Прекрасные и Проклятые (джен)

Они опять убежали за стены, далеко за лес, миль за десять от барьера шотландского города Абердиншира. Воздух был таким, каким он только может быть в самый разгар лета: теплый, немного душный и очень душистый, пахнущий полевыми цветами, легкой сыростью от близости речки и той хмельной свободой, которая пьянит не хуже любого вина. Солнце запеченным в меду яблоком покоилось над озером, разливая свое умопомрачительное сияние по всей долине.

Мэри Макдональд лежала на траве, вытянувшись струной и заложив руки за голову. На небе еще не появились первые звезды, но оно приобрело тот нежный цвет, который свидетельствовал о скорых сумерках, пока только ласкающих пятки. Трава смешно щекотала спину и ноги, и Мэри довольно жмурилась: ей казалось, что ни этой земли, ни ее самой не существует, что она парит в этом воздухе ― Мэри видела каждый его виток, каждый порыв, все воздушные потоки этого июльского неба и вспоминала картину маггловского художника, которая будто светилась синеватым светом — на ней тоже было изображено небо со всеми его ветрами. Мэри досадливо вздохнула ― если бы она только могла запечатлеть, подобно ему, всю красоту неба, такого, каким его видит она… Её всегда удивляло, какой мучительной может быть красота, если она доступна только тебе! Мэри отчаянно хотелось, чтобы Имми видела небо таким же восхитительным, особенно когда оно станет индиговым и ярким от звезд, рассыпавшихся по нему жемчугом. Сестра рассказывала, что в Хогвартсе, в Большом Зале, зачарованный потолок показывал небо более густо усыпанное звездами, чем то, что простиралось над южным небом Шотландии. Это были чужие небеса, и они манили Мэри больше всего на свете.

― Имоджен, ― вдруг попросила Мэри, наверное, в тысячный раз. ― Расскажи, какой потолок в Большом Зале, а? Не могу поверить, что есть небо прекраснее, чем то, что над нами.

Но Имоджен Макдональд, кузина Мэри, в отличие от сестры, даже не смотрела на небо. Она со скучным выражением лица пролистывала старый альманах, явно вгоняющий ее в тоску; ее русые волосы заплетенные в растрепанную французскую косу и так и не высохшие до конца после купания, казались синими в свете Люмоса, палочка ― не своя, конечно, а контрабандная, но качества лучшего, чем французские «шлюшки» ― торчала из ее волос где-то за ухом. Имоджен подняла взгляд к небу и фыркнула ― пришедшее из Хогвартса письмо с отметками ввергло ее в какое-то состояние фатальности и ворчливого равнодушия, хотя точных слов начитанная Мэри так и не смогла подобрать. Та пыталась приободрить ее поначалу, но малодушно забросила это занятие, так как оно бередило ее собственные душевные переживания.

― Обычное небо в твоем Хогвартсе, ― все-таки ответила она и угрюмо добавила: ― Все никак не обвалится на эту драную кошку! Попросить кого заколдовать, что ли?

Мэри предательски хихикнула и тут же получила легкий подзатыльник от сестры; вернее, получила бы, если бы не успела увернуться. На трансфигурации Имоджен приходилось особенно тяжко, и Мэри горячо сочувствовала ей. Кто такая «драная кошка», она знала и догадывалась, что подобные проблемы в обозримом будущем ждут и её, и были они так же неизбежны, как и тролли по трансфигурации, если, конечно, она ― когда она! ― поступит в Хогвартс; правда, в куда большем масштабе. Однако подобное развитие событий совсем не устраивало Мэри: в конце концов, её отец тоже был боевиком, но трансфигурация давалась ему вполне неплохо, не говоря о других школьных предметах.

Мэри снова перевела взгляд на небо, на его перистые облака, приобретшие в закатных лучах солнца золотисто-розовый цвет. Она слушала шелест пергамента в руках Имоджен и тихий стрекот каких-то насекомых в высокой траве, плеск воды о скалистый берег и щебетание редких птиц. Мэри смотрела на небо так долго и так чутко вслушивалась в ночные звуки, что незаметно провалилась в забытье. Этому было глупо удивляться: последние недели она выматывала себя как только могла, но тревожные мысли все равно нагоняли ее.

Были последние дни июля, и письмо из Хогвартса должно было прийти больше недели назад.

Для Мэри эта неделя прошла плодотворно: большую ее часть она провела в лесу с такими же малолетними и чуть постарше отпрысками Ковена, раз двадцать заново облазила все поместье Макдональдов, которое уже мало кто звал гордым словом «замок», несмотря на изредка сваливающиеся на голову барельефы в стиле барокко и готики, и, кажется, не оставила в отсыревшей библиотеке ни одну книгу нетронутой: по своему обыкновению, она утаскивала их в свою комнату десятками, читала вперемешку отрывки, беспорядочно перебегая от одной книги к другой, и засыпала незадолго до рассвета в комнате, где было почти невозможно даже передвигаться между высокими и кособокими островками книг. Эта ее бесцельная и лихорадочная тяга к знаниям была не новостью, а скорее укоренившимся образом жизни. Ей вполне хватало усидчивости во всем, чем она действительно хотела заниматься, что, впрочем, было редкостью ― так она ночь напролет могла пялиться в звездное небо или часами страдать над непонятным латинским или гэльским отрывком — казалось, из чистого упрямства, а затем, добившись своего, отбрасывать книгу в сторону и тут же хватать другую; никакая работа, даже самая кропотливая и изматывающая, не была способна испугать Мэри, если только она сама этого не хотела. Но в последние дни, тревожные и бессонные, Мэри как будто и вправду впала в загадочную лихорадку. От недосыпа она вся побледнела и даже немного осунулась, проступили скулы, несвойственные для лица, которым она пошла в мать, Терезу Нотт; только ее глаза, темно-зеленого, бархатисто-болотного с серыми прожилками цвета, стали нездорово яркими и даже приобрели болезненный блеск.

И все же даже такие яростные истязания не помогали ей укрыться от тревожных мыслей. Она не могла сомневаться в том, что достаточно талантлива для Хогвартса. Да, кроме своей стихийной магии, у нее мало что получалось, и большинство заклинаний, которые она освоила, были скорее заменой тем, которые практиковали родители и их знакомые; но, во-первых, