Пришедший из моря - и да в море вернется (гет)

1

Волны лениво бьются о тяжелые серые камни. Волнам некуда спешить, их срок — вечность. Над побережьем несутся тучи. И кажется, что все границы между землей и морем стерты уже давно, что с незапамятных времен Имбока вливается в воду, давая начало новой стихии. И имя ей — Дагон.

Дагон, золото из моря. Он многолик и бесконечен.

На камне у самой воды, свесив ноги в бурлящую пену, сидит молодая женщина. Обнаженная по пояс, с мокрой от брызг кожей, неестественно яркая среди безжизненной власти моря. Она держит на коленях золотую ритуальную корону, испещренную узорами, машинально гладит расходящиеся в стороны тонкие шипы.

Ухия Камбарро, дочь губернатора Имбоки. Она возвращается каждый день и подолгу смотрит на море, на вздыбившиеся вдалеке рифы, тихо поет на древнем языке и ласкает пальцами острые струны короны. Ухия не бессмертна, в ее распоряжении столетия, но и их ей день ото дня кажется то слишком мало, то до жестокости много.

Горизонт стерт тучами, женщина вглядывается в серую даль. Но мрачное небо сегодня не обещает кораблей. Она высматривает любые признаки жизни с жадностью охотника: маленькие частные суда, массивные пассажирские лайнеры… может быть, груженые нефтью танкеры. Ухия осторожна. Она просто наденет корону и соскользнет в воду, только мелькнут в невесомой пене длинные щупальца. Подплывет поближе, дотронется рукой до обшивки. Там, наверху, жизни. Десятки, сотни жизней, пульсирующих, теплых от крови. Она хочет прикоснуться и к ним — выпить до капли, забрать себе. Море не осудит.

Корона, никогда не нагревавшаяся даже вблизи огня, холодит пальцы. Ухия улыбается, ее мысли сейчас далеко. Маленькая яхта проламывает днище о риф. Показалось… снова это видение. Женщина торопливо оглядывается на берег: никто не должен видеть слабости преподобной Ухии. Отворачивается обратно и снова проваливается в транс.

Не один десяток яхт нашел свою судьбу на скрытых под водой камнях. Ухия каждый раз оказывается рядом. Смотрит снизу на разрастающуюся трещинами пробоину, уворачивается от оседающих обломков, вытягивает щупальцами под воду всё, в чем есть хоть капля живого тепла, — иногда прямо из чрева захлебывающегося суденышка. Для этого достаточно всего лишь повиснуть на пробоине, подтянувшись ближе, — какое же наслаждение впиваться присосками в сведенное ужасом, но ещё пытающееся сопротивляться тело. И тогда смеется, беззвучно смеется сумасшедшая русалка.

Серая, тяжелая вода, погребенный в глубине алтарь. Никто не знает, откуда. И, главное, когда, — не знает и сама Ухия. Дагон был всегда, Дагон бесконечен. Женщина в последний раз бросает взгляд на море. Неужели там, откуда ты пришел, никто не может поворачивать время вспять? Ты принимаешь наши жертвы, впитываешь молитвы, ты — золото из моря. Твоя сила идет из глубин.

Красивое лицо искажается болезненной гримасой. Преподобная Ухия резким движением вскидывает руки. Собирает мокрые плети волос, надевает корону. Она уже давно знает, что море не ответит ей. Женщина дует в перламутровую раковину, раздается протяжный свист. Слуги с золотыми носилками появляются из-за скалы, выплывают на берег, неуклюже ковыляют на перепончатых ногах. Горловые хрипы, шипение, какой-то непонятный скрежет. Люди моря разучились использовать человеческий язык. Она и сама его практически забыла.

Ухия плавно приподнимается на камне, обвивает щупальцами поручни носилок. На мгновение выпрямляется, по-змеиному покачиваясь, и падает на сверкающий трон. На высокой спинке над ее головой темным камнем застыло бездонное око Дагона.

2

Она прекрасно помнила тот день. Помнила легкий изящный кораблик, игрушкой качавшийся на волнах. Мягкие лучи заходящего солнца освещали его новенькие, словно лучившиеся самодовольством бока. Обняв рукой якорную цепь, Ухия висела под ним, лениво перебирая щупальцами и пытаясь со своей позиции разглядеть хоть что-то из происходящего. С палубы яхты доносились голоса, кто-то спорил, а потом в воду ухнул прямоугольный предмет и, сверкнув экраном буквально в полуметре от восхищенной принцессы, камнем пошел ко дну. Ни секунды не раздумывая, Ухия покинула свой наблюдательный пост и поплыла спасать диковину.

