Рассказы Трехглазого Ворона (гет)

Нам только в битвах выпадает жребий,

А им дано гадая умереть.

(с) Осип Мандельштам

Если кто-то спросит меня, как я попал в пещеру под чардревом, где я теперь сижу, я отвечу, что это вышло из-за женщины. Это будет неплохой шуткой: я тогда, наверно, буду похож на обтянутый кожей древний скелет, и когда в пещеру войдет новый Старк, или простой рыцарь, или даже простолюдин и услышит мой ответ, он наверняка подумает, что я убежал за Стену от несчастной любви или же не смог перенести потерю любимой и повис в паутине корней чардрева, чтобы снова и снова просматривать картины нашего короткого счастья.

Правда же в том, что женщину, из-за которой я оказался здесь, я никогда в своей жизни не видел, и привела меня в пещеру не моя любовь, а скорее интерес и тайна. Тайн в наше время предостаточно: после Войны с Иными, чуть не уничтожившей весь мир, большинство рукописей и летописей сгорело или истлело под снегами и льдом, Старомест был разрушен полностью, и даже эпоха Таргариенов и их драконов для нас теперь такое же время сказок и легенд, как и эпоха Первых Людей, да и про Войну и годы сразу после нее один художественный вымысел. А хуже всего то, что недостаток летописей потомки уцелевших в Войне восполнили своими выдумками, порожденными тщеславием и своекорыстностью, и только на моей памяти, хотя я прожил по обычную сторону Стены чуть больше тридцати лет, история моего рода менялась дважды, не считая мелких деталей.

Я покинул своего будущего наставника сразу же после того, как прочитал его рассказ о том, как началась история Роберта и Арьи, и вернулся к нему нескоро. Но когда я вернулся, я сказал ему, что пришел, чтобы узнать правду. Не про Арью и Роберта, а про все: и про Вестерос, и про Войну, и про Таргариенов, и про Рок Валирии. Это было, как я теперь понимаю, очень самонадеянное заявление, да к тому же я и врал: знать я тогда хотел только про Арью, — но чардрево меня приняло.

После своего первого визита за Стену я, конечно, проезжал обратно через Винтерфелл, и гостеприимные Старки показали мне и портрет леди Арьи, и ее тонкий клинок, словно замороженный в глыбе льда. Прозрачная глыба вокруг меча была гладкой и теплой, но я даже не спросил, что это за материал, я и до сих пор этого не знаю, настолько я тогда прирос глазами к портрету.

Леди Арья не была некрасивой. Вот леди Бриенна, первый лорд-командующий Королевской гвардии после войны, та была некрасивой — когда мой дед привозил меня маленького в Красный замок, и мне случалось нашалить, я шел мимо портрета леди Бриенны с суеверным страхом. А Арья на портрете не была ни некрасивой, ни красивой: обычной она была, узкое, чуть длинное лицо, неяркие темные волосы, серые глаза. Глаза вообще на портретах не удаются, хоть строй своему портретисту рожи, а то так и не будут знать потомки, добрым ты был, смешливым, суровым или еще каким.

В общем, я смотрел на портрет чуть не полчаса, даже любопытные наследники Старков меня покинули, вероятно, сочтя меня помешанным или дураком, — а так ничего и не понял. Понял только одно: я хочу знать то, что знать невозможно. Как она смеялась, как она дралась, как звучал ее голос. Так и уехал из Винтерфелла, словно оглушенный своими мыслями, даже не подумал о том, почему мне показали ее портрет, а не ее гробницу и статую над ней.

Летописей я после этого перечитал целую гору, и старых, и новых, и правленых, и переправленных обратно, приставал почти к каждому менестрелю с просьбами спеть мне баллады про Войну, но в этом всем, конечно, не было ни голоса Арьи, ни ее улыбки. Но и понял я многое тогда, в основном то, что у нас не прошлое, а вранье, как у барышника, купившего себе дворянский герб. И зачем нам прошлое, я тоже понял, хоть и много позже: если мы с самого детства врем друг другу о прошлом, и нам врут, и мы все знаем, что врем, то правды у нас не будет ни в настоящем, ни в будущем.

