Про диплом и про щенка (джен)

— Хочешь узнать о громаднейшем провале Виктора Никифорова? — раздалось у Милы над самой головой.

Вскинув взгляд на темное дерево кровати-чердака, она покачала головой и вернулась к изучению ногтей. О громаднейших провалах Виктора Никифорова Мила знала прилично, поэтому ее они интересовали от слов сообразно дружеской солидарности не очень. Одним больше — одним меньше. А вот вопрос, какую форму выбрать для маникюра, был в данный момент в большем приоритете, чем Витькино нытье.

Круглые или квадратные?

— Аврора, один или два?

— Один.

Мила не сдержалась и фыркнула. Ну, еще бы он сказал два! Ладно, значит, квадратные.

— Ми-ила…

— Я тебя очень внимательно слушаю. Где еще ты умудрился феерично обосраться?

— Не где, а когда! — матрас заскрипел, и по нависшей над ней тени Мила поняла, что на нее смотрят и от нее ждут реакции. — Скажи мне, ну нахера я подстригся?

— Остохерело чесать свою гриву, вот и подстригся, — меланхолично рапортовала Милка, вытянув руку и издалека рассматривая ногти на предмет неровности. Предмет находился. С круглыми было бы проще, но легких путей мы не выбираем.

— Лучше б дальше чесал, — проворчали наверху.

Тень пропала, раздался приглушенный пухом подушки жалобный скулеж.

— Нет, ну серьезно! — тень вернулась.

Мила бросила пилку, отъехала от стола, сбороздив старый бабушкин половик, который по мягкости совсем немного уступал наждачной бумаге, и, постаравшись состроить самую недовольную и скептическую рожицу, встретилась с насмешливо-страдающим голубым взглядом. Витькина башка болталась под желтым потолком свежеполученной в подарок комнаты в коммуналке.

Пару месяцев назад почила какая-то отцовская тетка, которая, оказывается, была славной жительницей славного города.

(И у Милки нашлась питерская родня! А значит, никакая она не «понаехавшая»!)

Так вот, тетушка провела бурную молодость в бурные семидесятые, успела перемерить амплуа всех творческих профессий от архитектора до парикмахерши, ни разу не связала себя узами брака, не родила ни одного ребенка, почему-то дико любила Милкиного папашку, именовала его сладким мальчишкой и в итоге отписала ему все нехитрое имущество. Данную информацию повествовал Миле папаша собственной персоной, с очень извиняющимся видом вручая ей ключи. Вид у него теперь всегда был извиняющийся. Милку от него тошнило. Из пресловутого максимализма хотелось послать его нахер. Она даже почти сделала это, но хватило ума (или тупости) проболтаться Виктору. Он переубедил и завел привычку валяться на ее кровати под потолком, качать длинной рукой канделябр, ворчать, что он пыльный, и пиздострадать. Благовоспитанный глагол «ныть» в этом конкретном случае употреблению не подлежал.

В родных стенах со смерти Эсси его больше никто не ждал, потому времени было предостаточно, чтобы липнуть к Милке. Она сим обстоятельствам противилась не особо, к тому же, коварные планы относительно возвращения одного Никифорова по месту прописки имелись. Подрастали так сказать, еще две недели — и смогут переехать в новый дом.

Но Виктор пока о грядущей подлянке ничего не знал, а Милка упивалась собственным гением и в деталях представляла удивленно приоткрытый рот и распахнутые глаза с оленьими ресницами.

— Если серьезно, то ты заебал, Никифоров! Не нравится — отращивай обратно!

— Тогда уже я заебусь, — заметил философски и снова исчез из поля зрения, зашуршал покрывалом.

Крупноват он будет для домового.

Мила, усмехнувшись, вернулась к пилке, раздраженно постучала пальцем по плафону барахлящей настольной лампы. На пальце осталась отколупнувшаяся зеленая краска, обнажив под собой желтую. Прикольно. Тетка тут еще и лампы красила? Милка уже полезла расковыривать дальше и угробить мало-мальски подогнанную форму ногтей, как Витька снова подал голос.

— К слову о прическах, а я же дошел до кафедры.

Мила вздохнула.