Она вытащила странный предмет из воды и устроила его на относительно сухом месте в скалах, только сейчас сообразив, что яхта осталась далеко позади, терзаемая усиливающимся ветром. Погода стремительно менялась. Теперь детская радость от находки сменилась предвкушением чего-то большего: Ухия любила кораблекрушения. Поначалу ее вел чисто женский интерес: запертая в Имбоке, принцесса питала необъяснимую страсть к предметам внешнего мира, и ради единственной дочери Ксавьер снаряжал потрошить корабельные останки целые отряды подручных. Такие экспедиции всегда приносили плоды. Во всей Имбоке Ухия была единственной, кто пользовался косметикой, — и, по счастливому совпадению, одной из немногих, чье лицо позволяло это. Даже по человеческим меркам, если отбросить некоторые незначительные детали вроде щупалец, дочь губернатора была красивой женщиной. Ее гардероб составлялся примерно тем же способом, и пусть в мрачной деревне наряды смотрелись странно, но Ухия была довольна. В привычные ее рангу золотые хламиды она облачалась только для религиозных церемоний: жрица Дагона в короне и с Оком в руках не может быть одета в вечернее платье.

Она собирала даже технику, в большинстве случаев испорченную морской водой. Ничего в ней не понимая, Ухия забавлялась, нажимая пальчиками на кнопки непонятных устройств. Уже гораздо позже, с годами пришло понимание и того, что разбитые корабли приносят не только вещи. Там, среди ломающихся снастей и бьющегося стекла, обычно есть ещё и люди — обезумевшие, сдавшиеся ярости волн, жертвы моря. И Ухия научилась наслаждаться вкусом паники.

Порывистый ветер трепал длинные волосы затаившейся в скалах принцессы. Ухия подтянулась на руках и выглянула из-за камня: неуправляемый кораблик несло на рифы. С побережья надвигалась туча. Ухия знала, отец молится в церкви, — он ждал от этой яхты что-то особенное, и черная масса облаков разрасталась с неестественной скоростью. Кажется, она слышала треск… она не была в этом уверена, но воображение уже неслось в нужную сторону: насаженная на риф яхта, вода, сдирающая тонкие паруса, заливающая пол кают. Губы принцессы дрогнули, выдавая нетерпение. От яхты отделилась лодка — невесомая щепка на взвивающихся волнах. Если она и уцелеет до берега… нет, это невозможно. Море знает свое дело. Устав ждать, Ухия бесшумно соскользнула в воду. Ей не терпелось снова взглянуть на яхту.

На поверхности бесновались волны. Принцесса взглянула наверх, на серые клочья пены, и быстро поплыла к рифам. Здесь, на глубине, было относительно спокойно. В левом борту яхты, ещё недавно сверкавшем на солнце, зияла неаккуратная пробоина, в которую и вошла острием вершина рифа. Ухия вцепилась пальцами в рваные края обшивки, пытаясь расширить отверстие, — ей не терпелось попасть внутрь. В следующую секунду её осторожно, но настойчиво отодвинули в сторону. Охрана отца, словно высеченные из камня здоровяки с перекатывающимися под шершавой кожей буграми мышц. Видимо, Ксавьер с берега тоже заметил яхту. Перепончатыми пальцами солдаты рванули в стороны затрещавший лист обшивки, открывая целые ворота. Ухия успела скользнуть внутрь прежде, чем яхта ещё глубже провалилась на риф.

Легко ориентируясь в темноте, принцесса поднималась наверх. Выход на затопленную палубу, проломленная стенка каюты. Слишком мелко, чтобы плыть. Опираясь на локти, подобралась ближе и запустила щупальце внутрь. Кожа. От прикосновения покрывается мурашками. Гладкая, женская… Ухия вздрогнула от раздавшегося крика, затем грохнул выстрел. Вынужденная умерить свое любопытство, принцесса прекратила исследование и поманила своих спутников. — Ломайте полы, — нетерпеливо бросила она и направилась к краю палубы. Почему не дверь, непременно спросили бы более разумные существа. Но Ксавьер Камбарро, набирая охрану, ориентировался только на физическую силу. У Ухии же была своя, опережающая события логика: на тот случай, если люди, уплывшие на лодке, смогут вернуться. Сломанная дверь возбудит ненужные подозрения, а вот увидеть дыру в скрытом водой полу… И принцесса была права.