Но легко сказать, что нужна правда, и куда сложнее откопать ее из-под десятилетий выдумок и лжи. Вот поэтому я снова вернулся в пещеру под чардревом, преклонил перед наставником колено и сказал:

— Лорд Брандон Старк, я пришел за правдой.

— Я был Браном Старком когда-то давно, — ответил мне старик. — Очень давно. Ты тоже не останешься тем, кто ты сейчас, если займешь мое место. И чардрево покажет тебе то, что нужно, а не то, что ты хочешь видеть.

«А вот тебе фигу, дедушка, — подумал я про себя. — За чем я сюда пришел, то я и посмотрю». И это тоже, как оказалось, было очень самонадеянное заявление.

Прежде всего, когда я кое-как научился взаимодействовать с чардревом, я понял, что на вопросы оно не отвечает, ну или задавать их надо попроще. Если спросить чардрево, как Арья влияла на Роберта, то оно просто покажет тебе картинку: например, как девятилетняя Арья сидит между Робертом и отцом на Турнире десницы и тихонько подшучивает над Робертом. Скажем, Роберт тянется за своим неразлучным винным рогом, а Арья хитро шепчет: «Проиграл!», — и тогда Роберт, не собираясь признавать свое поражение и отдавать Арье ее выигрыш, откладывает рог в сторону и весело грозит ей пальцем. Этого, конечно, никто не замечает, потому что перед трибуной начинается поединок Клигейнов, а Роберт и не торопится вставать, чтобы приказать прекратить это безумие, и Арья болеет за Сандора, потому что Грегор только что совершенно ни за что убил своего коня. Грегор оступается, меч Сандора скользит по его мечу и втыкается Грегору в горло, а чардрево уже показывает мне другую картину: огромный король появляется в шатре перед задумавшимся Сандором. Сандор сидит, понурив голову, а маленькая Арья держит короля за руку.

— Правильно думаешь, — замечает Роберт. — Ланнистеры тебя вряд ли простят. Поступай ко мне на службу.

— В Королевскую гвардию, что ли? — с сомнением отвечает Сандор, в нем нет особого почтения ни к короне, ни к самому королю, потому что до тех дней, когда Сандор увидит Роберта на поле боя, еще довольно далеко.

— В гвардии все места заняты, — замечает Роберт. — Но не каждый гвардеец достоин в ней служить.

А Арья неожиданно подмигивает Сандору, словно собирается потом незаметно назвать ему имя того, кого вскоре найдут под крепостной стеной, и это соучастие девятилетней девочки в планирующемся убийстве немного пугает не только меня, но и Сандора.

Из этого, наверно, нужно заключить, что Арья влияет на Роберта положительно, а он на нее — крайне отрицательно, но чардрево на этом не останавливается и показывает мне новые картинки.

В этих картинках, сливающихся в одну, Арье уже одиннадцать, Роберт выигрывает войну с Западом и готовится к великой Войне.

— Для войны с Иными нам нужны все мечи, которые мы можем собрать, — урезонивает друга Эддард, но Роберт всегда настаивает на том, что любой Ланнистер враг. Эддард начинает сердиться, спрашивает Роберта, чем тот тогда отличается от Тайвина, устроившего резню в Кастамере, или от Эйриса, вырезавшего Дарклинов, а неразлучная с ними обоими Арья всегда на стороне Роберта: она уже простила Сандору убитого сына мясника, но тех, из-за кого убежала ее волчица и кто отдал Сандору приказ, не простит. И в то, что Ланнистеры виноваты в увечьях Брана, Арья тоже верит и тоже не простит.

Из чего, наверно, надо сделать вывод, что Арья все же влияет на Роберта отрицательно. Но потом дело всегда кончается тем, что Роберт и Эддард кричат друг на друга, а Арья на следующий день их мирит, и они сторговываются на суровом к врагам, но не столь и кровожадном варианте. Так что кто его знает, какой из всего этого надо сделать вывод. Наверно, такой, что не стоит задавать чардреву такие неоднозначные вопросы.

Я практически никогда не засыпал среди корней чардрева и уж точно не собирался сливаться с чардревом в один организм. Я выходил из пещеры, бил из найденного в пещере лука дичь, потом раскладывал перед пещерой костер и вообще в светлое время суток часто садился у его подножья, привалившись спиной к стволу, чтобы записать все, что показало мне чардрево в прошлые дни.

