Доркас (джен)

Лáхесис в древнегреческой мифологии — одна из мойр (богинь судьбы), определяющая судьбу, дающая жребий.

__________

— …махонькие такие, ну, с собачку ростом. Хотя… собаки же тоже разные бывают? Только траву не едят. А эти едят. Хотя, знаешь, у моей подружки, ну, со старой школы ещё, была собака, так она всё ела: и траву, и яблоки. Тыквы грызла на огороде, представляешь? Ой, я же о козочках. Приезжаю летом — а там они! Здорово, да? Эй, ты слушаешь?

Доркас медленно убрала ладонь от подбородка и отстранилась от окна. Смеркалось. Санни Флеминг нахохлилась и выглядела теперь взъерошенным обиженным цыпленком. Её соломенные волосы растрепались, наверное, ещё в начале рассказа, и теперь распушились ещё больше — это была её маленькая и, честно говоря, совершенно бесполезная особенность, о которой мало кто знал.

— Жаль, что я не смогла их увидеть, твоих козочек, — ответила Доркас. Санни просияла, но тут же поникла:

— Да-а, из-за этих слизеринских штучек-дрючек папа теперь терпеть не может волшебников. Но ты не переживай! В следующем году я обязательно уговорю его разрешить тебе погостить!

Доркас помнила эти «штучки-дрючки». И слизеринцев тоже. Каждого. По фамилии, в лицо, а теперь, спустя три жарких плодотворных месяца, их слабые стороны тоже. Им-то ничего: посрамлённая — едва ли! — честь Слизерина, который всё равно выиграл кубок школы, пара строгих выговоров и месяц отработок у не самого приятного завхоза. У Санни — сыпь по всему телу, угри на лице и волосы-гадюки. Спасибо, что не ужалили.

Дверь купе отворилась, и в проёме показался потрёпанный парень со светло-каштановыми волосами. Он растерянно оглядел девушек и пробормотал:

— Простите, кажется, я перепутал…

Он успел уже наполовину затворить дверь, как Санни отмерла и залепетала, отчаянно жестикулируя:

— Да ничего страшного! С кем не бывает! Я вот тоже часто двери путаю. Иду из туалета, то есть, эм, дамской комнаты, и…

Договаривала она в закрытую дверь. Поджала губы и отвернулась к окну. Доркас с интересом посмотрела на неё.

— Он тебе нравится?

— Что? Нет! — всполошилась Санни. — С чего ты?.. Пф-ф, подумать только! Ремус Люпин, да нравится, да я, да он!..

— Он тебе нравится, — кивнула Доркас, расплываясь в улыбке. Санни надула губы, наморщила лоб и вдруг бросилась на неё с угрожающими криками, что вскоре переросли в хохот.

До Хогвартса оставалось менее часа езды.

* * *

Визгопёрка замолкает, если её погладить по стеблю под большим листом, похожим на детскую рожицу. Головокружение вызывает настойка люистока, чихотника и валерианы. Настойке из лироного корня дают подышать три минуты над распаренными кедровыми опилками, и тогда она приобретает цвет свекольного сока. Всё это Доркас знала от мамы-травницы. Только вот у визгопёрки нет детских рожиц на листьях, к люистику и чихотнику добавляют ложечницу, а кедровые опилки должны быть заменены липовыми. Кто говорил, что маги не болеют магловскими болезнями? Когда в Святом Мунго развели руками, мол, помутнение, с кем не бывает, наши легилементы тут ничем не помогут, частная клиника в Лондоне поставила вполне определённый диагноз: «У вашей матери синдром Альцгеймера, дорогая. Это не лечится». Да и поздно было её лечить. Мама каталась по Африке, общалась с иностранными магами, спала в кромешной тьме и не обращала внимания на подводящую её память.

Это не лечится. Вы можете лишь сдерживать развитие болезни. Но будьте готовы, что в любой момент она забудет вас.

От отравления поможет базоар. А после лучше пить настойку спорыньи. Или руты?

Паффопод нельзя ронять, жгучие аннтенницы — рукой хватать.

Мама говорила, что Доркас вырастет прекрасной волшебницей.

Мама спрашивала, кто навещает её по ночам.

Мама рассказывала, как однажды в Канаде увидела йети.

Мама никогда не была в Канаде.

— Пять капель слёз мандрагоры. Да-да, они умеют плакать. Потом — три жабьих лапки. А что потом, милая? Нет-нет, я помню, я просто тебя проверяю. Не знаешь? Ох, давай заглянем в книжку.

— Аргос пришёл? Я же ничего не успела! Доркас, милая, задержи его, а я пока приготовлю что-нибудь вкусненькое. Нет-нет, он точно пришёл, я знаю.

— Как тебя зовут, милая? Доркас? Какое чудесное имя! С греческого переводится как… как? «Газель»? Какая ты умничка! Ты на них очень похожа: стройная, кожа песочная, как шёрстка у них, а волосы, как две полоски, знаешь? Коричневые такие, точь-в-точь твой цвет… Что-то я утомилась, о чём мы говорили, милая?

Если по ночам выключать свет, к маме приходят видения.

Если уйти из дома, она начинает кричать и плакать.

— Дурочка, всё не так, не так!

Темнота, а за ней — стук. Тук-тук. Плюх. Кап. Что-то идёт. Что-то большое. Она это чувствует.

— Во всём твоя вина. Если бы ты была рядом, только если бы была…

— Знаешь, как она сейчас плачет? Она хочет домой, она хочет увидеть тебя.

Тук-тук.

