Черные травы (гет)

Черные-черные-черные травы

сквозь асфальт до ее обнаженных колен —

она любит меня словно пленная,

приговоренная...

Черные-черные-черные реки

текут из ее опущенных век —

и я просыпаюсь простреленным

и беспомощным,

как ребенок.

Его последняя мысль была об Арье. Коли острым концом, подумал Джон, проваливаясь в небытие.

А затем тьма перед его глазами расступилась, и он оказался в Винтерфелле, даже не успев понять, как это случилось. Мгновение назад смерть ледяными когтями разрывала тело — но последние мысли о сестре и о доме сделали... Что? Джон не знал. Он бездумно смотрел, как колеблется на ветру алая листва чардрева — и понимал, что наконец-то вернулся домой

Бестелесным ли призраком, последней ли вспышкой обезумевшей мысли перед смертью, воспоминанием ли — неизвестно.

Может быть, это Призраку снится, что он дома, а умершему Джону боги позволили подглядывать за его снами.

Это было бы милосердно.

Но нет: взгляд его слишком высоко, выше, чем когда он смотрел глазами лютоволка.

Нет. В этом сне Джон был человеком.

— Леди Арья! — услышал он чей-то голос. — Вам нельзя стоять на ветру.

Кто... Что...

Кто в здравом уме назовет Арью леди? Кто скажет, что ей чего-то нельзя?

Впрочем, все это растворялось в блаженном, сияющем осознании: где бы, в каком из сотен тысяч воображаемых Винтерфеллов Джон ни очутился после того, как умер, боги оказались ещё более добры, чем он считал.

Он наконец увидит ее.

Означало ли это, что Арья тоже была мертва?

Джон не хотел бы этому радоваться. Но сияющее, звонкое чувство не спрашивало разрешения. Все наставления мейстера Эймона пропали зря, и Джон ничего не мог с этим поделать.

Мальчишке в нем ничего не стоило победить — это был он, пятнадцатилетний дурень, умеющий улыбаться, который изо всех сил вопил, что хотя бы здесь он может не притворяться, словно нет у него никакой сестры. И не рвется ничего внутри от теплого, теплого, теплого ожидания встречи... И...

Где она? Где? Где?

Джон готов был рвануться, как стрела с тетивы. Но алая мешанина листвы подрагивала перед глазами, будто пульсирующая кровью плоть только что убитого зверя, и он не знал, куда ему бежать, где искать Арью.

Мог ли он бежать? Был ли он на самом деле в Винтерфелле?

Джон моргнул и вгляделся внимательнее сквозь застилающую глаза рябь.

Винтерфелл, о да.

Он узнал богорощу.

И совсем не узнал Арью.

Потому что эта высокая, похожая на дикарку из горных кланов девушка была слишком взрослой.

Она могла быть близнецом Алис Карстарк. Она могла быть взрослой Арьей, если бы боги были действительно добры, но...

Она поднялась с колен, опираясь на чью-то руку в перчатке.

— Лорд-муж, — сказала ядовито.

Разумеется, женщина не могла быть его Арьей. Тогда кто же она?

И тут Джон понял, кто перед ним, хоть это и было совершенно невероятно — мейстер Лювин не зря заставлял отпрысков лорда Старка заучивать всех их предков. Робб хвалился, что может перечислить всех, вплоть до Брандона Строителя.

«А Родрик Серый Ветер когда жил?» — спрашивал Джон с очень строгим видом. И Робб, надуваясь от гордости, называл наугад какую-нибудь дату. Потому что, разумеется, Джон этого Родрика просто выдумал.

Но вот Арья выдумкой не была.

Боги над ним откровенно смеялись.

Не его, не его, НЕ ЕГО АРЬЯ.

Если Джон хоть что-нибудь понимал в собственной родословной, перед ним была его прабабка, Арья из горных Флинтов.

А рядом с ней — ее муж. Лорд Рикард, кажется, Джон не был уверен точно. Он попытался разглядеть его лицо, но сквозь дрожание теней и полусвета едва различил темные волосы да вытянутый профиль, до боли напоминавший его собственный. Типичные черты Старков.

Странно, правда, что и леди Флинт была на них похожа... Вероятно, какую-нибудь девицу из Старков уже отдавали за какого-нибудь предводителя клана, но хроники этого не сохранили.

Джон мог только отчаянно завидовать им, давно ушедшим Старкам. По крайней мере, сейчас, пока он смотрел, они казались такими настоящими, такими... Живыми.

— Уходи, — бросила леди Арья Флинт своему лорду-мужу. И впрямь настоящая дикарка, вздохнул Джон. Не зря отец так назвал сестру.

Ветер откликнулся вздохом в листве чардрева.

Боги, зачем, зачем он все это видит? Зачем ему наблюдать, как искажается бледное лицо, такое знакомое и незнакомое одновременно...

Она вырывает руку из руки в перчатке, цедит едва ли не по слогам, сквозь зубы — «у-хо-ди».

И черные реки текут из ее глаз, и тьма заливает все вокруг. Тьма пахнет железом и кровью.

И нет никого с нами,

и нет ничего проще —

наполнена снами

пустынная площадь.

Иди по ней медленно

(раз-два),

дыши теперь ровно

(раз-два-три),

и нет — никогда не было,

и нет — ничего, кроме...

Все, что мог Джон — это смотреть. «У-хо-ди» — раз-два-три, три толчка воздуха из горла, сквозь сжатые зубы.

За что она так ненавидела прадеда?

Джон не знал эту Арью, но знал свою — и, наверное, мог бы догадаться. У этой Арьи больше не было свободы, она больше не могла карабкаться по горным уступам так высоко, как хотела, эту Арью навек привязали к земле, к ненавистному ей Винтерфеллу.

