Белый - цвет доверия (джен)

Белый — цвет доверия. Когда я встретила Эрена Карабулута, то впервые поняла это. На нём была белая и чистая накрахмаленная рубашка. Его неистовая худоба, которая была следствием нищей жизни, делала его похожим на призрака, а брюки, тоже светлые, только усиливали эффект. Я не испугалась его, скорее наоборот, была приятно удивлена его загадочностью. Ему только исполнилось восемнадцать, и растерянность его голубых глаз казалась почти детской.

Позже я увижу эту растерянность и в глазах Каана, когда он будет сидеть в тюремной камере и так привычно улыбаться мне. Моё сердце по жизни привычно сжато тисками, но двадцать семь лет назад отец Каана стал тем, кто эти тиски заставил растаять. Пусть и ненадолго.

Мой отец не был ни благородным, ни воспитанным, а все его деньги были заработаны бесчестным путём. Когда он создал Кольцо, я не думала, что это станет чем-то серьёзным. И уж тем более не думала, что Эрен приставлен ко мне в качестве телохранителя. Отец представил его как врача, ведь футбольный клуб, который он позже оставил мне в наследство, нуждался в травматологе.

Основная «деятельность» моего отца нуждалась в хорошем прикрытии, и он его получил. Эрен был всего лишь детдомовским парнем, который хорошо знал анатомию, но в институт его не приняли, поэтому оставалось одно — пойти по преступной дорожке. И отец, который увидел в нём себя, помог ему, надеясь, что тот поможет защитить меня от преступного мира.

Он привел его в наш огромный особняк под предлогом того, что я травмировала колено. Обманул меня, как и всю свою футбольную команду. На самом деле, уже тогда он знал, что моя жизнь под угрозой и я нуждаюсь в скрытом присмотре хорошо обученного человека. Почему он не сказал прямо? Он знал, что я буду против, и не позволю покушаться на свою свободу, и ложь отца удалась. Я влюбилась в Эрена.

Каждый вечер он приходил ко мне, и мы читали книги по анатомии. Я тоже была студентом-биологом, но, в отличие от него, смогла поступить. Вот только оказалось, что знает он больше меня.

— Не будь таким занудой, — я закатила глаза.

— Но ведь слово «Гуморальная»⁽¹⁾ и правда пишется через «о».

— Да хоть через «ы», как-то всё равно. Пойдём в театр? А то я не знаю, когда ты в следующий раз вернёшься.

— Как обычно, в шесть часов, откуда сомнения?

— Из папиного рта, — зло сказала я.

— Не понял.

— Да слышала я, что он приказал тебе, — он колебался, а я только хотела сохранить то, что у меня уже есть. — Неужели так сложно быть честным?

— Подожди, не лезь в бутылку... Ты знаешь, чем я занимаюсь, и всё ещё хочешь продолжать встречаться?

Я промолчала. Какой ответ ему был нужен? В семнадцать я была уверена, что мы со всем справимся, даже если смерть дышит в затылок.

— И ты не злишься?

— Злиться будет папа, если узнает, что мы жениться собираемся.

Поэтому мы провели тайный никах⁽²⁾, а поскольку отец был человеком религиозным, у него не было выбора, кроме как позволить нам и официальный брак. Пусть и через год после одобрения на небесах. Одобрение — что это вообще такое? Моей отчаянной душе оно никогда не было нужно.

Тогда я и забеременела Кааном, а через восемь месяцев смерть всё же догнала Эрена, и я осталась одна. Каана похитили, а от полиции вот уже две недели не было вестей. И вот тогда меня окутал страх. Как туман, холодный и равнодушный. Я не могла спать или есть. Поселившись в полицейском участке, я стала мысленно проклинать отца и всю его преступную паутину, которую он сплёл и сам же в ней задохнулся. И всю семью отнял заодно.

Потом Каана нашли, но он совсем не был похож на себя. Его кудри выглядели более мелкими, а родимое пятно на шее и вовсе исчезло, но я не имела права выдавать свои гипотезы. Если бы я заговорила об этом, меня бы заперли в психушку. Все предпосылки были: отец — повесившийся криминальный авторитет, муж погиб в страшной аварии, а мать и вовсе умерла при родах. От одиночества люди и не такое могут заявлять.

Сначала я боялась этого малыша, словно он был чем-то чужеродным, а безвыходность ситуации снова возвратила сердцу вязкие, как яд, тиски. Но как только я привезла его в наш особняк, который скорее походил на старинный шотландский замок, я поняла, что он дал мне то, в чём я так отчаянно нуждалась. Теплоту. Разрядив всё оружие в доме, я поняла, что не позволю сыну испачкаться во лжи и крови, не дам почувствовать запах смерти. Но мои попытки оказались тщетны.

