Домик на склоне (джен)

— Вот, значит, тащит бедный кот санки, постромок в грудь впился, еле лапы в глубоком снегу переставляет. А тут и наст кое-где по кромке Черного леса нарос — мороз-то крепчал! — это они к перевалу вышли, я так полагаю… Шерстка пушистая вся ледышками забилась, лапы изрезал в кровь; не ровен час, по следам стая волчья пойдет. А ведь и темнеть-то стало раньше, видать, от непогоды. Злой буран все дует-поддувает, силы Борей набирает. Прямо в лицо, то есть в морду, бьет. Кот тоже силенки напряг, последние…

— О-о-ох-х-х!

— Да вот тебе и ох! Ты ж хотела пострашней… А тут и вправду вой раздался. Жуткий, душу леденящий, и вроде как сразу со всех сторон прозвучало.

— Батюшки!

— Да-а-а, и тоненький плач, тоже жалобно, словно дитя смерть свою увидело. Остановился кот. Вздохнул. И безнадежным взором в глаза пропасти, к которой они подошли, посмотрел…

— Да нечто у пропасти глаза есть?!

— Сама сказку просила, не сбивай!

— Так я про ляльку просила, а не про жути такие ужасные. Просто котик дитятку в саночках катает, по дворику, например. Все хохочут. А котейко такой гордый, грудка белая, весь пушной, кормленный, хвостейку пальмой держит… И девочка…

— А будет девочка?

— Да, маленькая принцесса. А вообще…

* * *

А февральский стылый ветер и в самом деле все сильней ударял ледяными кулаками в незакрытые ставнями заиндевевшие оконца, а по выложенной плоским сланцем крыше то и дело бухали корки недельной наледи, сорванные им с уступов горы, — внезапно погода разошлась! Что тут скажешь, весна близко, да зима задержалась: перевалы засыпало льдистым крошевом, в низинах над озерами стоял холодный пар — как колонны зачарованные к небу от мороза тянулись. А после короткой оттепели, словно последние ярки окотились, грянули новые холода да ураганы лютые откуда ни пойми налетели!

— Ой, будто тролли над головой пляшут. — Новобрачная поежилась и тесней к молодому мужу притулилась. — Боязно что-то мне, Бастиан.

А тот только зевнул сладко, утомленный и распаренный любовным делом:

— А чего бояться — дом крепок и надежен, его же еще мой прапрадед Горбатый Гуго, лучший плотник во всем Аргау, строил; устоит еще не одну зиму, хуже бывало. — Он потянулся, выпростав с постели голые ступни, но тут же прикрыл толстым, как перина, пуховым одеялом ойкнувшую невесту… Да не невесту уже, а венчанную жену, к тому ж тяжелую… Ну так и что, гуляли они с Черой до свадьбы — то правда; ни от кого не прятались, а как дитя шевельнулось — так и без просьбы или там отцовского приказа повел кузнец Бальтцель любимую к алтарю…

— Все же воет жутко! — пожаловалась молодая. — Что дрожь берет, как ночь-то провести, от страху не помереть.

— Так сказывать дальше? — усмехнулся своей трусихе в теплую шею Бастиан. — Или уж спать давай, а то завтра с утра, коли утихнет, работы не оберешься. А знаешь, я как на двор за дровами давеча выходил, так прям слышал, как камни, что на сваях (1) лежат, человеческими голосами постанывают… У-у-у. Жутко так!

— Не пугай! — Синеглазая Чера вскинулась и заколотила в грудь насмешника кулачками. — Дурак, беду накличешь!

А тот ну смеяться, да в ответку под одеялом толкаться, аж подушки на пол попадали; эх, несерьезный девушке супружник достался, да и годов-то новоиспеченному главе семьи немного было — аккурат в Рождество семнадцать сравнялось!

— Так ты сама про принцессу заказываешь, а с теми в сказках такие перипетии бывают — поджилки задрожат, поседеешь вся, от ужаса зубы выпадут, и… — он на мгновение замешкался, страшилки иные придумывая, — …даром, что печь натоплена, — так в ледышку к утру и обратишься!

Отсмеялись… да тут внезапно целоваться начали — не до сказок стало.

Но после она рукавом вышитой сорочки губы вытерла — неугомонная! — и спрашивает:

— А как принцессу-то звали?