Ксавьер встретил ее на берегу. Раздраженный донельзя, ещё больше сгорбленный, новое лицо съехало набок. — Отец! — всплеснула руками принцесса, пораженная его настроением. Ведь он молился, а Дагон всегда отвечает на молитву. Что-то произошло? Ухия аккуратно поправила лицо, натягивая, словно чулок, на голову отца, отряхнула брызги с плеч.

— Благодарю, — заскрипел Ксавьер, убирая ее руки. — Все время сползает, — неожиданно по-стариковски пожаловался он и вновь взял себя в руки. — Там были двое. Женщину скоро принесут в жертву, мужчина — там, — губернатор указал клюкой в сторону разбитой яхты. — Вернулся.

Ухия удивленно подняла брови: значит, лодка все же уцелела. Что ж, возможно, это и к лучшему. — Ступай в машину, Ухия. Сегодня здесь больше не на что смотреть.

3

Верховная жрица Дагона, преподобная Ухия умеет приносить жертвы. Для этих целей она хранит ритуальный нож, золотой, с тонким лезвием, сплошь покрытый священным орнаментом. С ранних лет, стоило ножу оказаться в её руке, всё тело принцессы охватывал трепет: Дагон диктует ей свою волю. Все прочие раны на телах пленников, особенно от тесаков церковных исполнителей, Ухия воспринимала не иначе как сущее святотатство.

— Кому он молится? — подавив брезгливость, укрывшаяся за толстым столбом Ухия рассматривает подвешенного на цепях полуголого старика. Последний человек в Имбоке. Ее раздирают противоречивые чувства. Он всё делает не так, этот кабан в холщовом фартуке! Так не снимают кожу! Старик громко молится, движутся лицевые мышцы, этот скальп наверняка будет испорчен. Сама она сделает гораздо аккуратнее… С другой стороны, даже за все золото моря принцесса не притронется к грязному рыхлому телу. Осквернять ритуальный нож кровью старого пьяницы, пусть и последнего человека в Имбоке? О нет, она готова оставить этот дряблый мешок церковному мяснику, пусть как хочет, так и снимает лицо. Сама же она предпочитает женщин. У них такая нежная кожа…

— Вам противно? — усмехается стоящий рядом пастор. — Он молится своему богу… его бог был здесь до Дагона.

Ухия кивает, впившись взглядом в окровавленную плоть, тонкие пальцы, затянутые в перчатки, нервно сжимаются на подлокотниках коляски. Старик неподвижной тушей обвис на цепях. Принцесса не любит убивать. Она предпочитает полуживых, с помутившимся от боли сознанием, потерявших человеческий облик пленников. Пастор жестом отдает приказ и выходит из тени. Один мертв, остался ещё один. — Ты получил покровительство Ухии — как можно было так глупо попасться?! — гневно шепчет принцесса, постукивая пальцами по ободам колес. Она вовсе не хочет видеть его лицо отдельно от всего остального. О нет, этот беззащитный миллионер нужен ей живым. — Нет! — резко вскрикивает Ухия, покидая свое убежище. Пастор обескуражен.

— Жертвоприношение должно продолжаться.

Подвижное лицо принцессы принимает по-детски изумленное выражение. Это? Это он называет жертвоприношением? — Дагон проклянет тебя! Я сама прокляну тебя. Это кощунство! Мой отец не наденет на голову половую тряпку, — она гневно трясет в воздухе тем, что ещё несколько минут назад было кожей старого забулдыги. Преподобная Ухия умеет добиваться своего: их оставляют в покое. Нежность к этому мужчине удивляет ее, принцесса не может избавиться от мысли, что все идет правильно. Все так, как должно быть. Неестественно блестящие глаза на его мокром от пота лице, кровоточащая рана на шее под челюстью. Он просит отпустить женщину, Ухия отрицательно качает головой: жертвоприношений не было уже почти год. Ни она, ни Ксавьер Камбарро не обладают такими полномочиями. Собственным желанием вонзить в тело длинноногой сучки ритуальный нож принцесса, скрепя сердце, готова пожертвовать, но за ней стоит ее бог — и ее бог не расположен ждать.

Резко дернув за рычаги, Ухия разворачивает коляску и пулей вылетает на улицу. Имбоку заливает дождь. Струи воды бьют в окна, заполняют дороги, катятся по сточным желобам обратно в море. Туда, откуда пришла воля бога. — Носилки! — командует принцесса, раздраженно бьет щупальцем по луже. Четверка шустрых слуг поднимает ее над мостовой. Закрыв глаза, Ухия молится. Вода хлещет ее по лицу, размывая черные потеки туши. Платье прилипло к телу, кружева, венчавшие высокую прическу, она отшвырнула ещё по дороге. Её бог всегда отвечает на молитву.