Джон подумал о сестре, где-то там, в бесконечности, возможно, тоже запертой в этом же замке с Рамси Болтоном, и его несуществующее сердце содрогнулось от жалости и тревоги.

В любом случае, он не мог помочь ни той, ни другой.

Арья Флинт была дикой, как буйно растущая сорная трава. Арья Старк была такой же.

Только вот травы леди Арьи Флинт почернели от мороза.

Черные травы, черные... Джон почти видел, как тугие стебли поднимаются из-под земли, тревожа прелую листву, будто тысяча мертвых пальцев.

Впиваются в ее тело. Тянут вниз, и сама плоть распадается на новые, мертвые, черные-черные-черные стебли.

Почему он так ясно ощущал ее боль?

Было ли это во сне или наяву, но он не мог оторваться и перестать смотреть на это до боли старковское лицо, отмечая и худые мозолистые руки, и знакомое, тысячу раз знакомое воронье гнездо на голове.

И было тошно себя обманывать.

Говорить, что это другая Арья, у которой никогда не было Джона Сноу.

Которая была леди Винтерфелла.

Которая была черной, замороженной травой.

И была чужой ему, несмотря на родную кровь. Но если это все — сон, нет ничего проще, чем представить, что эта Арья — та самая.

Если это — его смерть, почему бы напоследок не сыграть по его правилам?

Может, если крепко зажмуриться, все же получится увидеть настоящее? Арью и Робба, Брана и Рикона?

Но тщетно. Перед ним была все та же богороща. Все та же — не та! — Арья, пойманная в клетку.

Отчаянно ненавидящая всех вокруг.

«У-хо-ди» — раз-два-три. Как три пощёчины. Как три глотка яда, три укола кинжалом. Как будто эти слова предназначены ему самому.

Но Джон — не Рикард Старк. Джон никогда бы не обидел Арью.

Почему тогда он чувствовал вину?

* * *

Белая-белая-белая кожа

и синяя вязь из разорванных струн —

она скоро уйдет, бесшумная,

словно кошка.

Туда, где отброшено, будто одежда,

тело без боли и без следов.

Моя тонкая, грустная, нежная —

я почти готов...

Джон не ощущал времени, точнее, время текло сквозь него, оживая картинами, в каждой из которых была она.

Если бы его спросили, хотел ли он прекратить это бессмысленное наблюдение за давно минувшим — он бы без колебаний ответил, что нет.

У него ничего не осталось, кроме Арьи Флинт. Где-то в реальности его тело сотрясалось, выталкивая из себя алую кровь, а может, уже застыло неподвижно.

Но она — она была его связью с семьёй.

С потерянной сестрой.

И пока боги позволяли ему наблюдать, он был жив. Не растворялся в камне, капле, звере и птице.

Если бы... Если бы он был настоящим, он бы сказал ей...

А что бы он сказал, Джон и сам не знал.

Он только смотрел сквозь бесконечно колеблющуюся листву на ту, от которой его отделял целый век.

Она была Арьей — и этого было достаточно.

Для щемящей жалости. Для желания защитить ее тонкие плечи. Для...

Он ни разу не видел ее улыбающейся и очень редко — плачущей. Сведённые брови, плотно сжатые губы — у этой леди Винтерфелла были глаза солдата, пережившего тяжкую битву.

Ее запястий не касались браслеты — только перчатки из плотной кожи, такие же грубые, как у ее лорда-мужа, и отчего-то, вновь и вновь скользя взглядом по ее лицу, Джон вспоминал Иггритт.

Она...

Иногда она приходила в богорощу помолиться; чаще одна, но иногда и с лордом Рикардом.

Почему-то в Джоне это вызывало только досаду.

Он не хотел, чтобы Арья смирилась со своим мужем. Это сломало бы ее.

Джон не хотел, чтобы она любила Рикарда.

* * *

Время текло неумолимо, ускоряя свой бег, или Джону это просто казалось?

Сколько он здесь провел, наблюдая за жизнью своей прабабушки?

Годы? Десятки лет, сотни?

Пять минут.

Джон чувствовал, что ему пора уходить. Что-то настойчиво уводило его куда-то за грань. Ну же, ещё немного.

Он не досмотрел ее жизнь до конца. Он не ПРОЖИЛ ее жизнь до конца, ему не может быть пора...

— Наш сын... — сказала леди Арья Флинт.

Джон изо всех сил цеплялся за ее голос. Не сейчас, пожалуйста. Он ещё немного задержится. Просто убедится, что у нее все будет хорошо.

Ерунда. Он и так это знал.

Что-то было неправильно.

Что-то...

— Ты меня ненавидишь за это, — сказал лорд Рикард голосом, странно похожим на чей-то...

Чей-то... Он слышал его немного не так, но...

«Наш сын» — сказала Арья, но... У Арьи Флинт не было сыновей. У нее было две дочери, и это значит...

С чего он вообще взял, что видит прошлое?

— Ничего ты не знаешь, — сказала Арья, уткнувшись в плечо человеку, которому Джон отчаянно завидовал, — Джон Сноу.

* * *

Джон открыл глаза.

Ему снилось...

Что-то плохое. Затем оно стало чем-то хорошим. Он что-то видел, пока был... Что? Без сознания? Мертв?

Память не сохранила его сна. И если это была плата за жизнь, то было не жаль.

Ему снились...

Черные травы. Побитые морозом черные травы.

* * *

Черные-черные-черные травы

сквозь асфальт до ее обнаженных колен —

она любит меня,

она любит меня...

Она любит меня!

Она любит МЕНЯ!