Сказка о Пестром Флейтисте (джен)

Ходят слухи, будто я забираю нежеланных детей. Словно я нянька, которой велят присмотреть за капризными отпрысками, слуга. Будто именно их желания призывают меня.

На самом же деле я беру только то, что потеряно.

И однажды город потерял всех своих детей.

Назывался тот городок Гамельн. А было все так.

Жарким летом в Гамельн пришли крысы.

Начался голод, который, впрочем, коснулся не всех. Сначала крысы уничтожили запасы зерна в амбарах. В столь суровые времена, как правило, сильнее иных страдают дети. Можете сколь угодно распространяться о нежной родительской любви, но факт остается фактом: многие взрослые предпочли утолить свой голод и даже накормить скотину, нежели своих отпрысков. «Если мы заморим себя голодом, кто позаботится о наших детях?».

Почтенные, процветающие, холеные взрослые Гамельна наблюдали за тем, как их дети умирали от голода. Многим повезло и того меньше. Мне доводилось слышать истории о младенцах, растерзанных крысами прямо в колыбельках. О кормящих матерях, чьи молочные груди выгрызали под покровом ночи.

Как это всегда и бывает, голоду и нашествию крыс не придавали никакого значения ровно до тех пор, пока власть имущие не выяснили, что богатство не в силах защитить от этой напасти.

— Что же нам делать с этими тварями? — расспрашивали друг друга горожане.

Я, следуя привычкам, всегда был неподалеку. Для меня Гамельн представлял собою целое пиршество, ибо крысы — мое любимое блюдо.

— Надо бы нанять крысолова.

— Чтобы избавиться от всех крыс понадобиться армия крысоловов вместе с когортой терьеров!

— Это обойдется недешево, — пробормотал краснощекий мужчина, теребя золотую цепь. — Как же оплатить их услуги?

— Повысим налоги, разумеется, — предложил другой, одарив собеседников проницательным взглядом.

— Я плачу десятину, налоги и позволить себе лишние траты не могу: на них уйдет все скопленное золото. Неужто в новом году придется довольствоваться только прибылью? Мы богаты, потому что знаем, как сэкономить, в отличие от жалких деревещин.

— Раз беднякям приходится худо, пусть они платят.

Остальные члены городского совета с жаром согласились. Решение было принято: крестьяне заплатят двадцать золотых, дабы крысолов приехал в Гамельн.

К тому времени, когда необходимая сумма была собрана, последний из крестьянских детей умер.

Какая жалость.

Я явился в день, когда их хоронили.

Я никогда не раскрываю своего настоящего имени и позволяю другим давать мне имена. Жители Гамельна нарекли меня Пестрым Флейтистом.

«Флейстист?», — спросите вы. Эту поистине волшебную флейту вырезал для меня один странный и загадочный… впрочем, неважно. Достаточно сказать, что в ней заключена особая магия. Нынче в мире смертных стало меньше волшебства, и тех, кто использует дары подобных вещиц можно счесть щедрыми. Но я отвлекся.

Я получил прозвище Пестрый из-за яркой одежды и необычных глаз. Для моего народа характерны отличительные черты во внешности, будь то ноги, руки, уши или глаза. Левый мой глаз совиный, правый — человеческий, благодаря чему я могу видеть сквозь завесу между мирами. Флейтистом меня окрестили, приняв за необычного менестреля: флейта и пояс, увешенный мертвыми крысами, натолкнули на определенные выводы.

— Я крысолов, — объявил я собравшимся на городской площади, отметив истощенный вид бедняков и самодовольные пухлые лица богачей. — Я слышал о постигнувшей ваш город беде и готов избавить вас от нее.

— Милейший! — воскликнул дородный бюргер, его дама, полноватая женщина, затянутая в корсет, стояла рядом, прижимая к груди пухлого младенца. — Мы как никогда нуждаемся в ваших услугах!

— Гоните его, — мрачно пробормотала крестьянка. — Где его носило, когда он был так нужен. Наши дети отошли в иной мир, а до богачей только дошло, что золото от крыс не спасет. Прочь! — она начертила в воздухе знак сглаза.

Она говорила правду, ибо даже средь бела дня обнаглевшие крысы пили из фонтана на городской площади. Твари сновали повсюду, наводя страх на матерей с младенцами. Одна дама вскрикнула, когда особенно упитанная крыса забралась ей под юбки.

— Я нужен вам, — и не смог сдержать усмешки. — Иначе ваши дети спали бы сейчас дома в колыбельках, но вы боитесь оставить их одних. Верно? Но если вам не нужна моя помощь…. — я развернулся на каблуках, прикидывая, какая из улиц быстрее выведет меня из города.

— Незнакомец… Мы можем заплатить вам двадцать золотых.

— Только двадцать? Грошовая плата бедняку. — Я заиграл на флейте необычную, совиную мелодию, и крысы начали стекаться к городской площади. Народ расступился, пропуская пестрый живой ковер. Прыжок — я забрался на статую в центре фонтана, а твари послушно шли на мой зов. Музыка изменилась, и крысы, забыв как плавать, утонули.