Мой наставник не одобрял моего поведения, он повторял, что моя рука всегда должна быть на корне чардрева, вдруг что, но он был Трехглазым Вороном еще в Войну, а я постепенно стал чувствовать, что мое дело — восстанавливать то, что Война уничтожила. Так я постепенно ушел своим мысленным взором в прошлое вплоть до эпохи Таргариенов, видел молодого Эйриса, героя войны Девятигрошовых королей, и постаревшего безумного Эйриса, собирающегося сжечь свою столицу, видел Эйгона Невероятного и Принца Стрекоз, сэра Дункана Высокого и своего пращура Лионеля по прозвищу Смеющийся Вихрь, видел историю Рейгара и Лианны, про которую и до Войны было много наврано. Впрочем, последнюю историю я полюбил слушать в рассказе лорда Эддарда, рядом с которым сидит Арья примерно двадцати лет.

Эддард к тому времени навсегда вернулся из столицы в Винтерфелл и проводил вечера в Большом зале у камина, все пытаясь согреть свои не чувствующие тепла ноги. Война много забрала у легендарного северного лорда, хотя он отстоял главное — свою семью и свой замок. Его обожженные зимним солнцем и бесконечным снегом глаза уже подводят его, хотя он не так уж стар, а обмороженные ноги служат ему с трудом.

— Роберт до сих пор жалеет, что не успел к Башне Радости раньше, — заканчивает свой рассказ лорд Эддард, — хотя жалеть о том, что не успел, нужно только мне. Приехал бы он раньше или нет, Лианна все равно не смогла бы любить его. Думаю, даже хорошо, что его там не было.

— Джону я уже рассказал, — добавляет лорд Эддард помолчав. — А Роберту этого не рассказывай.

— Я люблю его, отец, — неожиданно говорит Арья, и мне в первый раз за все показанные с ней сцены кажется, что она боится — боится того, что Эддард разгневается и рассорится и с ней, и с Робертом.

— Значит, Роберт все же дожил до своей мечты, — спокойно отвечает лорд Эддард, который уже взвешивает жизнь на других весах. — Роберт постоянно повторяет про тебя, что Лианна вернулась к нему. Я, наверно, и рассказал тебе это, чтобы ты знала, что до тебя никого не было.

Я довольно рано понял, что чардрево может показать мне далеко не все, что случилось под солнцем. Сначала я думал, что дело во мне, что Война так потрепала мир, что и через сто с лишним лет выбирать моему наставнику было особо не из кого. Потом я думал, что мои возможности расширятся, когда я сам стану Трехглазым Вороном, — но чем больше я живу в пещере без своего наставника, тем больше я понимаю, сколько вещей находятся за пределами моих возможностей и моего разумения.

— Прошлое — это цепь следов на песке, — сказал мне мой наставник незадолго до своей смерти. — Ветер дует, следы на песке чуть меняют форму — но последний след, на котором ты стоишь, — это настоящее, и оно форму не меняет. А следов на песке впереди тебя нет, потому что в будущем очень много дорог.

Лорд Брандон был военным Вороном — он думал о том, как исправить ошибки прошлого, и даже после Войны пытался создать для всех лучшее будущее. Мне хочется верить, что он преуспел в этом больше, чем следует из его последних слов. Я не военный Ворон, я не хочу менять ни прошлое, ни будущее. Я по-прежнему сплю рядом с корнями чардрева, не касаясь их рукой и рассчитывая на то, что чардрево позовет меня, если я буду нужен. Я просто хочу вернуть людям память и, думаю, чардрево со мной согласно. Каждому времени свой Ворон. Но при всем этом мои возможности видеть прошлое очень ограничены.

Например, я видел в прошлом много смертей, но не видел ни одних родов, и даже будь я мейстером, я бы не смог сказать, что пошло не так в Башне Радости и почему погибла Лианна Старк. Чардрево мне просто этого не показывает. А уж если бы кто-то попросил моих услуг, чтобы проверить, не прерван ли его прямой древний род случайным бастардом, мне вообще пришлось бы развести руками — никакими альковными тайнами я не владею.

Только один раз я видел, как Роберт целует Арью. Арье в этой картине уже лет двадцать пять, а Роберт сед, но по-прежнему крепок и могуч. Перед ними горная дорога, исчезающая за склоном горы и мне кажется, что они едут на восток.

