Досчитай до девяти (джен)

— Расскажи, с чего всё началось? Она молчит и не хочет вспоминать об этой глупости. Но мы же волнуемся!

Я бесшумно вздохнула и мысленно поморщилась. Сделал доброе дело — изволь расплачиваться. Я понимала Аню, которая никак не могла переварить шокирующие новости, но повторять снова и снова… Чем чаще ты вспоминаешь нечто трагичное, тем быстрее оно утрачивает остроту. Взять хотя бы нож: порежь им камень — затупится. Или иглу: воткни девять раз в палец — боль перестанет ощущаться. Всё правильно, проговорить проблему — избавиться от проблемы.

Но почему именно я должна это проговаривать? Почему не Лара, не психолог, в конце концов?.. Потому что на Лару нельзя давить, а психолог связан врачебной тайной. Логично, но не слишком-то справедливо.

С чего началось? А с чего всё всегда начинается? С глупости, с неверной интерпретации, со страха…

Мои мысли по поводу ситуации и тем более оценка действующих лиц никого не интересовали, так что я снова сделала над собой усилие и успокоительным тоном стала излагать факты.

— Всё началось с того, что Лара узнала об измене Андрея…

* * *

На самом деле для меня та история началась двадцать девятого февраля. Вечерний поход за сигаретами — куда уж банальнее. А запавшая кнопка в лифте и вовсе жалкая повседневность, вот только наша жизнь строится из мелочей, и именно этой кнопке я обязана тем, что вместо своего десятого этажа уехала аж на четырнадцатый. Лифт издавал подозрительные звуки, и я не захотела рисковать, потому и пошла на лестницу.

Отлично смазанные двери бесшумно открылись, и на фоне затянутого облаками беззвёздного неба передо мной предстала спина взбирающегося на ограждение человека. У меня не возникло никаких мудрых мыслей, не появилось желание спасать — я просто стала действовать. И лишь когда щуплый подросток оказался твёрдо стоящим на бетонном полу балкона, а я взглянула в заплаканные серые глаза, пришло осознание.

— Лара?! — ахнула я.

Она не вырывалась, не возражала против того, что я вцепилась в её плечи, молчала, и от этого становилось ещё страшнее.

— Лара, что случилось? — понизив голос, стараясь успокоить колотящееся сердце и не «спугнуть» девочку, участливо спросила я.

Она снова промолчала, попыталась отвернуться, чтобы не встречаться со мной взглядом, а я не знала, что делать. Лишь в одном я была убеждена на все сто процентов: одну её оставлять категорически нельзя.

— Идём, — деланно спокойно, но твёрдо позвала я, смыкая пальцы на её предплечье и заставляя сдвинуться с мечта, — поговорим в более подходящем месте.

И снова эта покорность!

Она с раннего детства была бунтаркой. Всегда со своим мнением, всегда «сама», смирение не было свойственным ей качеством!

В голову полезли тысячи мыслей и сомнений, но я знала, что поступаю правильно. «Мыслить, как преступник», «CSI» и десятки других сериалов подсказывали призрачное направление, но ничего лучше не было. Болото чужой психики — топкое, опасное, ненадежное, — где малейшая ошибка могла привести к трагедии… Нельзя было давить, нельзя было демонстрировать слабость. Необходимо было установить контакт, дать понять, что тебе можно доверять.

Как? Как достучаться до человека, что не хочет жить?!

«Во что я ввязываюсь?» — панически возопил здравый смысл. И он был прав. Это не мой ребёнок, у меня нет никакого права навязываться в наперсники… С другой стороны, если девочка из благополучной семьи лезет через перила на четырнадцатом этаже — вести к родителям бессмысленно. Как бы они её ни любили, как бы ни старались для неё — этого оказалось недостаточно. Если привести её — молчать будет нельзя, родители должны знать, что чуть не произошло, чтобы защитить, оградить, уберечь… Но я даже представить боюсь, что они почувствуют и как поведут себя. Это же в голове не укладывается! Ещё позавчера она смеялась и шутила, а сегодня твою дочь приведёт соседка с сообщением, что поймала ту за мгновение до смерти?!

Нет, сначала — Лара, потом уже родители и весь остальной мир. Она не обратилась к ним, предпочла избрать ужасный способ побега от проблем…

«Да какие у неё проблемы могут быть?!» — снова влез здравый смысл, однако я не позволила ему возобладать. Какие бы ни были — она считает их важными, и демонстрацией пренебрежения ей точно не помочь.

— Заходи, — мягко подтолкнула её в открытую дверь. Заперев на ключ, спрятала связку в карман — на всякий случай, вдруг она решит сбежать и повторить попытку? — и стала снимать с неё куртку. Лара безучастно позволяла мне делать всё, что я считала нужным. — Снимай обувь.

Пока она возилась со шнурками вялыми пальцами, я тоже избавилась от уличной одежды и поманила её на кухню.

— Ты не хочешь обсуждать то, что я остановила, понимаю. Но тебе придётся, — мягко произнесла я, словно говорила с неразумным раненным хищником, что реагирует на тон, но не на смысл слов, зато готов при любом неосторожном движении броситься и навредить (не мне — себе). — Ты не хочешь, чтобы родители узнали… — Лара вздрогнула, впервые хоть как-то отреагировав, и я продолжила: — Но я не могу сделать вид, что ничего не произошло.