— А ты её бросила.

Кап.

— Кинула.

Плюх.

— Растоптала!

Бам!

Доркас подскочила на кровати, одной рукой схватившись за палочку, другой — за ночнушку в районе груди. Сбоку шуршали одеяла — Клементина снова упала во сне.

— Темпус, — шепнула девушка. Перед ней тут же тускло высветилось: «02.09.1977, 06:43». До будильника оставалось ещё семнадцать минут.

Спать не хотелось. Доркас вылезла из постели и пошла в ванную. Кошмары ей снились несколько раз в год, в первую ночь после летних каникул в Хогвартсе — обязательно. Только умывшись, она поняла, что не избавилась от сонной тревоги: руки мелко дрожали, а кожа покрылась мурашками. Доркас вздохнула. Проверила время. «6:58». Она вернулась в комнату. На соседней кровати мирно посапывала Санни.

— Вставай, Одуванчик! — закричала она, прыгая к той на спину. — Неужели ты хочешь получить выговор от любви всей твоей жизни в первый учебный день?!

В неё с разных сторон полетели сразу три подушки, от которых она, впрочем, уклонилась.

* * *

Гораций Слизнорт отчего-то Доркас не жаловал. Был скуп на баллы, а о Клубе слизней и речи быть не могло — туда попадали лишь единицы, не обделённые талантом, умом и связями. Вот, например, Лили Эванс была его любимицей — её зелья он хвалил даже на других курсах. Или Элдред Уорпл — семикурсник Хаффлпаффа, помешанный на вампирах. Слизнорт его просто обожал! И что он в нём нашёл?

Доркас сидела на завтраке, размазывала ложечкой кашу по стенкам тарелки и осматривала Большой зал. Вот профессор Дамблдор посылает лучи добра первокурсникам. Помона Стебль хлопочет о чём-то с профессором Макгонагалл. Сегодня как раз есть трансфигурация и травология в расписании. Профессора ЗоТИ она не заметила ещё вчера, на церемонии распределения. Сегодня её место также пустовало.

Скучно.

Доркас посмотрела на слизеринский стол. С трудом, но она отыскала чернявую голову определённого на Слизерин первокурсника Феликса Розье. Он держался неестественно прямо, будто всем своим видом хотел показать знание этикета и своих обязанностей, наложенных на ним Слизерином. Угнетение маглорождённых, например.

К нему Доркас обязательно вернётся, но чуть позже. У неё будет целый год на то, что она задумала.

По соседству что-то увлечённо рассказывала Санни, вернее, Сьюзен. Рядом сидела шайка Мародёров, потому она ещё в спальне заявила: «Никаких Санни и Одуванчиков, пока они рядом! И Ирисок! И… и вообще!» Доркас прекрасно понимала, что под «они» она подразумевала одного конкретного человека, но промолчала, одарив подругу лишь загадочной улыбкой.

Хотелось чего-то… необычного. Столкнуться лицом к лицу с мантикорой, узнать сверхсекретную тайну, влюбиться, в конце концов. Каникулы Доркас провела дома, иногда наведываясь в Лондон за лекарствами. Читала книги, писала письма. Не только Санни, но и людям, у которых было что высказать Слизерину. Она знала некоторые тайны, не предназначенные для её ума, но и те не пробуждали в ней дух авантюризма. Ей бы хотелось чего-нибудь, что можно встретить только в мире волшебников. Но, очевидно, судьба распорядилась иначе. О, Мерлин! На шестом курсе она даже не представляет, кем хочет быть в будущем!

Неожиданно двери Большого зала распахнулись. Ученики, все, как один, повернули голову в сторону раздавшегося звука. В дверном проёме стоял мужчина лет сорока пяти, с голубым левым глазом, что вращался с такой скоростью, что за зрачком его невозможно было уследить. Кто-то ахнул, кто-то подавился. Но, однозначно, Большой зал накрыло такое молчание, какого Доркас ещё ни разу в жизни не слышала.

Директор Дамблдор встал. Часть взглядов переметнулась в его сторону. Однако, он не выглядел ни удивлённым, ни напряжённым, ни задумчивым. На его лице в тот же миг расцвела добродушная улыбка, заставившая Доркас в очередной раз усомниться в его вменяемости.

— Добрый друг, что-то ты задержался, — произнёс он. Зал словно бы отмер после его слов: тут и там послышались взволнованные перешёптывания.

— Но пришёл в самый раз перед началом уроков, — ответил тот. Его голос звучал твёрдо и уверенно, но не был обделён той особой хрипотцой, что появляется лишь у людей, испытавших своё горло многочисленными криками.

— Дорогие студенты, — вновь сказал Дамблдор, приковывая к себе всеобщее внимание. — Возможно, кто-то из вас заметил, что среди преподавателей вы не заметили профессора Кланкейн. В связи с личными обстоятельствами она была вынуждена покинуть пост преподавателя защиты от тёмных искусств. Эту должность временно будет занимать мой старый друг и превосходный аврор — Аластор Грюм.

Раздались слабые хлопки — очевидно, мало кто горел желанием обучаться у такого неоднозначного типа и при этом аврора. Профессора Кланкейн любили как за мастерство, так и за душевные разговоры, которыми она иногда чересчур увлекалась прямо во время занятий. Дакота Кланкейн была метаморфом, достаточно юной, чтобы быть на одной волне с учениками, и довольно взрослой, чтобы суметь заслужить уважение как с трепетом взирающих на всё маглорождённых младшекурсников, так и надменных старшекурсников-аристократов.