* * *

Стоял пасмурный день, облака казались свинцовыми, способными раздавить человека, как букашку. Каан должен был быть на занятиях по лепке из глины. Когда ему исполнилось пять лет, я решила, что он должен заниматься чем-то спокойным, творческим и созидательным, но зов крови и авантюрный характер взяли верх. Он сбежал с занятий и шёл один несколько кварталов.

Когда я вернулась, чтобы забрать его, мастер сказала, что мой сын сбежал. Подумав, что я снова его потеряла, я начала неистово кричать на женщину:

— Я вам жизнь ребёнка доверила! Он что, по-вашему, кусок мяса?

— Нет, маленькая госпожа.

— Маленькая госпожа? — уже холоднее уточнила я. — Вы, похоже, забыли, с кем разговариваете. Если с сыном что-то случится, то лавочку быстро прикроют, а судебный процесс покажется вам лучшим из зол!

А в мыслях крутилось: «Это мой сын — маленький, дура! Что если его укусит какая-нибудь бешеная псина или, хуже того, собьёт машина?». Внутренняя дрожь сковала всё тело, словно удар электрошокера.

А когда я вернулась домой, еле переставляя ноги, увидела, что сын стоит у двери особняка, такой маленький рядом с этой бездушной махиной, такой беззащитный. Первым порывом было обнять его, но траурная картина готической архитектуры усилила мрачные мысли. Страх не отступил, поэтому максимум того, на что я тогда была способна, — это взять его за руку, не смотря в лицо. Стиснув зубы, я подавляла в себе внутреннего ребёнка, который желал зарыдать от бессилия.

— Ты сердишься? — спросил Каан. Он впервые видел меня такой, поэтому большие карие глаза с зелёными, как трава, вкраплениями смотрели на меня удивлённо.

— Ты угадал, Каан, — только и могла сказать я, не выходя из состояния оцепенения. — Показать тебе, что ты заставил меня чувствовать?

Я осторожно прошла по лестнице и погасила все свечи в антикварных светильниках.

Поняв, что я делаю, он запаниковал и дрожащим голоском сказал:

— Мама, не надо! Мне так страшно в темноте!

Я снова молчала. Что руководило мною тогда? У меня нет ответа, но сердце моё разрывалось на куски, точно от взрыва гранаты.

Я взяла на руки Каана. Теперь все черты лица казались непохожими на мои, и я острее ощущала необходимость в своём настоящем сыне.

Тогда губы Каана дрогнули, и он продолжил спрашивать: «Почему?».

Но я не слышала его. Казалось, что все звуки Вселенной обрушились на меня, образуя какофонию. Моё горе застилало мне глаза. Я быстро отнесла Каана в детскую. Его вопросы не прекращали слетать с губ, точно стайка надоедливых птиц, но я уже покинула его, забрав и электрические светильники тоже. Их я разбила, войдя к себе в кабинет. Было плевать, ведь моя жизнь уже давно разбита, разрушена и истоптана множеством людей. Губы сжались в саркастической усмешке, но ведь всегда был этот мальчик. Мальчик, чьи рыдания сейчас отражаются от одиноких чёрно-золотых стен. Я не хочу их слышать, нет! Я не могу!

Но если бы не эти рыдания, я бы застрелилась ещё тогда, когда Эрен… Он был таким маленьким, беззащитным и никому не нужным. Мне стало жаль его. И себя. Потому что в тот момент он являлся моим отражением из этого призрачного и хрупкого зеркала жизни.

Его плач продолжался. Он был хуже пули, которая могла бы догнать и меня. Хуже опрометчивого Икара, дотянувшегося до солнца. Я, казалось, тоже чувствовала, что горю. От безысходности, привязанности и любви, которую невозможно было чем-либо обосновать.

Спустя двадцать минут я зашла в комнату маленького и беззащитного человека, в душе которого и теплилась моя никчёмная жизнь.

Он сидел на огромной кровати и, прижав колени к груди, громко плакал.

Я приблизилась к нему с максимальной осторожностью, не хотела вновь причинить боль.

— Сынок, посмотри на меня…

Но он не желал поднимать глаза, ведь я впервые в жизни не захотела его выслушать.