Эту церемонию Ухия проведет особенно тщательно.

Она смеется в предвкушении, трогает пальцем лезвие ножа. Золото хочет крови. Ксавьер наблюдает со стороны: видеть дочь в качестве верховной жрицы ему доставляет куда большее удовольствие, чем проводить обряд самому. Дагон доволен Ухией. Но в этот раз ей движет что-то большее, чем просто желание угодить своему богу. Ухия возбуждена… Ухия влюблена?

Она зажимает в кулаке рукоять золотого ножа, выпуклые узоры приятно отпечатываются на ладони. Ухии нравятся женщины. Они красивы сами по себе — гладкая кожа, округлые груди, яркие чувственные губы. Зачем они так кусают губы? Ведь это убивает всю привлекательность. Разве больно? Принцесса всегда была любопытна, а плюющаяся проклятиями загорелая блондинка только ещё больше заводит. — Заткни ей рот, Ухия. Она мешает молиться, — скрипит откуда-то из-под руки Ксавьер, но принцесса только нетерпеливо закатывает глаза.

— Это не должно тебя отвлекать, отец. Барбара… тебя же так зовут, да? — Ухия поднимается, обвивая щупальцами ножки трона. Отсутствие коленных суставов делает такое положение довольно неустойчивым, но сейчас принцессе почему-то хочется подражать людям. Женщина в кандалах извивается, словно змея, Ухия, повиснув на ней сзади, мягко гладит ладонью податливое тело. — Он не придет за тобой, смирись, — тихо шепчет принцесса, ведя кончиком ножа вдоль плеча. Это движение не причиняет боли, но первые капли крови дерзко обозначаются на золотистой коже. Отстранившись, Ухия любуется зрелищем. Темные, словно зерна граната… Ей некуда спешить. Одно только присутствие верховной жрицы с ритуальным ножом и в короне вызывает у присутствующих непреодолимый рефлекс: совершается обряд, следует молиться. Чешуйчатые, скользкие, в накладных лицах, сектанты впадают в транс. Изредка среди монотонного бормотания зычно прокатывается «кастула фатага!» — это выкрикивает Ксавьер и повторяют десятки голосов. Обращение к богу может длиться часами.

— Убью! — бьется женщина, пытаясь вырвать руки из кандалов, царапая кожу. — Я заставлю тебя съесть твои щупальца, мразь!

— Мои щупальца несъедобны, — певуче замечает Ухия, не реагируя на угрозы. — И ты должна быть счастлива, что попала ко мне, в противном случае у тебя бы уже не хватало конечности… или двух… а я умею делать красиво, — Ухия в хорошем настроении. На обнаженной спине женщины распускаются кровавые цветы. Когда принцесса злится или расстроена, на смену цветам приходят рваные зигзаги — так она изображает море. Море в ее исполнении куда менее мучительно, она чертит его резко, размашисто, вырывая целые лоскуты кожи, и пытка заканчивается быстро: жертва либо теряет сознание от боли, либо сходит с ума. Но цветы… как давно она не упражнялась с цветами. Ухия вырисовывает их во всех подробностях, медленно, с разной силой нажимая на нож и прикусив от усердия язык. Разве могли предыдущие жрецы, начиная от грубого капитана Камбарро и заканчивая мелочным, приземленным Ксавьером, додуматься до такого?

— Если бы я носила чужое лицо, я взяла бы твое, — делает сомнительный комплимент Ухия, рассекая кожу между пальцами зафиксированных оковами рук и скользнув тонкими порезами по груди. Она никогда не наносит серьезных ран: Дагон будет недоволен, получив мертвеца с перерезанными артериями.

Женщина пытается выбить у нее нож. Ухия отдергивает руку, торопливо вытирает пальцы полой одеяния. — Не придет, — торжествующе смеется она. Нетерпеливо вращает большими, уже заново обведёнными тёмным глазами. Ей подают амулет.

— Дагон!

Собственный резкий выкрик почему-то на мгновение пугает ее. Гул голосов нарастает. Принцесса бросает амулет в колодец, в ответ раздается требовательный всплеск. Странное единение со своим богом, что-то сродни сговору.

Он все-таки пришел, и Ухия не смогла скрыть злорадное торжество: женщина, за которой он пришел, минуту назад была отдана Дагону.

4

Дагон милостив — меньше чем через неделю море подарило Ухии небольшое сбившееся с курса судно.