Краткий обзор для непосвященных и случайно заглянувших. Этот лопух сребровласый дотянул лямку до последнего курса. За окном весна уступала лету, прекрасному, питерскому, слякотно-дождливому, пьяному вусмерть с переменными ветрами. Милка, конечно, в делах университетских зелень зеленая, как, собственно, и лампа, но даже она из жизненных уроков вынесла, что для получения заветной корочки надо написать одноименную многостраничную непонятную хрень, да еще ее же и защитить от нападок толпы почтенных личностей.

Яков скороговоркой твердил об этом Виктору, который рассекал апрель и большую часть мая по ближнему и дальнему зарубежью, демонстрируя новую прическу на коммерческом льду. Виктор вроде бы тренерские монологи стабильно пропускал мимо ушей, но вот глядите-ка, кажется, до звезды достучались.

— И как успехи?

— Пиздец.

— Емко. Подробности будут?

— Будут. Сначала я заблудился в корпусе, потом полтора часа прождал бабульку, которую по распределению назначили мне научруком, а когда эта карга соизволила явиться, то едва не отхлестала меня по морде сумкой за грязную ложь. Видите ли, у нее обучалась и ставила зачет на втором курсе замечательная девочка Виктория Никифорова, которую ей и приписали в дипломники, а я могу идти нахер.

Мила, позабыв про лампу и ногти, скулила в кулак, сдерживая хохот. Земля-то круглая, Никифоров, кру-углая!

— Не ржи там, чудовище! Кстати, размахивать перед ее носом студенческим или зачеткой, где фотки с длинными волосами, или даже совать под очки журнал, где черным по белому выведено «Никифоров Виктор», абсолютно бесполезно. Уперлась и все тут. «Вы переклеили фото, молодой человек? Видите, какая короткая графа? «Никифорова» — длинная фамилия, а «Виктория» — длинное имя, просто не вместилось». Ладно, с последним я еще как-то согласился, но с фамилией, где букву «а» потеряли? Эта чокнутая женщина сослалась на криворукую старосту, объявила, что ее рабочий день окончен, с темой дипломной работы ознакомить отказалась, так как я не ее «девочка Вика», и выгнала меня ко всем чертям. Просто за-ме-ча-тель-но.

— А фигурку она не смотрит?

— Нет, вяжет и плетет корзинки.

— Стебешься?

— Не дай боже. Сама рассказывала, что девочка Вика восторгалась ее вязаной брошью на зачете и просила себе такую же.

— А девочка Вика это помнит?

— Я тебя умоляю, я даже не представляю, что она ведет и ведет ли вообще что-то...

— Не стыдно?

— Хм, трехкратному чемпиону Европы-то?

— Ой, умо-олкни, девочка Вика!

— Мила, не смей.

«Мила».

Хах, зассал, что дойдет до группы и до Гошки?

А оно дойдет, вы, господин трехкратный чемпион Европы, даже не сомневайтесь.

Мила — вредная балаболка.

И она этим гордится!

— Вообще-то, я еще не закончил, — неспособный провести больше трех минут в одном положении Виктор опять свесился с края.

Мила милостивым кивком уведомила местную диву, что ни на секунду не отвлекается от удивительного рассказа, откинулась на спинку стула и с наслаждением потянулась, разминая затекшую спину, выгнулась вперед.

Виктор окинул зрелище снисходительным взглядом.

Ну, давай, пошути про сиськи, засранец.

Не пошутил.

А жаль, Мила уже представила, как вскинет вверх ногу и смачно так треснет кое-кого пяткой в челюсть, чтоб язык прикусил.

— Когда эта ведьма андерсоновских сказок, отмахиваясь от меня всем чем можно, свалила в закат, я не придумал ничего, кроме как найти заведующего кафедрой либо декана и нажаловаться, наверное.

— Только все осложнялось тем…

— …что я без понятия, кто они? Ага. Этим самым. Ну, что я с собой сделаю? Память подводит меня в вещах, которые мне безразличны.

— И не только-о…

— Заткнись и слушай. Это вообще-то тот случай, когда гора пришла к Магомету. Я злой, но не очень расстроенный, уже собирался покинуть альма-матер, но спутал вход с выходом и воткнулся в какого-то мужика, который и признал во мне блудного Никифорова. Честь ему и хвала.

