений! О боги, эта прожорливая пасть! О, как пировал он целой вселенной, пока вокруг полыхала сама реальность!

В видениях бездны моему взору представали титанические легионы невозможных армий. Я лицезрел падение современного мира! Пылающие города под копытом хитиновых отродий! Гладкие аморфные Черви с голубыми глазами, что извивались и вертелись, словно личинки, на самом дне моря. Я не сдержал вскрика, ибо знал, кто они! Милостивые боги! Премерзкая опухоль на теле океана!

Сидящих в первых рядах пожирали миазмы, и от прикосновения их плоть гнила, заживо слезала с костей! Крики пони озаряли ночь, подобно инфернальным огням! Горели стены! Оглушительно и зловеще кричали козодои, кружа над нами, словно чёрный вихрь, и я видел, как с насмешливым ликованием они разрывают души мертвецов!

Инфернальное пламя обволокло меня, и я узрел грядущее нашего обречённого существования.

Колоссальное красное око проступило в небесах...

Бездна разверзлась пред всеми нами... и в глубине вспыхнули белые огни Тартара.

Ненасытная пасть распахнулась шире. Ожившее порождение кошмаров...

И пламя поглотило мир.

Мир, пожранный Ньо-Шай'таном.