Горько-сладкие воспоминания (джен)

Лань Чжань плохо помнил маму. Ему было шесть, когда небольшой уединенный домик с лужайкой, густо усыпанной фиолетовыми цветками горечавки, в котором она жила, навсегда опустел.

Словно сокровища, Лань Чжань перебирал оставшиеся воспоминания: нежную мамину улыбку, ее ласковые руки и переливчатый смех, задорный дразнящий голос. С годами всё это поблекло, выцвело, и оттого становилось горько и грустно — но он по-прежнему продолжал раз в месяц приходить к домику в отдаленном уголке Облачных Глубин. Будто надеялся ухватить ускользающие драгоценные воспоминания.

В свои шестнадцать Лань Чжань уже не верил, что дверь домика еще когда-нибудь откроется для него. Но сердце всё равно пропускало удар, стоило из-за сосен появиться знакомой крыше. Его отлучки называли «уединенной медитацией», и посторонним этого хватало, а свои и так всё понимали.

Воздух Облачных Глубин пропитался ароматом хвои и смолы, а на веранде дома, где когда-то жила мама, ощущался горьковатый аромат цветов горечавки.

Лань Чжань считался одним из искуснейших заклинателей среди сверстников, он очень старательно учился, тренировался, чтобы стать сильнее, наизусть знал три тысячи правил своего ордена. Но всё это не могло заполнить пустоту в сердце от потери родного человека. Ничто не могло вернуть добрую улыбку и голос, ласково зовущий: «А-Чжань». Старший брат пытался, но у него получалось не так хорошо: и улыбка была не такой открытой, как мамина, и голос — совсем другим.

Лань Чжань позволил себе только легко и печально вздохнуть, когда пришло время возвращаться в более заселенную часть Облачных Глубин. С приездом учеников из других орденов заклинателей тут стало оживленно и, несмотря на запрет шуметь, раздавался громкий смех.

Сердце пропустило удар, когда Лань Чжань услышал этот смех: не успев повернуться, он его узнал. Фиолетовые одежды, словно цветы горечавки на лужайке у домика мамы, переливчатый завораживающий тембр и широкая, искренняя, словно ослепляющая улыбка: Вэй Ин.

— Лань Чжань, Лань Чжань! Улыбнись, гэгэ! — заметил его Вэй Ин и замахал рукой, привлекая внимание, будто одного громкого голоса было недостаточно.

Лань Чжань отвернулся. Но все ещё слышал голос мамы, словно вторящий Вэй Ину: «А-Чжань, А-Чжань! Улыбнись, малыш». Слова двух людей разные, но смысл, интонация, вкладываемые эмоции — так похожи, что хочется бежать… Вот только непонятно — куда. Маму уже не догнать.

Лань Чжань помедлил и позволил Вэй Ину нагнать себя. Тот обогнул его и пошел задом наперед, заложив руки за голову.

— Лань Чжань, где ты был? Оставил меня бедного-несчастного одного на целый день, а теперь и говорить со мной совсем не хочешь, — деланно надул губы Вэй Ин, будто в самом деле обиделся, а Лань Чжань вспомнил другое лицо и точно так же выпяченные обиженно губы, словно наяву услышал другие слова: «А-Чжань совсем не хочет говорить со своей бедной матушкой».

— Убожество, — задыхаясь от возмущения и обиды, отозвался он. То, что ужасный Вэй Ин так похож и будто копирует его маму, было невыносимо.

— Аха-ха-ха! Точно-точно! — засмеялся Вэй Ин, а Лань Чжань вспомнил, казалось, совсем позабытый смех мамы и то, как она прикрывала рот ладонью, когда смеялась. — Ты так хорошо понимаешь меня — это потому, что мы друзья!

— Мы не друзья, — возразил Лань Чжань: ведь они совсем разные.

— Аха-ха-ха!

Лань Чжань не знал, чего ему больше хотелось — наложить на Вэй Ина заклинание молчания или слышать, как тот продолжает смеяться. Слушать и вспоминать, как смеялась мама?

Вместо всего этого он ускорил шаг, намереваясь оторваться от Вэй Ина, из-за которого в сердце царили смятение и хаос. Он уходил всё дальше и дальше, под смех Вэй Ина, и не замечал, что привычной пустоты в сердце уже нет.