Генеральная уборка (джен)

Осенняя депрессия — теоретически совершенно невозможная штука для человека с моим образованием, думает Анна. В самом деле, ну глупо ведь. Пять лет изучать библиотечное дело, прочесть уйму литературы разной степени художественности и помнить едва ли не наизусть облеченные в слова счастливо-романтические представления об осени череды литературных гениев… и все для чего?.. Не для того же, чтобы который уж сентябрь подряд встречать заслужившее столько широко известных восторгов время ярких красок, шуршащих листьев и прозрачного воздуха примерно с тем самым воодушевлением, с которым приговоренный к смертной казни поднимается на эшафот.

Только между мной и этим приговоренным есть существенная разница, сердито думает Анна. Он-то, болезный, точно знает, что умереть ему придется только однажды. Ну если не принимать во внимание всевозможные теории реинкарнации. А я, вполне здоровая и относительно молодая идиотка, вполне возможно, обречена на еще тридцать-сорок раз по три кошмарных осенних месяца. Завалиться бы в спячку да и проспать благополучно всю эту унылую — кто бы спорил! — пору, которая для моих очей почему-то совершенно не очаровательна. Как и для прочих частей многострадального организма, которым вновь придется замерзать на холодном ветру и мокнуть под противными моросящими дождями.

А ведь нужно будет ходить на работу, мысленно вздыхает Анна. Сегодня и каждый день, потому что депрессия, мягко говоря, не лучший повод брать больничный. Это даже я понимаю. Нужно будет появляться в трижды осточертевшей библиотеке, улыбаться и вежливо разговаривать с постоянными посетителями, непонятными, но все еще не слишком малочисленными индивидами, которые почему-то предпочитают бумажные книги электронным. Когда-то — может, четыре или пять сентябрей назад — я точно знала, почему. Подумать только.

И еще этот вид из окна, недовольно кривится Анна. Чертова панельная многоэтажка невнятного коричневого цвета, залитый асфальтом двор, дурацкая автомобильная стоянка и ужасные деревья с голыми ветвями. Ну то есть ветви, строго говоря, пока еще не голые, почти все листья на месте. Но это ненадолго, до первого серьезного ветра. Совсем скоро кроны деревьев можно будет натурально видеть насквозь, вот только радости от собственной внезапно возросшей проницательности не будет никакой. Это уж точно.

* * *

Анна идет через сквер, стараясь не оглядываться по сторонам, и жалобно думает, обращаясь, как всякий уважающий себя агностик, не к Господу Богу, а к мирозданию в целом: «Дорогое Мироздание, ну почему? Почему все кругом такое серое, такое, черт возьми, унылое, как будто город бросили с размаху в грязную лужу, а потом достали оттуда, наспех выжали — и так, мол, сойдет — и повесили сушиться на этом кошмарном ветру?»

Ветер действительно неприятный, промозглый и надоедливый. Но еще более Анну выводит из себя окружающая грязь, какая-то совсем уж вызывающая неприбранность действительности. Хочется взять мокрую тряпку и стереть к собачьей бабушке все, что так устали видеть покрасневшие от недосыпа глаза. Пусть останется только… а что, собственно, должно остаться? Наверняка что-то абсолютно белое, до сияния чистое и совершенное. Вот только тогда придется стереть заодно и себя саму. Чтоб не портить общую картину видом замерзшей всклокоченной курицы, которая в очередную осень по какому-то недоразумению вдруг оказывается Анной. Но это, возможно, слишком радикальные меры. Только возможно.

* * *

Воскресным утром Анна сидит на широком, залитом солнцем подоконнике и, прихлебывая горький кофе, честно старается отыскать в своей душе хоть каплю добрых чувств к окружающему миру. Пыль, кружащаяся в солнечном луче, этому мало способствует. Снова нестерпимо хочется вместе с пылью смахнуть прочь тонкую пленку реальности, наплевав на возможные последствия. Но мало ли что там кому хочется. Сейчас у Анны нет сил даже на то, чтобы навести порядок в собственной квартире, что уж говорить о генеральной уборке того самого мироздания, которому она давеча пыталась пожаловаться на несовершенство бытия. Поэтому Анна внимательно смотрит в окно. Под ее окном, по крайней мере, не валяется тут и там грязная одежда, не расставлены в живописном беспорядке немытые тарелки и чашки из-под кофе и нет зеркала, в котором нынче утром живет растрепанное страшилище в несвежей пижаме.

Анна внимательно смотрит в окно, но все-таки упускает тот момент, когда в поле ее зрения появляется женщина в красном переднике.

