Суровые выебудни по пути к генеральскому чину (джен)

Вдоль ряда свежеприсягнувших бойцов сержант Шер шагал, сложив руки за спиной. Новобранцы выглядели непотребно. Хотелось спросить, кто этих хиляков в армию понабрал, но Шер был в курсе, что рекрутов не хватало. Матки ульев и так работали на износ, в армию отправляли рабочих, не только солдат. Конечно, обычные пчелы не могли соревноваться габаритами с шершнями, но шершней было гораздо меньше.

Новобранцы провожали своего широкоплечего сержанта восхищенными взглядами. Шер помнил, как посещал один из пчелиных ульев, как один из маленьких Пчелят, еще такой маленький, что ему еще даже лишнюю пару лапок не купировали, сказал ему, что мечтает стать шершнем, когда вырастет. Шер тогда усмехнулся, щелкнул пацаненка по носу и, посадив на плечо под восхищенный гвалт его друзей, протащил чуть не по всему улью. Малыш ведь не виноват, что его мечте суждено стать одним из разочарований в его жизни. Шершнем невозможно стать. Шершнем нужно родиться.

Хотя в общем и целом — нет никакой разницы в том, в каком улье ты родишься. Порядки везде одинаковые. Во всех ульях ни у одного обитателя нет личного имени, лишь только общее — Пчеленок, Шер, Пчела, Трутень и Мать. Различия только в серийных номерах — серийные номера носят на круглых бляшках на шее и никогда не снимают. Когда-то, когда люди еще не выродились окончательно, они бы заметили что пчелины бляхи с длинными семнадцатизначными кодами похожи на их, человеческие паспорта. Каждая пчела знала свой код назубок на тот случай, если бляшка потеряется, но бляшки не терялись. Это была плохая примета. В общем-то, обитатели ульев только тем и отличались, что номерами на медальонах.

Вообще до совместной армии насекомые додумались не сразу. Ульи оборонялись от мутантов каждый по отдельности, но так любой вылет за пыльцой превращался в военную операцию, и солдаты сопровождали рабочих, которых напрягало, что над ними торчат целая толпа солдафонов со старым человеческим оружием и попросту с дубинами. КПД падало. Было решено отбивать мутантов от земель, ставить кордоны, со временем расширять границы насекомовладений. Тогда и пошла круговая порука между ульями, тогда и создали совместно ополчение, начали строить гарнизоны, обучать бойцов. Не стали идти по пути людей — устраивать "государства", тратить много времени на "политику". Было много других бед. Голодные мутировавшие вырожденцы, которые жрали всё и вся и оставляли после себя лишь уничтоженные поля и многочисленные тела. Падающая рождаемость среди насекомых — все меньше яиц оказывались здоровыми, из тысячи дневных яиц личинки вылуплялись только из четырехсот... А армия требовала еды, солдаты жрали больше вырожденцев. В общем и целом — ну не до политики.

— Эй, разъебаи, смирно, — прогрохотал голос капитана Осса, и Шер замерший в начале строя, недовольно поморщился. Капитан его бесил: вояка из него так себе, зато понтовался немеряно.

— Двести шестнадцатый... — прорычал капитан, и Шер отдал честь, спешно стирая с лица хмурое выражение.

— Опять жратва снилась, сержант, что рожа такая недовольная?

— Никак нет, — рявкнул Шер, — снилась матушка.

— Ага, под мамкину юбку захотел, — захохотал Осс, — это все потому, что ты проебщик, сержант.

Осс пошел дальше — доебываться до других, Шер же расслабил лицо, позволяя ему принять глуповатое выражение. К дуракам приебываются меньше. Но в Шере Осс уже давно подозревал умника, и не упускал случая поймать его на "слишком дерзких мыслях". Осса Шер не любил. Как не любят всякого вышестоящего идиота, который помимо своей глупости еще и хамоват сверх меры. Стоило капитану войти в часть, и споры сквернословия разлетались по всему круглому помещению, заражая даже бактерий. Материться Шер начинал даже в мыслях, и был этим недоволен. Матушка тоже была бы недовольна. Нет, не та которая королева — королеву-мать Шер смог увидеть лишь единожды, на одном из празднований, когда сумел пробиться в первый ряд жужжащей от перевозбуждения толпы. Тогда он увидел усталое, но приветливо улыбающееся лицо королевы, волосы, убранные в узел на затылке, чуть подслеповато щурящиеся глаза. Но поговорить с королевой-матерью Шеру не довелось — это была особо высокая честь. Куда ближе была ему мать приемная, а она терпеть не могла ругани. Даже отца, бывало, ставила в угол за одно только слово "блядь", и Шер-младший сбегал в детскую, где тихонько хихикал. Потом батюшка выходил из угла, и ржали они уже за компанию, а мать называла их дуралеями и замахивалась на них полотенцем. Однако перечить ей не смели. Потому что, во-первых, перечить матери — значит перечить заместителю королевы, что родила тебя — это было крамольно. А во-вторых, мать была права. Сквернословие было сорняком речи, сорняком мыслей.

Осса, видимо, воспитывали иначе, именно поэтому все новобранцы были у него сплошь разъебаи, траволизы и пыльцесосы. Не услышать от капитана матерок в свой адрес значило — нет, не получить одобрение, а застать капитана в час, когда он был близок к смерти. Начальство с данным проявлением дедовщины бороться не спешило — видимо, майоров Осс не обкладывал.

— Значит так, травоебы, — закончив утренний смотр, начал капитан, — кто-то решил, что хватит вас кормить задарма, ожидая что вы научитесь попадать в цель. Поэтому сегодня у вас операция. Засранность этими мутировавшими уебками в секторе А-118 минимальная, даже такие распиздяи, как вы, справятся.

Заявление это было смелое. Некоторые из рядовых, особенно пять новичков с начальными номерами Пятнадцать-Четырнадцать, на стрельбище выходили раза три. Однако некогда было жевать сопли: выродки плодились как собаки, и их особи зрели очень быстро.

Оружие было старое, еще человеческое, эпохи догеномных экспериментов, короче говоря — реально старое, но его старались топить в масле, чтобы оно протянуло как можно дольше. Оружейных складов откопано было немало, и не меньше их откапывали и теперь. Убивать выродков было чем. Но было некем.

Из того рейда вернулось трое — и все они выползли раненые. Осс вытащил Шера на своей спине и потом долго костерил его в госпитале.

Тогда, лежа на накрахмаленной простыне, Шер слушал матерок капитана, и эта ругань казалась ему музыкой. Потому что в память прочно врезался звук чавкающих челюстей, пытающихся прогрызть твою брюшину.