— Пожалуйста…

Господи! Смычком по нервам — гуманнее! От её голоса — срывающегося, дрожащего, молящего — внутри меня что-то перевернулось. Забыв про чай, я быстро встала и обняла её, прижимая к себе её голову и гладя по волосам.

И она заплакала. Не безучастно — обняла меня в ответ и зарыдала, выплёскивая боль и разочарование, толкнувшие на ужасный путь. Длилось это долго. У меня затекла рука, заболела поясница от неудобной позы, окоченели ноги, по которым нещадно дуло из открытого окна, но я не помышляла о том, чтобы отстраниться. Ей это нужно — по-настоящему нужно, жизненно необходимо, будь проклят пафос!

Когда рыдания стихли и она перестала вздрагивать, хоть и продолжала обнимать меня, я негромко заговорила о чае, блинах и семге, которые отлично заменят бутерброд, о черничном джеме…

— Так рыба или сладкое?

— Сёмга, — шмыгнула она носом.

— Вот и умница, — чмокнув её в макушку, я отстранилась. — Умойся, а я пока чайник подогрею.

Лара кивнула и прошла в ванную комнату, а я щёлкнула тумблером на электрочайнике и обессиленно опустилась на стул, прислушиваясь к шуму воды.

Попытаться её разговорить? Отвести домой? Сообщить родителям, что она у меня? Я не знала, что делать.

Чай, блины, нарезанная рыба и банка джема захватили внимание Лары. Мне казалось, что аппетит — это положительный признак, так что я молча наблюдала за ней, не делая попытки возобновить диалог.

— Я дура, — вдруг заявила она, и я сама не поняла как, но мои губы растянулись в широкую улыбку.

— Ты не представляешь, как я рада это слышать!

Она подняла взгляд, секунду смотрела на меня с недоумением, а затем хрюкнула и расхохоталась.

— Позвони домой, предупреди, что задерживаешься, чтобы мать не волновалась.

Веселье было забыто в одно мгновение. Она сжалась, втянула голову в плечи…

— Лара, — терпеливо позвала я, — пока я не настаиваю, чтобы ты всё рассказала родителям. Но уже одиннадцатый час, ты уже должна быть дома, родители наверняка волнуются. Можешь сказать, что встретила меня, ешь блины с сёмгой и потому задерживаешься…

— Ладно, — немного оттаяла она, тут же доставая смартфон и набирая номер.

После обмена репликами телефон перекочевал ко мне, и я уверила Аню, что её дочь цела и невредима и наворачивает тяжёлую пищу перед сном.

Знакомы мы были давно, общались с удовольствием, нередко отмечали вместе праздники и даже пару раз выбирались общей компанией в лес, и Лару я знала с годовалого возраста, не единожды выступая в роли няньки, так что никаких неудобных вопросов не возникло. И всё же, хоть я и не лгала прямо, скрывать нечто настолько важное от приятельницы было неприятно.

И Лара почувствовала, что пришло время поговорить.

Какую историю может рассказать подросток? Разумеется, банальную. Разбитое сердце, измена, отвергнутая любовь и, на закуску, предательство подруги.

— Сейчас тебе кажется, что это конец света. Но, Лара, милая моя, через месяц ты и не вспомнишь про этого Андрея. Не спорь! — не дала я себя перебить. — Я тебе когда-нибудь лгала?

— Нет, — нехотя качнула она головой.

— Тогда почему именно сейчас ты решила усомниться в моей честности? — не отступила я.

— Я не…

— Поверь, через подобное проходили, наверное, все.

— Правда?

О, эта юношеская наивность! Каждая мелочь — трагедия. А уж разочарование в любви и вовсе конец света.

— Правда, — мягко улыбнулась я.

— А тебя бросали?

Я поморщилась, но всё же кивнула.

— Да. Это было очень обидно и неприятно, но, как видишь, не сломало меня.

— А в тот момент? — заинтересованно подалась она вперёд. — Что ты чувствовала?

— Честно? — криво усмехнулась я. — Желание настучать ногами по лицу. Говорю же, было очень обидно.

— И как ты справилась?

— Досчитала до девяти.

— В смысле?

— В прямом. Каждый раз, когда тебя что-то настолько задевает, что ты готова на всё, лишь бы изменить ситуацию, мысленно досчитай до девяти.

— И что?

— И ничего, — улыбнулась я. — В голове прояснится. Пока досчитаешь — эмоции схлынут. Действовать под влиянием сильных эмоций… Это почти всегда приводит к глупостям. Любой пример подтвердит. Вспомни хотя бы про туфли, которые ты истерически выпрашивала, — Лара смущённо потупилась, признавая, что история покупки ужасающе неудобных туфлей, в адрес которых она кричала громогласное «хочу», влюбившись в многочисленные стразы с первого взгляда, прекрасно иллюстрирует пример. — С чувствами так же. Если тебя что-то злит, пугает или бесит — не срывайся, посчитай до девяти.

— А почему до девяти?

— А чтобы никто не догадался. Ну что, готова идти домой?

— Эм…

Она замялась, но я не спешила ей помогать и молчала.

— Лара?

— Я поговорю с мамой, — с тяжким вздохом приняла она взрослое решение.

— Хорошо, — одобрительно кивнула я. — Я тебе доверяю.

— Я больше никогда!..

— Считай, — хмыкнула я.

И спустя девять секунд она спокойно сказала:

— Спасибо.