Что она, с неба, что ли, свалилась, мимолетно удивляется Анна. И продолжает механически прихлебывать кофе, одновременно наблюдая за странной женщиной. Все равно внизу смотреть больше не на что, а оборачиваться совсем не хочется.

По правде говоря, женщину стоит рассмотреть повнимательнее. Хотя бы ради исключительной колористики и явной неуместности наряда. Кроме красного передника в крупные белые горохи на ней имеется ярко-желтый свитер, хорошо заметный Анне с высоты, и длинная светлая юбка. Не то седые, не то просто очень светлые волосы собраны в пучок и небрежно прикрыты синей косынкой с каким-то замысловатым узором. Руки у женщины в разноцветных хозяйственных перчатках, одна из которых тоже желтая, другая почему-то фиолетовая. Ну надо же, а, думает Анна. Что еще за городская сумасшедшая, мало нашему городу таких, как я, даже в солнечный день изнывающих от приступов осенней хандры.

Приглядевшись, Анна понимает, что душевное состояние этой дамы и в самом деле оставляет желать лучшего. По крайней мере, если судить по тому факту, что она держит в правой руке роскошный новый соломенный веник, — это что же, их все еще где-то продают? — а в другой вполне себе современную метелку для сбора пыли, сделанную из разноцветных искусственных перьев. К тому же веником женщина весьма активно орудует, сметая в кучку нечто невидимое стороннему наблюдателю.

Анна замирает в нерешительности, глядя вниз. Что там в таких случаях полагается делать? Вызывать скорую психиатрическую помощь, так, кажется? Только вот куда для этого нужно звонить, Анна не знает. А еще ей отчаянно не хочется сползать с теплого подоконника и переходить к каким бы то ни было действиям. Поэтому Анна тянет время, смутно надеясь, что проблема рассосется как-нибудь сама собой.

Тем временем женщина в красном переднике отходит немного в сторону от своей воображаемой кучки мусора и начинает обмахивать воздух от пыли с помощью метелки. От такого зрелища у Анны неприятно кружится голова и темнеет в глазах.

Или, может быть, голова кружится оттого, что Анна вдруг замечает тонкие темные нити наподобие паутины, которые появляются из ниоткуда, цепляясь за разноцветную метелку, и словно бы втягиваются в нее, исчезают, едва возникнув.

Пока Анна быстро-быстро моргает, борясь с головокружением и пытаясь вспомнить, насколько характерным явлением при депрессии являются подобного рода галлюцинации, женщина спокойно продолжает свою работу. Она снова сметает нечто с асфальта ловкими движениями веника. Но на этот раз Анна видит серые пыльные комки, похожие на те, что в изобилии сейчас валяются по углам ее квартиры. Вот только в Аннином несчастном жилище комки пыли не обладают чудесной способностью исчезать, стоит только смести их в одну кучку. А хорошо было бы, думает Анна, и тут же одергивает себя. Впору срочно вызывать для себя любимой ту самую скорую психиатрическую помощь, если она и вправду существует, а не раздумывать о сомнительных способах оптимизации уборки.

Женщина в красном переднике вдруг поднимает голову и смотрит снизу вверх прямо на Анну. Вроде бы не угрожающе смотрит, но особых подробностей Анна рассмотреть не успевает. Она с визгом спрыгивает с подоконника и несется прямиком в ванную комнату, где зачем-то запирает дверь на шпингалет. А потом обессиленно сползает на пол, привалившись спиной к двери.

* * *

На этот раз, похоже, все серьезно, думает Анна по дороге с работы. Говорила Ленка, что с моим состоянием шутить нельзя, что нужно обратиться к специалисту. Даже телефон знакомого психиатра давала. Только где он, тот телефон, и кто бы хоть раз попытался по нему позвонить. Это значило бы признать собственную беспомощность, черт возьми. Окончательно разувериться в силе собственного духа. Впрочем, было бы в чем.

Вот и дошло дело до тетушек с вениками, получите и распишитесь. Даже моя галлюцинация чистоплотнее, чем я, удивляется Анна. С нее определенно стоит брать пример. Хотя одеваться она совершенно не умеет, это факт.

Черт, опять этот идиотский младенец, думает Анна. Опять он орет на весь сквер, что, его мать другого места для прогулок найти не может? Невозможно больше слушать, каждый день одно и то же.

