Полчаса, отведенные на войну... (гет)

Полчаса, отведенные на войну,

Я проспал: ты любила меня во сне.

После многие ставили мне в вину:

Поражение. Раны. Кровавый снег.

Я не лгал оправданиями и не

Говорил о тебе тем, кто знал, как жить

И проспал бы снова, случись войне

Повториться. Ты снилась бы мне? Скажи...

Они лежат вдвоем. Гарри не задумывается, где именно, и что происходит вокруг. Он просто знает, что ему хорошо с ней. Он успокаивается в ее объятьях. Улыбается, слыша звук ее голоса. Смеется, когда ее каштановые кудри падают ему на лицо. Смотрит в ее блестящие карие глаза, и ему кажется, что он готов всю жизнь вот так смотреть в них, не отрываясь.

Она смотрит куда-то вверх — туда, где должно быть небо. А он смотрит на нее — на свою Гермиону. Она медленно поворачивается к нему:

— Я люблю тебя, Гарри.

Такие простые слова. И такие прекрасные. Гарри понимает, что больше ему ничего и не нужно...

...

Гарри проснулся.

От волшебной картины не осталось и следа — его окружала темная, заваленная хламом и грязью комната, пропитанная затхлым запахом испорченной еды и плесени. Он уснул прямо в грязной одежде, не раздеваясь, лишь слегка растолкав руками груду пустых бутылок, обрывков газет, кусков заплесневелого хлеба и другого мусора. А ведь Гермиона всегда любила порядок... Что бы она сказала ему, если бы узнала, в каких условиях он живет?

Гарри взял в руки палочку. Может быть, уничтожить весь этот хлам одним заклинанием? На кой ему вообще хранить эти газеты? Чего такого важного он собирается там вычитать? Анализ, предпосылки и итоги войны от репортеров, политиков, ученых, критиков... Кажется, в последнее время каждая прачка спешит отложить свои повседневные обязанности и взять в руки перо, чтобы описать свои личные рассуждения о той ночи, к которой, естественно, никакого отношения не имеет. А еще непременно написать о нем — о Гарри Поттере — либо хвалебную оду, либо, если смелее, обвинения и приговор.

Гарри не винил их. Разве что тех, кто говорил слишком много красивых слов — от их изысканной фальши ком вставал в горле. А ведь лучшие слова всегда просты... «Гарри, я люблю тебя!»

Гарри закрыл глаза и сложил вместе руки, как будто в мольбе:

— Милая, прошу, скажи мне это еще раз!

Среди многих, отдавших войне тела,

Я писал похоронки для чьих-то жен.

Откровения зрячих, собачий лай,

Снег пронзительно красен, но воздух желт.

Я не лгал оправданиями и не

Говорил о тебе тем, кто знал, как жить

И проспал бы снова, случись войне

Повториться. Ты снилась бы мне? Скажи...

— Скажите, что вы почувствовали, когда Сами-Знаете-Кто умер?

Гарри выдыхал и отвечал предельно честно:

— Я не знаю.

Репортеры возмущались, а потом придумывали ответы за него сами и публиковали их в газетах. Впрочем, были там и другие статьи, правдивые — когда Гарри заставали пьяным, или становились свидетелями его истерик и нервных срывов. Все это попадало на страницы газет, одни его осуждали, другие жалели. «Бедный Гарри!» — говорили и писали ему друзья. А потом Гарри становилось стыдно. «Я ведь должен быть сильным. Как Гермиона». Гарри брал себя в руки и говорил то, что от него ждали.

— Что вы можете сказать тем, кто потерял своих близких в этой войне?

— Что их отцы и матери, жены и мужья, сыновья и дочери были храбрыми и отважными людьми, и их смерть не была напрасной.

«И все же Гермиона сказала бы лучше», — вертелась мысль.

— Какие отношения вас связывали с героиней войны Гермионой Грейнджер?

На это вопрос Гарри так и не ответил. Не захотел. Или просто не смог.

Становилось бессильно. Тяжелый спирт

Я глотал как амброзию, как бальзам

После многие мне говорили: спи,

Что-то медное капали на глаза...

Подыхать от времени и от тебя —

Равносильно для жизни: гореть в костре

Или рваться на дыбе. В зрачках ребят

Полчаса, отведенные на расстрел.

Гарри свесился с кровати, ища в груде мусора недопитую бутылку огневиски. Состояние опьянения давно стало для него привычным, алкоголь был и снотворным, и лекарством, и бальзамом... Наркотиком, в конце концов. Интересно, можно ли в семнадцать лет превратиться в закоснелого пьяницу?

Рон советовал ему обратиться к колдомедикам. И не только он — почти все, кого Гарри мог назвать друзьями, считали, что так будет лучше — мол, специалисты подлатают и морально, и физически. Только вот Гарри отказывался. Абсолютно безобосновательно.

Гарри сделал пару глотков и посмотрел в окно. Время близилось к рассвету, полоса над горизонтом уже начала светлеть. А ему вдруг так сильно захотелось к ней.

Гарри по-быстрому надел старую куртку и аппарировал к Хогвартсу, вернее, к недавно сооруженному кладбищу позади замка. Прошел по вытоптанной им же тропинке и опустился на колени перед могильной плитой. Он посмел осквернить место ее последнего покоя, явившись сюда в таком состоянии!..

Гермиона не любила спиртное. Наверняка сказала бы ему, что он не должен губить свое здоровье алкоголем, если бы могла говорить. Терзаемый чувством вины, он прошептал:

— Прости меня, родная.

Слезы невольно обожгли щеки. Несправедливо — жить, когда ее нет. Он победил в войне и в то же время проиграл все, что было ему дорого.

Чувство вины и одиночества медленно убивает его. «А Волдеморт убил бы быстрее», — с тоской думает Гарри и бессильно закрывает глаза. Гермиона бы этого не одобрила...

— Скажи, любимая, когда придет мой срок и наступит мой последний день, ты приснишься мне снова?