— Тебе не кажется странным, что ты целуешь человека в доспехах? — спрашивает веселая Арья, стоя рядом с Робертом на краю дороги, над крутым склоном.

— Я просто рад, что ты вернулась ко мне, — отвечает ей Роберт. — Я всегда думал, что это будет именно так.

Можно подумать в этот момент, что Роберт немного сумасшедший, хотя во всех остальных сценах с его участием его разум ясен, память его крепка, а рука точна. Но Арья знает, как знаю теперь и я, что Лианна — просто название для его мечты о девушке-воине, о той, которая сможет стать его другом и которую он разглядел в Арье много лет назад. И это не отлетевшая душа не любившей его Лианны вернулась к Роберту, а она, Арья, выросла вровень и даже выше его мечты, так же как в свое время она вытянулась настолько, чтобы в первый раз коснуться губами его губ.

— Думаешь только о себе, — дразнит Роберта Арья, — мог бы попросить меня вернуться твоей ровесницей, чтобы мы ушли вместе.

— Мы не те люди, кто умирает в своей постели, ни ты, ни я, — всерьез отвечает Роберт. — Ни меч, ни стрела не смотрят на годы. Так что я боюсь за тебя еще и побольше, чем ты за меня.

— Мне уже обижаться? — продолжает задираться Арья. — Ты считаешь меня намного худшим бойцом? — а я вижу по ее глазам, что она ездила бы с Робертом и как оруженосец, потому что ей совсем не нужно меряться с ним боевым искусством, а нужно только быть рядом.

— Я просто хочу, чтобы ты жила очень долго, — говорит Роберт.

— Думаешь только о себе, — вздыхает Арья, и Роберт снова ее целует.

Я не хочу сказать, что для Трехглазого Ворона человеческая любовь является запретной сферой, закрытой от его якобы всеведущего глаза. Ни одна картина не возникает перед нами случайно, но смотреть надо не только глазами.

Например, несколько раз я видел, как шестнадцатилетняя Арья в Войну прорывается к Роберту через колышущуюся толпу мертвяков со своим небольшим отрядом, рассыпая вокруг себя огонь и поминутно рискуя сгореть в нем сама. Я намного больше дрался на турнирах, чем в боях, но мне кажется, что в одном этом прорыве столько силы, напора и отваги, что этого достаточно, чтобы остаться в веках, — и я постарался описать его сразу в нескольких рукописях так, чтобы никакого будущего читателя он не оставил равнодушным.

И только на четвертый раз я подумал: а что изменится, если два маленьких отряда соединятся среди моря врагов? Для чего она прорубает себе дорогу? Разве только чтобы умереть рядом. И тогда я наконец увидел продолжение, в котором Арья все-таки прорвалась к Роберту, прислонилась к его спине и немного согнула ноги, чтобы не попасть под его взлетающий молот, но как они оттуда вырвались, я так и не знаю. Может быть, подошла кавалерия, может быть, прилетели драконы, а может, две-три дюжины отчаянных и отчаявшихся одолели тысячи. Кроворон его знает, как говорят в народе. Да только ни Кроворон в этом случае не знает, ни уже второй его сменщик не знает ни черта.

Так что, хотя я искал всей правды, мне открыто далеко не все, а некоторой правды я и сам предпочитаю не знать. Например, я никогда не видел, как погиб король Роберт: летописи всех периодов в описании его последнего боя солидарны и ничем не пятнают образ основателя династии, так что исправлять мне тут, в общем, и нечего — а поскольку я совершенно уверен, что и в тот момент Арья была рядом, видеть эту сцену я не хочу, а то сломаю от боли чардреву пару корней и вообще долго потом к нему подходить не смогу. Может быть, позже, когда время иссушит мое тело и вымоет из меня все чувства…

Зато мне дано слышать мысли участников встающих перед моим взором картин — конечно, не все, а только те, которые помогают мне понять, что происходит, или дают мне быстрее восстановить цепочку важных событий.