Заметив недовольный взгляд Анны, совсем юная худенькая мамаша с бледным лицом начинает сбивчиво что-то объяснять. Сын, дескать, совсем не любит гулять, на улице кричит, не переставая, а ведь это так важно, свежий воздух, вы понимаете… Анна слушает, и в ней поднимается глухое раздражение. Какое ей, в сущности, дело до предпочтений чужого ребенка? Гулять он не любит, видите ли. Почему вообще она должна в это вникать? Отвечать что-то общепринято вежливое и успокаивающее сил у Анны нет, поэтому она просто стоит и таращится на незадачливую мамашу, как потерявшая былую форму Медуза Горгона.

А потом внезапно тяжело оседает на лавку рядом с перепуганной собеседницей. Потому что на узкой аллейке из ниоткуда и бесшумно возникает давешняя любительница чистоты. С веником, конечно. И с метелкой, все как положено. Знать бы еще, кем именно положено.

Вот теперь совершенно ясно, что волосы у нее не светлые, а именно седые. Глаза синие, и морщинки в уголках. А еще морщинки у губ, и все; даже странно, по идее, их должно бы быть больше? Хотя некоторые люди рано седеют.

Стоп. Абсолютно верное рассуждение. Рано седеют люди. Люди, а не сложные галлюцинации, вот прямо сейчас лукаво подмигивающие своей несчастной жертве. Конечно, галлюцинации, потому что задерганная мамаша рядом в который уже раз спрашивает дрожащим голоском: «Вам плохо?». Никаких свалившихся с неба незнакомок в ее поле зрения явно не наблюдается. А то с чего бы ей задавать этот вопрос.

Анна заставляет себя посмотреть в сторону несчастной соседки по лавке, но ответить ей ничего не может. Язык намертво прилипает к небу, и не зря. Младенец, до того громогласно возмущающийся своей судьбой, устроившись на руках у матери, наконец-то молчит. Молчит и внимательным блестящим взглядом смотрит… похоже, что на Аннину разноцветную галлюцинацию. Ну да, точно, на нее, ошибки быть не может! У Анны по спине бегут мурашки.

Галлюцинация тем временем деловито обмахивает яркой метелкой окружающее воздушное пространство. И да, темная паутина все так же цепляется за цветные перья и все так же исчезает где-то там, откуда перья начинаются. Потом приходит черед пыльных комков, которые собираются вместе по мановению веника и исчезают, едва обозначившись. Особенное внимание галлюцинация уделяет сгусткам серого, скопившимся под стоящей у лавочки детской коляской. Их там много, надо признать.

Анна вновь переводит взгляд на законного владельца коляски и убеждается, что ребенок и в самом деле видит то же, что и она. Ну, по крайней мере, что-то он определенно видит на месте седой тетки в красном фартуке. И это совсем не страшное что-то, судя по его реакции.

Поэтому Анна совершает крайне опрометчивый поступок, если учесть присутствие рядом явно напуганной ее состоянием молодой женщины. Она поворачивается к разноцветной чистоплюйке и, не успев толком задуматься, вдруг выпаливает:

— Вы вообще кто?

Голос предательски дрожит, а юная мамаша срывается со скамейки, судорожно запихивает в коляску ребенка — по-прежнему тихого, как ангел — и исчезает с быстротой молнии. С нее явно достаточно злобных неуравновешенных дамочек, которые к тому же разговаривают с невидимыми собеседниками.

— И вам здравствуйте, — немного обиженно отзывается тетка в переднике.

Анна судорожно хватает воздух ртом; тетка, убедившись, что ответной реплики вот прямо сейчас не последует, неодобрительно качает головой и вдруг по-хозяйски усаживается на освободившееся место рядом с Анной.

— Придется нам все-таки побеседовать, — говорит она. — Ну или хотя бы вам меня послушать. Какая все-таки удача, что вас этой осенью одолела бессонница, и вы можете теперь меня видеть, даже возраст не помеха.

— Вы меня преследуете? — наконец выдавливает из себя Анна.

— А что мне еще остается, — вздыхает тетка. — Вы оставляете после себя слишком много мусора, а это, как-никак, моя сфера ответственности.

— Я совершенно ничего не понимаю, — говорит Анна.

— Я попробую объяснить. Вдруг хотя бы это поможет, — тетка, похоже, сама не очень-то верит в успех своего предприятия. — Вот вам, наверное, в последнее время думается, что все вокруг стало каким-то серым, немытым и некрасивым?

— Это мне каждую осень так кажется. Или, вернее, особенно сильно так кажется осенью. Обострение депрессивного состояния, нормальная вещь.

— Ничего нормального в этом нет, — возражает разноцветная тетка. — Потому что вам это не кажется, вокруг и в самом деле становится очень много грязи. А самое ужасное, что вы же ее и производите в огромных количествах.

