Под ивой (джен)

Тень навевала приятную прохладу. Сквозь листву пробивались игривые лучики солнца и пригревали шерсть, рисуя узоры неги и покоя. Ковёр свежих трав стелился мягким ложем, а песни ветра и птиц убаюкивали. Сложный букет ароматов, витавших в воздухе, рассказывал о тихой пасторали лугов, о деревьях и небольшой речушке.

Ну, почти тихой пасторали. В кустах, в четырёх прыжках с наветренной стороны, шебуршались трое пони. Сначала он пробовал не обращать внимания, пребывая где-то меж сном и явью, однако громкие перешёптывания всё равно мешали.

Он вздохнул и, приподнявшись, прислонился спиной к стволу дерева.

— Выходите, щенята, я вас слышу.

Шебуршание прекратилось, куст безмолвно застыл. Ситуация усугублялась.

— Я не обижу. Выходите, выходите, пони-щенята.

Вспыхнуло разгорячённое обсуждение, и спустя миг из густой листвы показались трое щенят пони. Он присмотрелся к ним краешком глаза, слегка повернув голову. Одна — светло-жёлтая с малиновым; вторая — белая с розово-сиреневым; третья — оранжевая с фиолетовым. Они нерешительно приблизились и уселись в паре прыжков от него.

— Чего это вы в кустах делали? — он окинул их взглядом и прикрыл глаза.

По земле зашаркали копытца.

— Извините, дяденька, мы просто таких, как вы, никогда не видывали, — ответила та, что пахла фруктом.

— Любопытные щенки, ага, — кивнул он.

— Мы не щенки, мы жеребята! — прозвенел тихий и тонкий голосок; вторая благоухала ароматами цветов.

— Ну, любопытные жеребята. Мне без разницы, — он махнул лапой. — Не будете надоедать, если отвечу?

Они сгрудились, немного пошептались, и цветочная продолжила:

— Нам очень-очень интересно, — краткое молчание. — А правда, что вы алмазный пёс?

Он вздохнул: сейчас он ответит, подымется крик, и прибегут рассерженные пони. Между двумя последними событиями, может, даже выйдет улучить чуток времени, чтоб ещё понежиться в теньке. Он приготовился к воплям.

— Да, правда.

Троица громко ахнула в унисон, а потом...

Чего-то не хватало — громких криков и топота копыт. Он приоткрыл глаз: трое пони-щенков никуда не делись.

— Вы... вы нас украдёте? — белая, пахнувшая цветами, заговорила первой.

— Нет, я просто лежу тут под деревом, — он открыл второй глаз и поглядел на троицу. — С чего б мне это?

— Мне сестра рассказывала, как её три года назад украли, а вы теперь говорите, что алмазный пёс, и... — белая шаркнула ножкой.

Его уши встрепенулись.

— Ты сестра Воющей?

— Воющей?

— Да так, не бери в голову, — отмахнулся он.

Он тщательно обдумал положение дел. Навлекать гнев Воющей не то чтобы хотелось — тогда прощай покой, да и стая не одобрит. Видать, придётся развлекать этих щенят. По крайней мере, приятная обстановка к тому располагала.

— И вам всего-то интересно, краду ли я ще... жеребят?

Очередное перешёптывание. На сей раз начала жёлтая, пахнущая фруктом:

— Меня Эпплблум звать, а вас?

— Бейли.

— Я Свити Белль! — прощебетала цветочная.

— А я Скуталу! — оранжевая... пахла вольным ветром полей.

Он кивнул, вновь прикрыл глаза, подставил щёку тёплому солнечному лучику. Опять зашаркали копытца. Вдохнув слишком резко, он зашёлся приступом кашля. Вдруг его облепили три пары ног.

— C вами всё хорошо? Может, нам врача позвать?

— А водички не хотите?

— Вам по спине похлопать?

— Или...

Он замахал в ответ на град вопросов лапой, другой прикрывая рот. Затем, как только чуть отпустило, откинулся спиной на ствол и сделал глубокий вдох.

— Не берите в голову. Такое случается, когда ты старый, — заверил он щенят сиплым голосом.

Три пары глаз, почти вплотную, уставились на него с явной тревогой. И всё его раздражение будто лапой сняло.

— Вам врач точно не помешает. Кашляете совсем жутко, — белая снова выразила общее мнение.

— Не бери в голову, говорю, — он небрежно отмахнулся. — Это всё возраст.

Щенята отступили и расселись кружком.

— А сколько вам? — фруктовая склонила голову набок.

— Такое невежливо спрашивать, — насмешливо фыркнул он.

— Простите, дяденька, — пони потупила взгляд.

— Шучу, шучу. Куда мне на такое обижаться — в моих-то годах, — он в очередной раз закрыл глаза. — Я копал десять глубоких сновидений, сейчас вот уже одиннадцатое. Последнее, наверное.