— Ну Элиза ее, конечно, звали. Год девчурке только от роду. — Бастиан на спину повернулся и руки под голову положил. — И была она дочерью тайного короля.

— Как это?! — очнулась от едва не сморившей ее дремы Чера.

* * *

— Началось все, как это всегда бывает — от чужой черной зависти. Уж сколько бед она роду нашему (я вообще про весь — людской) причинила!.. Был у юного короля Лорина дядя Тебес Ули — сводный брат матери. И стал он втихую, по малолетству суверена…

— Что такое «суверен», деньга что ли такая, не понимаю! — возмутилась всё-таки задремавшая Чера. — Ты мне про котейку рассказывай, про погоды наши, про волшебство всякое… И уж там какой-то. Откуда бы зимой ужу взяться? — Новобрачная зевнула и ловчей на голой груди мужа улеглась. — Не хвались, что грамотный, Басти, выдумывай, чтобы понятно было.

- Так я и говорю, стал дядюшка власть к рукам прибирать. А когда племянник из чужих земель итальянских, где ума в университете старинном набирался, не только скуфейку и диплом на латинском языке привез, а еще и супругу, дочь герцога Болонского Ромину, тому понятно стало, что не видать ему короны, потому что…

— Да что ж деется! — ойкнула полночная слушательница. — Парню теперь и жениться нельзя, что ли? А кто король-то тайный, не дядя сам, что казни плёл? Значится, ляля така хорошая его дочка получается?

- Козни, милая, козни. Нет, вот погоди, дальше послушай… — Бастиан поцеловал выбившийся из-под чепца локон своей любезной и улыбнулся, да в темноте этого не видно было. — И нет, не было у Ули никогда ни семьи, ни детей — был он скопец.

— Скупе-е-ец… А чего жалел-то? На ребеночка особо денег не надобно, попервой особливо, его просто в любви растить чтобы, и всего-то дел! Смекай, много ли дитя съест, а свивальники там, пеленки, чепчики, одежонку всякую и со старших перешить можно. А то и на ярмарке сменять, или у соседки…

Пока Чера причитала, рассказчику вдруг невольно… вздремнулось. Вот вроде на минуточку-другую только глаза прикрыл — и сразу теплом таким пряным откуда ни возьмись повеяло, будто лето настало! И картинки приятные прямо вихрем перед внутренним взором — да полно, как въяве все было! — понеслись. Дивный город привиделся на горе — да не так чтоб высокой, скорей, на большом холме, — и к нему ведут, струятся пологие дороги белой брусчатки. Вокруг поля зеленеют, виноградники карминными полосами склоны расцветили. Ниже, за двумя озерами — дубравы. А почем Бастиан знал, что точно дубравы, — самому непонятно было, но близок ему этот край казался, будто до последней тропки собственными ногами исхожен, до малой ветки на ракитах, которые у речки растут, знаком… Бездонная — имя реке, хоть и невелика случилась. Выше по течению вода ее со скалы сверзается — белая как молоко. Диво!.. А потом по берегам — все сады, сады яркие, стволы дерев лианами цветущими увиты. Вон же, вон та поляна за ивами точно ножом обрезана, да не видно за склоненными ветками, что ее будто зверь хищный или тролль откусил — так внезапно овраг глубокий начинается. А за ним пещера. Помнится, мальчиком он сам с гончими и с луком…

— Ой, а первый, я чувствую, мальчик у нас будет! Кабы не двойня!.. Ну да ничего, когда один за другим пойдут, то и из мальчуковой одежки дочке чего перешить умудрюсь, зря, у тетки Магды училась! А они зато приглядывать станут за сестренкой да друг за дружкой — тут мне и покой, и вздохнуть можно. У моей-то мамаши нас десять душ было. А у нас с тобой и того поболе, глядишь, будет. Ишь, как мы шустро начали!.. — Чера хихикнула и от смущения холодным носом новобрачному в подмышку спряталась. — Или… иль ты не хочешь… — голосок ее сбился, дрогнул, перешел во влажный вздох. И, чтобы не заплакать, молодка затормошила мужа. — Что молчишь-то, Басти? Дальше сказывай! Или сердишься на мои думки?