— Пожалуйста! — я прижала его к себе, гладила его непослушные жёсткие волосы, совсем не такие, как у… Не важно это! Я не должна их сравнивать, не должна! Ведь и этого малыша я люблю. Люблю больше, чем кого бы то ни было.

И он посмотрел. Его любящие глаза укрывали длинные тёмные ресницы. Такое внутреннее противоречие. За внешностью, которая часто казалась мне демонической, удушающей и неродной, я сумела разглядеть искренность. Не сейчас. Не в этот миг, а ещё тогда. Я заплакала от мысли о том, насколько я жалкая, ведь он просто ребёнок. Мой ребёнок. Он не виноват. Ведь всё, что испытываю я, — может стать и его болью в будущем, и Каан подтвердил мои догадки.

— Мама, не плачь, — он гладил мои волосы, и, чувствуя тепло его маленькой ладони, я поклялась, что верну его доверие. — Я больше не буду уходить, не дождавшись тебя.

— Пообещай, что больше не будешь бояться темноты, хорошо? — я зажгла маленький фонарик, который был спрятан в потайном отсеке прикроватной тумбочки.

Затем Каан стал стирать слёзы с моего лица, а я поцеловала его маленькую ладошку. Ладошку, над которой сейчас возвышался весь мой мир. Он воспрянул из обломков ненависти.

* * *

Он улыбнулся мне. И эта улыбка больше не гасла. Но я чувствовала, что скоро погаснет моя.

Прошёл двадцать один год. Каан всегда был рядом. И когда было весело, и когда грустно. Он не оставлял меня ни на секунду, а когда складывалось иначе, всегда говорил, чтобы я помнила: «Счастье в нас. Либо оно есть, либо его нет, а остальной мир побоку».

Сейчас я нашла своего настоящего сына. Кстати, теперь его зовут Джихангир, но что такое настоящее? У меня нет ответа на этот вопрос. Знаю только, что чувства, от которых я так старательно отрекалась, настоящие, ведь иначе я бы спала, и бессонница не душила меня в своих цепких объятиях. Чёрт возьми, почему я не могу дышать?! Или я всё-таки сплю?

Терзи склонился над силуэтом худенького паренька, не до конца завершая начатое. Удушение — слишком лёгкая смерть, по его мнению, поэтому он отходит от своей жертвы. Прощает его.

«Не бойся темноты, Каан, не надо».

«Каан! Что-то с Кааном!» — эта мысль устроила тотальную катастрофу в моей голове. Я не знала, куда мне идти, поэтому первой мыслью был офис Дженгиза. Человека, который превратил жизнь в ничто и лишил духовной свободы. Там я и узнала, что Каан арестован, а после вместе с Джихангиром мы пошли навестить его в тюрьму.

Он был здесь в третий раз, и сейчас настал конец его неиссякаемому оптимизму, но для меня главным осталось только то, что он выжил. Эгоистичное нутро внутри каждого из нас всегда одерживает победу, пусть и с окровавленным кинжалом в руке.

— Доброе утро, Каан, — я взглянула на него с горечью.

— Здравствуй, мама, — он осторожно поднял на меня глаза так, словно ему было стыдно смотреть на меня. Это странно, ведь он ничего не сделал.

— Джихангир пришёл. Он сказал, что ты его лучший друг и вы можете положиться друг на друга.

— Лучше бы не приходил, — он изучал свои руки, закованные в стальные браслеты. Мой мальчик, который всегда так ценил свободу!

— Как ты бросаешься словами, — только и сказала я.

— Какая теперь разница, если я потерял твоё доверие?

— Кто тебе сказал, что ты что-то потерял? Я всегда тебе верила и буду верить. Я себе ещё тогда пообещала, когда наказала тебя первый и единственный раз. Чтобы ты не сделал, я всегда тебе поверю и выслушаю.

— Не надо. Ты лучше береги себя, — на его лицо вернулась улыбка, пусть и не без доли грусти, но теперь я знаю, что моё доверие — самое важное для него.

Уходя, я была вновь готова запрыгнуть на карусель жизни, и если война со смертью будет проиграна, то пусть это будет не Каан. Пусть это будет не мой малыш. Белый цвет сменится на чёрный или пурпурный, но это только моё решение. Моя война.

1) Гуморальная регуляция — один из эволюционно ранних механизмов регуляции процессов жизнедеятельности в организме, осуществляемый через жидкие среды организма (кровь, лимфу, тканевую жидкость, полость рта) с помощью гормонов, выделяемых клетками, органами, тканями.

Вернуться к тексту

2) Аналог венчания.

Вернуться к тексту