Наследник Дьявола (джен)

Дождь закончился так не вовремя.

Яша Химе не помнила, сколько времени провела здесь. Она вымокла до нитки — это факт, её сигареты теперь уже непригодны к использованию, а банка с вишнёвой Колой, которую она держала в руках, давно уже наполовину состояла из дождевой воды. Холодная одежда прилипла к горячему телу, с носа свисала огромная и тяжёлая капля воды, короткие волосы прилипли к щекам, и от каждого дуновения ветра она дрожала, словно осиновый лист.

Она сидела на крыше двадцатиэтажного больничного корпуса, свесив ноги вниз, в пропасть, которая манит и пугает всё больше с наступлением сумерек. Через двухметровое ограждение крыши Яша перемахнула без труда. Дверь на крышу оказалась заперта, но Яшу это не остановило. Всё-таки, как просто — выбить дверь, с хрустом и треском сломать хлипкий замок, когда знаешь куда бить и с какой силой.

С этим местом, с этой больницей Яшу связывали особые воспоминания. Вернее, их отсутствие. Ей сказали, что здесь, в этот самый день семнадцать лет назад мать вытолкнула её из чрева в этот мир, полный холодных дождей и завывающего ветра. Ей сказали, а она охотно этому верила, потому как других ранних воспоминаний об отце или о матери у неё не было. Яше твердили, что она была нежелательным ребёнком. Яше говорили, что она должна быть благодарна за крышу над головой, за кормёжку настолько редкую и настолько часто отбираемую старшим братом, что у неё развилась анорексия. Яше говорили, что её кровь отравлена, что она — не более чем продукт греха, от которого отвернулся даже Бог. Ей говорили, она верила, потому как другой правды попросту не существовало. И вера её была до того крепка, что в конце концов превратилась в злобу.

Сегодня её День рождения. Семнадцать лет. Она должна была быть в третьем классе старшей школы, но приёмные родители заставили её работать в дешёвой кофейной, где её лапали посетители, где старшие отпускали грязные шуточки, где не было той божественной духовности, к которой её хотели приучить с детства. Она сделала глоток вишнёвой Колы и поморщилась, чувствуя, что вкус действительно стал больше напоминать обыкновенную пресную воду. Равнодушно вздохнув, она вылила остатки вниз с крыши, а после выбросила и саму банку, безжалостно сплющив её сильными ладонями. Ей было всё равно, попадёт ли бесполезная жестянка в кого-нибудь внизу. Лучше бы попала. Лучше бы кто-то пострадал, вскрикнул от боли, упал бы замертво, а Яша смотрела бы, свесив ноги с крыши, глядя, как растекается по асфальту кровь, как от ярости и негодования искажено лицо жертвы, как он ничтожен. И как бы тогда была высока она в чужих глазах. Наверное, это стало бы триумфом всей её непродолжительной жизни.

Но ничего не случилось. Дождь закончился совсем недавно и успел загнать людей под спасительные крыши. Банка громко ударилась об асфальт. Обидно. Это событие стало бы единственным ярким пятном в её жизни. Единственным и кроваво-красным.

Но так ли было важно, что от её действий пострадает один единственный человек? Не совсем. Конечно, причинить кому-то боль было бы ужасно, как твердит общество, навязывает окружение, внушает кто угодно, но только не средства массовой информации. Дело не в этом. Яша хотела своими действиями хоть на что-то влиять. Пускай незначительно, пускай пустяшно, но изменять и при этом чувствовать своё могущество хоть над чем-то. И, если честно, как же это выматывало — меняться ради мира, прятаться в сырой и полной сквозняков комнате от глаз приёмных родителей и старшего брата и давиться слезами.

На самом деле, Яша уже не чувствовала ни печали, ни радости, ни страха. Перегорела для этих эмоций, превратила их в злобу, сделала её своей личной защитной реакцией. Она окинула взглядом ту бездну, что разверзлась под её ногами, вслушивалась в шорох листвы и вой ветра, пронизывающего холодом до самых костей. У неё застучали зубы, но она этого даже не заметила. Хотелось одного — поскользнуться. Так случайно и нелепо умереть, потому что на целенаправленное самоубийство она вряд ли смогла бы решиться. Закрыть глаза, чувствуя всю тяжесть тела и силу ветра, рвущего на ней мокрую одежду, на мгновение заснуть, освободиться от жгучей злобы в груди, а после проснуться от хруста костей черепа, позвоночника, рёбер. Интересно, как падают самоубийцы? Что в теле человека самое тяжёлое: голова или ноги?

Яша почувствовала, что у неё кружится голова. Она схватилась тощими руками за край крыши и подтянула ближе к нему своё тело. Вот так. Ещё немного. Кажется, перед шагом в новую жизнь нужно снять обувь. А зачем? Тем более, не шаг она делает, а ползок. Возможно, в следующей жизни ей удастся стать ядовитой змеёй, ползать среди раскалённых песков и лишать жизни всё, что окажется достаточно большим, чтобы насытить бездонный змеиный желудок.

Ещё рывочек. Ноги почти полностью свисают над двадцатиэтажной пропастью, ветер гудит и, кажется, подталкивает Яшу в незащищённую спину. Она вглядывается в пустоту. Как спокойно. Её сердце бешено колотится, ей безумно страшно и одиноко, а там, внизу, царит безмятежный покой и тишина августовской ночи.

Яша зажмурилась и сделала финальный рывок. Не вышло. Что-то сильное и твёрдое толкнуло её в грудь, остановило от рывка и откинуло обратно на крышу.

Она открыла глаза, и её удивлённый вопль застрял в горле. Игра ли это больного воображения, иллюзия ли умирающего мозга или реальность? Перед ней, расправив чёрные, как самая мрачная из ночей, крылья, испещрённые шрамами и кровоточащими порезами, предстал ангел.

— Имя моё Драггот, — раздался его низкий баритон, наполнивший, казалось, всё вокруг. — Ангел лишений.