Ненависть (джен)

Зена знала, что не должна так поступать. Знала, что ее поведение оскорбляет память той, чей прах она поклялась доставить в священный склеп предков. Но сейчас она хотела об этом забыть. Хотела утопить свое горе и отчаяние в отвратительном теплом пойле, сваренном из риса, которое местные жители называли «сакэ».

Зена взяла флягу, сделала еще один глоток и почти сразу почувствовала тошноту, подкатившую к горлу. Здесь, в этом унылом городишке, люди не умели делать настоящее вино, поэтому приходилось довольствоваться тем, что было.

Она знала, что выпила слишком много для того, чтобы ходить, не шатаясь. Но это ее не волновало. Зена глотала тошнотворно-теплую жидкость, только чтобы не слышать тихий голос, размеренно читающий стихи, — глупые стихи о любви и разбитом сердце. Чтобы не слышать, как Акеми просит восстановить ее честь священным мечом.

Зена закашлялась, поперхнувшись выпивкой, и почувствовала, что мир плывет и раскачивается перед глазами.

Этот несовершенный мир.

Она нахмурилась, задумавшись, что делает посреди улицы, продуваемой всеми ветрами, в столь поздний час? Но сосредоточиться было так сложно...

«Акеми», — имя внезапно всплыло в сознании, и сердце мгновенно отозвалось острой болью. Она поклялась отнести урну с ее прахом в священный склеп, и выполнит клятву, даже если ноги откажутся служить ей. И пусть эта девушка причинила ей сильнейшую боль…

Зена сделала еще несколько шагов по заснеженной улице городка Хигучи, пытаясь удержать равновесие на постоянно раскачивающейся земле.

Проклятая лгунья посмела одурачить ее, обвести вокруг пальца своей лестью…

Но клятва будет исполнена, потому что она, Зена, все еще имеет кое-какие понятия о чести…

«Как ты посмела оставить меня одну, Акеми? Почему ты ушла?»

Она вспомнила капли крови, алые на белом снегу, в тот день, когда Акеми отомстила отцу и совершила сэппуку.

Это было так странно, и так больно…

Тает снег. Цветы увядают.

Все проходит,

И я тоже уйду.

«Как посмела ты привязать меня к себе только для того, чтобы снова оставить одну, Акеми?!» — она всхлипнула, погладив урну, которую держала в руках.

«Что ты теперь слышишь, Зена?»

Но время и любовь бесконечны…

Гул голосов заставил ее оглянуться на мгновение. В своем опьянении Зена не заметила, как жители Хигучи постепенно собрались вокруг. Они смотрели недружелюбно и тыкали в нее пальцами. Воительница не понимала, что они говорили, но это ее совершенно не беспокоило. Гораздо больше волновал тот факт, что эти люди перегородили дорогу к склепу.

Она сделала еще один глоток сакэ и решительно двинулась вперед, намереваясь исполнить свою клятву, а потом…

Потом, возможно, она напьется еще больше.

Зена не привыкла пить так много, потому что всегда считала чрезмерное пристрастие к спиртному слабостью, недостойной воина. И она не привыкла, что кто-то расстается с жизнью настолько… глупо. Да, можно примириться с тем, что воины погибают на поле брани, но лишать себя жизни намеренно… Привязать к себе, зная, что это должно произойти…

Нет, этого она не могла простить.

Ропот толпы становился все громче, и Зена почувствовала, как грубые руки тянутся к ней, пытаясь схватить за одежду, остановить.

Она зашипела, поскользнувшись на снегу, и судорожно прижала урну к груди.

«Что им надо? Почему они мешают пройти?»

Зена услышала крики и свист мальчишек, а потом в нее полетели снежки и ледышки.

«Проклятые овцы!»

Бораис всегда называл простолюдинов и крестьян овцами, и теперь она видела, почему.

Ее желудок яростно протестовал против залитой в него гадости, а мир вокруг плясал и раскачивался.

Град снежков усилился, и вскоре Зена была вынуждена пробиваться через толпу разъяренных горожан, расталкивая их и отмахиваясь от ударов.

«Проклятые тупые овцы, трусливые шакалы, подбирающие объедки за волками, всегда готовые напасть на того, кто ослаб».

В этом грязном маленьком городишке Зена чувствовала себя пойманным в клетку волком. Здесь было слишком людно, слишком много тупых овец, блеющих, пытающихся дотянуться до нее своими грязными лапами.

Овцы задумали напасть на волка.

Зена отчаянно отбивалась от толпы, которая тыкала в нее палками, пыталась вцепиться в волосы, пинала и жаждала пронзить вилами.

Кому-то удалось ударить ее палкой по ногам, и Зена упала, не удержав равновесие.

Урна выскользнула из рук, несмотря на все попытки поймать ее.

Зена вскрикнула, увидев, что глиняный сосуд разлетелся на мелкие осколки, ударившись о замерзшую землю.

Порыв ветра тут же подхватил пепел Акеми, разметав его, и только маленькая горсть осталась в ладони воительницы…

Зена всхлипнула, царапая снег, а потом ее охватила животная неистовая ярость, затмевающая разум, поглощающая все то человеческое, что еще осталось внутри. Свет, озаривший ее душу на мгновение, погас, и она снова погрузилась во тьму. И тьма эта теперь была более непроглядной и глубокой, чем раньше.

Когда Зена повернулась к жителям города снова, они увидели разъяренного зверя.

«Проклятые тупые овцы, они заплатят за то, что осмелились поднять руки на волка!»

Зена вырвала факел у одного из горожан и хлебнула сакэ, задержав во рту, движимая одним лишь животным желанием убить…

«Убить всех этих жалких крыс, убить их всех!»

Людишки продолжали выкрикивать оскорбления и проклятья, довольные тем, что помешали чужестранке исполнить волю ведьмы.

Но их смех быстро сменился криками ужаса, когда Зена выплюнула на них огонь.

Ветер мгновенно подхватил пламя и разметал его по всему городу. Огонь пожирал бумажные стены домов с жадностью голодного зверя.

Но Зену это совершенно не беспокоило.

Она ненавидела этот мир, ненавидела этих людей.

Но больше всего она ненавидела себя…