— И мужик оказался?..

— Деканом, который, как истинный петербуржец, болеет за «Зенит» и любит фигурку, и дочка его занимается в Юбилейном…

— Наша поди?

— Нет, у Беляевой в паре с кем-то стоит.

— О, а я уже думала, что тебе пришлось выменивать тему диплома на обещание продвигать дочку, скрепленное кровью.

— Слава богам, обошлось, но лучше б я тему не узнавал…

— Пам-пам.

— Лингвостилистические особенности ремарок в пьесах Марселя Паньоля.

— Господи, — Мила забралась в кресло с ногами, откатившись еще дальше от стола.

Виктор возлежал на боку, подперев согнутой рукой щеку с очень печальным видом, который она после услышанного ему прощала.

— А тут все слова приличные?

— Да. Последние два — имя писателя. Я про него впервые услышал.

— Поменять на что-то нормальное без вариантов?

— Без. «Очень бы не хотелось корректировать приказ. Печати уже проставили, подписи». Видимо, у меня такое же лицо, как у тебя сейчас, сделалось, когда он мне это прекрасие озвучил. К тому же, не думаю, что другие темы были бы адекватней или проще.

— Я принесу на твою могилу венок из синих роз.

— Твоя привязанность не знает границ. Я есть хочу.

— Я тоже. Приготовь.

— Эй!..

— У меня ногти!

* * *

В конце июня Виктор Никифоров неизвестным путем и образом защитил свою семидесятистраничную рукопись, с белозубым оскалом вырвал у ректора свою синюю книжечку и торжественно презентовал ее Якову на ближайшей же тренировке.

Яков, хмуро оглядев бумажную внутренность последнего пропуска во взрослую жизнь, вынул из кармана платок и протер стремительно увеличивающуюся лысину. Одной проблемой меньше. На радостях разрешил охламонам умеренно напиться.

«Но ко вторнику чтобы хрустальные были!»

Милка, наконец, забрала из теплого гнездышка комок коричневых кудряшек, с большущим удовольствием оцарапавший ей мелкими коготками ладони и облобызавший шершавым розовым язычком лицо, и впихнула его в руки выпускнику, который ждал, наверное, чего угодно, но не новую живность.

Уже под утро, когда большая часть народа свалила домой или разбрелась по выделенным углам, чтобы продрыхнуть до обеда, Мила, примостившись на кухонном подоконнике, через стекло наблюдала, как Виктор, который с рассветом не мог уснуть чисто физически, возился на балконе со щенком, норовившим тяпнуть его за ловкие пальцы.

— Как назовешь хоть? Он мальчик.

— Я вижу, — пуделенок опрокинулся на спину, завертевшись из стороны в сторону. — Мокаччино. Мокко.

Мила на секунду слегка подвисла. Не сразу удалось воспринять тонкость подобранной клички сквозь спиртовые пары.

— Да ла-адно тебе…

— Ну, если уж заводить традицию, то не откланяться от плана. Сама пуделя притащила.

Пуделенок извернулся и победно вгрызся мучителю в костяшку. Виктор зашипел, отдергивая руку, и сурово погрозил щенку пальцем. Мила, переполнившись особой любовью поддатого человека ко всему живому, ласково улыбнулась, тут же зевнула во весь рот.

— Иди в мою спальню. Туда вроде только Гошка напросился. Пихнешь его, а я приберусь пока.

С окна Миле открывался жутковатый вид на обилие грязной посуды, пустых бутылок, конфетти, хлопушек и мятых коробок от доставки. Вообще это было не в новинку: когда Виктор не надирался сам, то всех надравшихся по пробуждении ждали порядок и даже кофе, если Аврора была в настроении.

— Купишь мне капучино? Всяко же пойдешь выгуливать малыша.

— Куплю.

Соскочив с подоконника и стерпев больно воткнувшийся в ступню острый порожек балконной двери, Мила от избытка чувств поцеловала Виктора в пепельную макушку.

— Какие мы добрые…

— Люблю тебя, — пробормотала, выпрямившись.

— Мы это уже проходили, — донеслось в спину уже навострившей лыжи к спальне Милке.

И прошли.

И слава богу.