Я играл всего несколько минут, и когда менее брезгливые горожане выловили из фонтана мертвых грызунов, то насчитали восемьдесят восемь тушек.

Неплохой улов, но сколько же мяса потрачено впустую.

— Это лишь тысячная часть вашей беды, — я развалился на каменной горгулье, постукивая флейтой по плечу. — Если вы заплатите мне, я избавлю ваш город от крыс.

— Назовите вашу цену, господин!

— Да говорите же, флейтист!

— Моя цена такова: вы заплатите в соответствии с вашими возможностями, а я буду служить согласно вашим потребностям. С бедняков вы потребовали в общей сложности двадцать золотых. С богатейших жителей города я возьму по двадцать золотых… — мгновение я позволил им тешить себя идеей, что можно расплатиться деньгами крестьян! —с каждого.

Богачи были возмущены, а бедняки ничего не чувствовали, кроме усталого гнева.

— Ни больше, ни меньше.

— Нам нужно обдумать ваше предложение, — заявил бургомистр. — О своем решении мы объявим завтра. А пока что… чувствуйте себя здесь как дома. Все двери перед вами открыты.

— Хорошо.

Я ненавидел человеческие поселения: стены, рамы и замки вызывали отвращение. Но мне нравятся места, где происходят превращения, поэтому я выбрал коттедж мельника. Место, где зерна, выращенные в земле, превращаются в еду, а затем возвращаются в землю в виде семян. Мне даже не нужно было стучать в дверь.

— Это Пестрый Флейтист, — молвила девушка, стоящая на пороге. Из-под накрахмаленной белой шляпки на маленькие грудки спадали светло-русые косы.

— Впусти его, дочка.

Нахмурившись, девушка поклонилась мне и отошла, пропуская внутрь. Я успел заметить, что она хромает.

Я выбрал верный дом.

Мельник и его жена оказались приятными и щедрыми людьми. Ради меня они закатили целый пир: мясо, молоко, бульон, хлеб и даже не пожалели последний бочонок лучшего пива. Я взял всего понемногу, но ничего не съел. Заметив, что я не притрагиваюсь к соли и хлебу, девушка наполнила миску, и поставила за кухонную дверь.

— Для фейри, — объяснила она, покраснев. Но ее родители только кивнули.

— Скажите, что вы думаете о моем предложении?

— Мы не богаты, поэтому не обязаны платить, Флейтист. Так что наше мнение мало что значит.

— Тогда позвольте сыграть вам?

Мельник улыбнулся и кивнул жене. За окном опустились сумерки, и в темноте можно было услышать шорохи.

— Крысы все съели. Те, кто не может забраться в амбар, сгрызли стога сена в полях. Они даже не побрезговали свечами и льном в церкви, — подала голос девушка.

— Помолчи, Этель.

— Моя семья собрала четверть той суммы, что назначил бургомистр, но вы пришли слишком поздно.

— Этель!

— Но это правда! Напасть никого не обойдет стороной. Нельзя подкупить Ангела Смерти. Мы мелем зерно, кому как не нам знать, что поля удобрены потом крестьян, но все золото стекается в карманы богачам. А беднякам потом велят благодарить Бога за щедрость. Даже если вы попросите двести золотых этого будет мало. Бедные дети умерли. Можете ли вы вернуть их? Это несправедливо.

— Честность. Давненько ее не слыхал. Спасибо, Этель, я запомню твои слова.

Я поднял волшебную флейту к губам и начал играть.

Лицо мельника просветлело, а его жена улыбнулась, вспомнив молодость. Радостные, они взялись за руки, как в юности. Но Этель, что стояла на пороге взрослой жизни, вся раскраснелась от гнева. Она убрала со стола, заперла кладовку и вычистила золу из печи; ее шарканье сбивало меня с ритма. И тут я понял, почему она злилась — рядом с печью стояла колыбель, успевшая покрыться тонким слоем пыли. Значит, у них умер ребенок.

Я решил пока не обращать на девушку внимание. Ее мать и отец оказали мне щедрый прием, и мне хотелось отблагодарить. Я закрыл глаза и играл. Мельник и жена истоптали обувь. Я потрудился на славу.

— С вашего позволения я переночую на мельнице, — я отвесил им поклон.

— Вас искусают крысы, — предупредила Этель.

Я рассмеялся.

— Я не боюсь крыс, это они боятся меня.

Она отодвинула засов.

— Доброй ночи.

Я не спал. Вокруг меня все пришло в движение: зазоры и щели были заделаны, шестерни и оси смазаны, пол подметен, запруда очищена от водяных сорняков. Такова моя природа, зачем с ней бороться?

Этой же ночью ко мне пришла Этель.

Она уверенно зашла в мельницу, ставшую моим временным убежищем, и лишь лунный свет освещал ей путь. Я ждал ее, развалившись на жерновом камне.

Она так и не расплела косы, только сменила шляпку на чепец.

— Пришла скрасить мое одиночество, Этель?