— Пабло, что это? — лёжа у самой кромки воды, принцесса с любопытством потрошит изящную женскую сумку. На этот раз у нее в руках размокшая пачка сигарет.

— Это? — мужчина как-то нервно усмехается, смотрит на лежащую в ладони зажигалку. — Это курят, Ухия. Так люди расслабляются… некоторые…

Он крепче сжимает маленький предмет в руке, чувствуя тепло металла. Барбару унес с собой их жестокий бог. «Дагон не жесток», — обычно спорит Ухия. — «Дагон бесконечен». Пабло с плохо скрываемой брезгливостью косится на то, что заменяет принцессе ноги. Она даже не рыба — был бы хвост, она — чудовище. Красивое подвижное лицо ещё больше усиливает отвращение.

Ухия с неподдельным интересом рассматривает пачку, вытряхивает на песок мокрые сигареты. Пабло берет одну, выжимает воду, пытается прикурить. Пламя зажигалки весело пляшет перед лицом. Он так и не смог заставить себя расстаться с последним предметом, напоминающим о Барбаре. — Вот так.

— А! — понимающе кивает она. — Это для молитвы?

Почему для молитвы? Удивленно моргнув, мужчина смотрит на нее, но в глазах принцессы только наивная радость. Теперь ее очередь удивляться. Отложив сумку, Ухия садится на песке, доверчиво придвигается ближе. — Священники засушивают особые водоросли, — просто объясняет она. — Скручивают и поджигают. Это помогает устремить мысли к богу. Но у вас такие странные палочки… — она разворачивает тонкую бумагу, вытряхивает табак на ладонь. Пабло искоса смотрит на ее руки. Обычные женские руки, с цепкими длинными пальцами и аккуратными ногтями.

— У вас тоже многое странно, — замечает он, убирая с ее плеча мокрую прядь волос. — То, что вы носите накладные лица, например…

— Я не ношу, — смеясь, отмахивается принцесса. — Нам сложно вне моря. Скоро ты сам это поймешь… Чужое лицо предохраняет настоящее от высыхания. Отец менял бы лицо по несколько раз в день, если бы была возможность. Но сюда так редко приходят люди…

— С чего бы это, — бормочет в сторону мужчина, но Ухия не обращает внимания.

— Ты послан мне морем, Пабло. Ты должен благодарить Дагона.

— Передай ему, что я безмерно рад. Всегда мечтал о жабрах.

Принцесса укоризненно качает головой и берет его руку в свои. — Мы будем жить вечно… в море. Наши дети будут принадлежать к высшей расе. Пабло, у людей нет будущего.

Тепло зажигалки в ладони. Клубок темных щупалец в бездонном колодце.

Прозрачная вода подбирается к ногам и вновь отходит. Мужчина невидящим взглядом смотрит вдаль. Ещё несколько дней назад единственным, что его волновало, были курсы акций на мировом рынке. Ему принадлежали миллионы, его обнимала любимая женщина. И были сны… и в снах была Ухия.

— Ты правда хочешь выйти за меня? — здесь никого не волнует даже то, что у них один отец. Появление Пабло Камбарро в Имбоке воспринимали как знак из моря. Ухия кивает, в глазах застыла мольба.

— Так угодно Дагону.

— А тебе самой? — в который раз пытается добиться мужчина — и принцесса сдается.

— Я люблю тебя, Пабло.

Ощущение безвыходности захлестнуло с ещё большей силой. С того момента, как рухнул привычный мир, борьба была проиграна. И если поначалу Пабло убеждал себя не уступать сумасшедшим сектантам, то вскоре привычка плыть по течению взяла верх. Если Ксавьер Камбарро узнал в нём своего потерянного сына и отдает за него принцессу Ухию, доверенное лицо их бога в Имбоке, то есть ли смысл желать чего-то другого?

Пабло не знал. Влюбленный шепот Ухии, мрачное бормотание губернатора, косые взгляды жителей… его не покидало ощущение, что все происходящее — бред больного воображения. Затерянная деревня на побережье — неужели на земле ещё остались такие места? Где никто не слышал о компьютерах, о ценных бумагах, да о гамбургерах, в конце концов. Хотя Ксавьер, кажется, знает о внешнем мире больше, чем говорит.

Ксавьер был ещё отвратительнее Ухии, та хоть наполовину выглядела человеком. Но ее сгорбленный, с изуродованными руками и скользкими отростками под накладным лицом отец вызывал непреодолимое желание бежать куда угодно, лишь бы не видеть это порождение моря. К тому же старый Камбарро управлял погодой и держал в железном кулаке всю деревню.