— Глубокие сновидения? А? — ветреная растерялась.

— Это когда сны земли превращаются в чудесные самоцветы. Сны совсем маленькие, текут сквозь породу, точно вода, но в некоторых местах они скапливаются и, когда их набирается достаточно, прорастают в самоцветы. Глубокое сновидение бывает раз в три-четыре зимы, камни крупнеют — впору собирать.

На миг повисла блаженная тишина, а затем цветочная взвизгнула:

— Вы воруете сны?! И моя сестра тоже?

Он поморщился: сверлящий крик впился в барабанные перепонки. Ну точно сестра Воющей. Он прочистил уши когтями и только потом ответил:

— Не воруем, а собираем. Сны ведь больше не живые. А мы собираем их и чтим, не то что пони — вы их любите только за красивый блеск.

— Но у вас тоже камни, в этой вон жилетке, — взяла слово фруктовая. — Где ж тут разница?

— А разница есть. Видите ли, нам под землёй снятся мелкие, поверхностные сны, но иногда они сливаются с глубокими и попадают в камни. Самоцветы с нашими снами мы носим при себе. Отыскать такой большая удача.

— А откуда вам знать, что в них ваши сны?

— Мы это понимаем с первого взгляда. Душой ли, сердцем ли.

Он приподнял веки: щенки подались вперёд, разглядывая его жилет.

— Не вижу никаких снов, — выдала ветреная.

— Это оттого, что вам, пони, снятся сны воздуха и света. Они улетают в небо. Наши же сны — сны камня и почвы, наши оседают в земле.

Его охватил очередной приступ, только ещё хуже, чем прежде. Он весь согнулся, затрясся.

Помутневшее зрение капельку прояснилось, только когда кашель отступил. Он аккуратно сгрёб щенков, опять на него залезших, и усадил рядом.

— Говорю же, не берите в голову. Для моих лет тут нет ничего страшного, — дыхание выровнялось. — Мы не существа чистой земли, в нас есть и ветер, и солнце, но с годами эти крохи растворяются. Наше дыхание тяжелеет, наливается грузностью камня, и, когда свет угасает, мы становимся едины с землёй. Такова природа вещей.

Пони умолкли — вот и кончились, наверное, вопросы. Он поёрзал, устраиваясь поудобнее, приподнял нос и принюхался. Сколько историй нёс с собой ветер! Сказки далёких земель, стихи ближайшей рощи, предания о маленьких трагедиях и триумфах... Солнечные лучики игриво плясали на морде.

Тишину нарушила ветреная:

— Ну а если вы живёте под землёй, то что ж делаете здесь?

Нет, всё-таки не видать ему покоя.

— Потому что тут приятно. Я — создание земли, так, но и воздух со светом ещё меня не покинули, — он почесал нос. — Я перекопал весь мир, посеял свои сны, смешал их с пылью и грунтом, но иногда мечтаю о солнце и ветре. Почему б не порадовать себя на старости лет?

— А там, внизу, вам разве не нравится?

— Грех жаловаться, — усмехнулся он. — Я прожил достойную жизнь для алмазного пса, а когда стану землёй, мало о чём буду жалеть. Счастья так трудно достичь.

Он чуть отвернулся.

— Я и радовался, и грустил, временами любил... эх. Даже потерял кое-что, — он умолк на пару мгновений. — Я прожил свою собственную жизнь, не чужую, чего ещё желать? Разве что вот покоя, солнца да ветра.

Шуршал в листве ветер, вдалеке щебетала песенку птица.

— Не понимаю, — c сомнением в голосе ответила фруктовая.

Бейли приоткрыл глаза, обвёл троицу щенят взглядом и с улыбкой потрепал малышку по голове.

— И правильно, не бери в голову, — он сложил лапы на брюхе. — Не слушайте шамканье старого пса. Вы, малютки, рождены солнцем и ветром. Может, рано или поздно поймёте, а может, и никогда.

Уши встрепенулись. Нарастал шум чьих-то копыт — двое пони, похоже, взрослые. Он неспешно поднялся на ноги, похрустел суставами, потянулся, зевнул.

— Ну, мне пора. Приглядывайте друг за другом, щенята.

— Мы не щенята, мы... — возразила было цветочная.

Дикий вопль прорезал воздух, как когти — горную породу:

— Свити Белль, беги!

Пони сорвались на галоп. Он ещё раз улыбнулся малышкам, помахал на прощание и одним скачком скрылся под толщей земли. Прорыл путь к прежней жизни, к своим пещерам и последнему глубокому сновидению. И воспоминание о кратком полуденном отдыхе под ивой, о беседе с троицей любопытных пони не покидало его сердца.