А Бастиан тем временем от грезы нечаянной в раз очнулся, да быстро вспомнил, что говорил-рассказывал. Зевнул, правда, украдкой — час-то уже предутренний был; хоть и напугался от планов своей любезной болтушки… слегка:

— Что?.. Да… детки, да… Успеется ведь, милая, куда нам с ними торопиться? А дядька короля — не денег он жалел, не скупой он был, а… — новоиспеченный муж быстро ухватил потерянную нить своей же сказки. — Просто в ранней юности лишили его естества мужского, так еще наши предки венеты с королевскими младшими сыновьями поступали.

— Да как можно! — Чера приподнялась на локте, тряхнула распустившейся косой, потом резко села в постели да ладонями в раздражении по кленкам хлопнула. — Хорошему роду, не только знатному, никак нельзя прерываться! — И тут же: — А пригож-то собою был королевич?

- Ага, вот как, значит! Ежели на чей-то… — Басти, рыкнув, повалил спорщицу на спину, да так, что оба чуть с кровати не сверзлись! — …скажем, балаболки какой молоденькой вкус — некрасив, то и мужеска удовольствия на весь век лишать можно, да?

Чера наклонилась к нему, лениво провела теплыми пальчиками по крепкому плечу, притворно зевнула:

— Ой, кузнец, да куда ж мой чепчик вышитый подевался? И не найти. Эка мы всю кровать смяли, простыни-то мамка белила, утюжила, бедняжка! — И вдруг прямо в ухо, влажными губами прильнув: — И то правда, как урода целовать, не то в себя противно промеж ног чужую кочерыжку пустить, в лоно! Не приляжет на деву разборчивую такой, клянусь, срамно нам! И на что детки непригожие от страхолюдины нужны-то? Фу-у-у!

Оба засмеялись. Чуть — и остановиться уже не могли; молодчику даже пришлось рот своей любезной ладонью зажимать — не то весь дом перебудили бы.

Лишь смех отпустил, Чера влажно выдохнула:

— Да и велико то наслаждение! — И так под горячим телом мужа заерзала, что тому спор продолжать вдруг не задалось — вмиг чего другого от суженной захотелось! А она недотепой прикинулась. — Сказывай, — говорит, — так ли уж, как кумушки за шитьем судачат, у вашего роду велика и сладка охотка, что за нее ничего не жалко?! Вот что по мне… — И как запричитает тихонечко, да с подковыркою: — Ох, перестарка я, перестарка! Аж шестнадцать годов, а до сей поры в девках и не знаю. А может, и ничего особого, так — минуточка! Да еще и больно, липко потом, когда…

— Ах ты, греховодница! — задыхаясь, простонал в губы своей хитрованке новобрачный.

Сказку ему, понятно, досказать в эту ночь не случилось…

* * *

Солнышко уже в оконце запорошенное заглянуть собралось, а на постели…

— Гуль? — Бастиан лениво потер глаза. Вернее, сначала — правый, потом — левый, потому что смог управляться только одной рукой. Другую совсем не чувствовал — на плече покоилась русая головка его милой. — Уй, вроде и нетяжело, а, гляди-ка, отлежала…

- Вот она, семейная жисть, терпи теперь! — ехидно сказал кот и, спрыгнув с расписного шкапа, сделался видимым. Уселся на половике, в полосе неяркого света, и стал вылизывать заднюю лапу. — Я. Кто же еще? У меня, кстати, ничего не занемело от чужого тела.

— Где шлялся, бродяга? — Улыбнулся, зевая, его молодой хозяин, пропустив слова кота мимо ушей.

- Спи уже, женатый болван! — буркнул тот. Прищурился, вздохнул и, закончив с лапой, лизнул лениво спину, еще раз вздохнул и занялся своей курносой мордочкой, наяривая кругами по усам. — Нет, ну надо же — в санки меня запряг, додумался!

— А что? — с кровати тихо спросил посерьезневший Бастиан.

- Это ненастоящие сказки! — ответил кот.

И тут…

------------------------------------------

(1) В Швейцарии испокон веков в сельских местностях дома ставили на «шляпки» огромных каменных "грибов", и в пустотах между ними хранили запасы дров, чтобы не выходить наружу в холод. http://static.diary.ru/userdir/3/0/0/6/3006151/85964420.jpg http://static.diary.ru/userdir/3/0/0/6/3006151/85964421.jpg