— Я? — Анна почти задыхается от возмущения.

— Ну да. Получается своего рода замкнутый круг. Вы смотрите на мусор, свое воплощенное душевное смятение, видите унылый захламленный мир, а от этого смятение ваше только возрастает и мусора становится все больше. В геометрической прогрессии. А убирать его мне, как вы уже, наверное, догадались. Прямо не знаю, что с этим делать, которую осень приходится работать без выходных.

— Ну знаете! Вы на меня хотите все свалить? Ведь не у меня же одной в этом городе душевное смятение!

— Зато у вас просто потрясающая продуктивность, моя дорогая. Никто больше на моей памяти не оставлял такого количества пакостей на наших улицах. Вы прямо-таки уникум. И ладно бы еще от этого не страдали другие люди, но вы же видите…

— От моей депрессии страдают другие люди? Это как?

— Да так же, как и вы. Правда, к счастью, все-таки в меньшей степени. Вот, например, этот злосчастный ребенок, на которого вы так сегодня рассердились. Как вы думаете, почему он кричит на улице целыми днями?

Замечательно, думает Анна. Еще я же во всем и виновата. Анне так обидно, что общая несуразность ситуации уже почти не шокирует.

— Так пусть его мамаша гуляет с ним где-то в другом месте! — огрызается она. — Или вы обязательно хотите, чтобы я до остановки кружными путями добиралась?

— Это, к сожалению, не поможет, — вновь вздыхает невозможная собеседница. — Вы успешно замусорили весь город. Я же говорю, потрясающая продуктивность.

— И что же мне, — саркастически спрашивает Анна, — теперь делать? Утопиться в болоте, чтобы вам работы не добавлять?

— Ни в коем случае! — натурально пугается тетка, даже руками всплескивает. — Вы не представляете себе, что тогда здесь начнется. С вашими способностями суицид решительно противопоказан, учтите это. Разумеется, если вы не поставите себе целью прихватить с собой весь город.

— И какие будут предложения? Может, мне, по вашему примеру, взять соломенный веник и самой начать убирать за собой насвиняченное?

— Веник сам по себе ерунда. Справитесь вы и без веника, если действительно захотите.

— А как же? — отчего-то растерянно спрашивает Анна.

— Так, как вам бы посоветовал любой доморощенный психолог. Старайтесь отгонять дурные мысли и приманивать хорошие. Их непросто приманить, когда вокруг столько мусора, но если уж это вам удастся, они сами будут расчищать вам дорогу. Стоит попробовать, поверьте. Тем более, что другого выхода все равно нет. Я катастрофически не справляюсь с объемом работы!

— А вы, собственно, кто? — уже более вежливо повторяет Анна свой первый вопрос.

Но отвечать на него некому. Деревянная лавка пуста, вокруг не видно не то что тетки с веником, а и вовсе ни одной живой души.

Ну и как прикажете это понимать, сердито думает Анна. Потом поднимается и продолжает свой путь, идет по направлению к остановке, мысленно повторяя: «Ну же, дорогие хорошие мысли, давайте все ко мне! Сколько можно сеять на своем пути скорбь, как какая-нибудь древнеславянская Карна, это уже давно не модно».

Анна идет к остановке и старательно смотрит по сторонам.

* * *

Двор внизу засыпан разноцветными листьями всех возможных оттенков, от вполне себе зеленого до карминно-красного. Это выглядит почти как радуга, отражающаяся в асфальте. Листьями засыпаны и редкие машины, опрометчиво припаркованные под деревьями. Впрочем, почему опрометчиво — такого мастера аэрографии, как осень, еще поискать. И совсем не важно, что ее творения недолговечны, что, скажите на милость, незыблемо в этом мире.

Анна сидит на подоконнике и смотрит вниз. Стена панельной многоэтажки напротив навевает смутные мысли о горячем кофе с молоком, но так не хочется отворачиваться от яркой живой радуги за окном, что Анне пока удается эти мысли игнорировать. Анна непростительно долго проспала сегодня, какие-то совершенно изумительные сны никак не хотели отпускать долгожданную гостью. Бессонница для нее явно осталась в прошлом. И это хорошая новость.

Двор пуст. Только стайка беспардонных городских голубей устроила водопой у последней непросохшей лужи. Один из них, белый в черную крапинку, забрался в лужу с ногами и хлопает крыльями, обрызгивая собратьев.

Больше никаких веников, думает Анна. Никаких метелок, насколько это будет зависеть от меня. Отдыхайте, уважаемая галлюцинация. Кем бы вы на самом деле ни были.