— Я ударила бы тебя, если б могла, — она скрестила руки на груди. — Ты фэйри. Подменыш. Разве мало бед обрушилось на нашу семью?

— Расскажи мне, почему ты хромаешь, и, может, я придумаю достойное оскорбление.

Даже со своего места я чувствовал жар ее румянца.

— Крысы. Я забыла закрыть дверь, они пробрались в комнату и укусили меня.

— А ребенок?

— Мертв. Я была неосторожна.

— Будешь и дальше такой беспечной? — я подался вперед, и протянул ладонь к ее щеке, но так и не коснулся.

— Возможно, — ее гнев иссяк, уступив место тревоге. — Меня страшит то, что ты замышляешь.

— Тебе ничто не угрожает, обещаю. Иди в постель, Этель, — еще одна колкость. Это тоже было частью моей природы. Иначе я бы преступил все границы приличия и стащил бы девочку с порога девичества во взрослую жизнь, а я пришел сюда не за этим. — Не забудь запереть дверь.

* * *

Ответ богачей меня не удивил. «Мы заплатим, — сказали они. — Но сначала крысы».

— Это и есть ваш ответ? Вы заплатите названную цену, если я избавлю вас от крыc?

— Мы согласны заплатить за ваши услуги.

Я усмехнулся.

— В третий раз спрашиваю я вас. Вы обещаете заплатить названную мной цену, если я изведу всех крыс в городе?

— Да! — воскликнули богачи Гамельна, и только бедные молчали, ибо уже заплатили страшную цену.

— Да будет так! Я исполню свою часть сделки!

И я заиграл на флейте.

На этот раз крысы бежали медленней. Они не были глупы, и с явной неохотой уступали город людям, однако противиться музыке были не в их силах. Живой ковер из плоти и крови расстелился вниз по улице до центральной площади, я увел их прочь из города по булыжным мостовым, через поля и холмы к зеленому берегу реки. Крыс скопилось так много, что на их спинах можно было танцевать, что я и сделал, перескакивая с камня на камень к мельничному колесу, пока все, от дряхлой облезлой крысы до детеныша не утонули.

— Дело сделано, крысы мертвы, — прокричал я с колеса. — Теперь ваша плата!

Тишина.

— Вы! И вы! — я указал в толпу из десяти семей. — Кто первый? Я жду обещанной награды.

— Мы не можем, — вымолвил толстяк с толстой цепью на шее. — Ибо если мы заплатим требуемую сумму, на детей ничего не останется!

Я заметил, как Этель, стоявшая на пороге дома, закусила губу, дабы не накричать на болванов. Но остальные единодушно закивали.

— Значит, вы оцениваете жизнь своих детей в золоте. Так тому и быть, — я снова взялся за флейту.

На сей раз зазвучала иная мелодия. Не совиная, но определенно хищная. Дети Гамельна пустились в пляс, даже младенцы вырывались из материнских объятий и ползли ко мне. Мелодия, что манила ко мне детей, уводила родителей прочь. Напрасно тянулись они к своим кровинкам, которые, пританцовывая, шагали к реке, чтобы умереть там вместе с крысами.

— Прошу, не убивай их, не надо! Уведи их, только не убивай!

Мелодия замерла на высокой, как трель соловья, ноте. Мой взгляд стал жестоким, и Этель вдруг начала танцевать. Она повела детей прочь от реки. Дивясь самому себе, я спустился с мельничьего колеса.

Я могу быть жестоким, но могу быть и щедрым, когда проявляют благородство. Этель, еще не перешагнувшая границу между детством и юностью, была не подвластна моей музыке. Она танцевала для меня, хотя это, наверное, ранило ее тело и гордость.

— Ко мне! А вы идите по домам, жители Гамельна, где вместо детей найдете горы золота. Наш уговор исполнен, — некоторые плакали, но не так сильно, как можно было бы подумать.

Мы с детьми уходили все дальше. Те, кто мог ходить, несли в руках извивающихся младенцев.

Я играл, и земля разверзлась, чтобы принять нас. Врата моего королевства распахнулись, и ребятишки, один за другим исчезали за ними.

Наконец, не осталось никого, кроме Этель.

— Ну что, Этель, пойдешь со мной?

Она запыхалась и изранила ноги. Путь, который остальные преодолели с радостью, дался ей тяжело.

— Что с ними станет? Я хочу знать.

— Но ты не узнаешь, если останешься. Каким будет твой ответ?

— Так нечестно.

— Нечестно. Но так устроен мир. Так ты идешь?

Она всхлипнула.

— Нет.

Я поклонился, она сделала свой выбор.

— Ты преподнесла мне подарок, позволь же отблагодарить тебя.

Я сыграл последнюю песню, прежде чем земля поглотила нас, и врата Лабиринта затворились.

Песню о здоровом теле, счастливой жизни и красоте любви. О семейном очаге, о добродетели, что вознаграждается, и дурных поступках, за которыми следует наказание. О справедливости. Песню об Этель — единственной наследнице Гамельна.