Например, я знаю, что десница Джон Сноу и в сорок лет по-прежнему думал о Башне Десницы как о месте, где жил его отец, хотя умом он понимал, что Эддард его дядя. И мне не нужно летать мыслью по всему Вестеросу, чтобы узнать, что лорд-командующий Сноу оставил свой пост в Ночном Дозоре, потому что обескровленный Вестерос больше не мог содержать даже пару дюжин дозорных на Стене. Я знаю об этом по мыслям Джона и знаю о его надеждах восстановить Дозор — которые, увы, до сих пор не сбылись.

Я смотрю на Джона, когда он покидает Башню Десницы, чтобы принять бремя регентства, и думает он при этом почему-то о том, что перед своей свадьбой больше гнева отца Арья почему-то боялась гнева Робба, так что говорить Роббу о браке Арьи с королем Робертом пришлось Джону. Джон до сих пор помнит, как его удивила реакция Робба, — он-то тоже после разговора с Арьей ждал чего-то огненного.

— А, ну конечно, — спокойно дернул плечами Робб. — Она столько раз его выхаживала.

Джон тогда не преминул заметить Роббу, что его, Робба, сердце патологически слабо перед такими проявлениями женской любви, а сам подумал, что никогда не мог представить себе, как Арья кого-то выхаживает: в его представлении Арья ткнула бы больного костяшками в ребра и посоветовала бы ему не киснуть. Впрочем, то, что Арья много раз ставила на ноги больного или раненого Роберта, это факт, пусть даже Джон и не может этот факт до конца уместить в голове.

Джон встречается с Арьей в пустом зале около Железного трона.

— Думаю, съезжу в Эссос, — говорит Арья. — Роберт всегда хотел туда добраться, пусть посмотрит на Эссос моими глазами.

Джон думает о том, что когда-то он и сам умел видеть мир глазами своего волка, но век животных короче века людей, и теперь Джон этот дар утратил. Да и может ли погибший видеть глазами живого? Это тоже как-то не укладывается у Джона в голове, и он отмечает это как вопрос, который можно бы задать Брану при следующей встрече в его пещере — если, конечно, Джон доберется дотуда в ближайшее время, что для регента и Защитника державы довольно сомнительно.

— Я же всегда говорила тебе, что растить детей и управлять замком — это не мое, — говорит Арья, которая истолковывает сумрачное молчание Джона по-своему. — Все равно все эти годы страной правил сначала отец, потом ты, и вы оба справлялись куда лучше, чем справились бы мы с Робертом. Но я буду возвращаться, когда соскучусь.

Арья хочет добавить, что Джон также был лучшей нянькой для ее детей, чем была бы она, и, быть может, ей и стоило бы его поддразнить, потому что молчаливый Джон думает теперь о том, что вряд ли Арья пропутешествует долго: во-первых, она теперь одна, во-вторых, ей уже больше тридцати, а ее стиль боя основан на быстроте и ловкости, которые покидают человека первыми, тогда как сила и мощь остаются куда дольше, как оставались они у Роберта. А в-третьих, хотя Джон никогда и не скажет этого любимой сестре, Роберт был куда лучшим воином, чем она — у него были звериная ярость и желание сокрушить врага во что бы то ни стало, а у Арьи лишь всегда холодная голова, настоящую боевую ярость Джон видел у нее, только когда она прорубалась к Роберту, а к кому ей теперь прорубаться.

— Бриенна поедет с тобой, — говорит Джон, но все же не распоряжается, а предлагает.

— Бриенна — хороший лорд-командующий, она нужна здесь, — возражает Арья и вдруг задорно и весело вешает свою корону на один из мечей, торчащих из Железного трона. — И вообще мне это теперь ни к чему.

Джон неожиданно для себя улыбается Арье в ответ, и они вместе смеются, как в детстве, потому что Джон вдруг понимает, что счастье — это пройти в жизни только по своему пути, и ни по какому другому.

— Смотри, Арья, — говорит седеющий Джон ей вослед тем же тоном, каким он в шутку предупреждал маленькую Арью, что та получит нагоняй от септы Мордейн. — Вот вымарают тебя из летописей за пренебрежение к монаршему сану.

— Да и черт с ними, Джон, — отвечает Арья не оборачиваясь. — Я же не за короля выходила замуж.

Пользуясь случаем, автор поздравляет своих читателей с Днем влюбленных и желает им всем найти одну большую любовь на всю свою долгую жизнь.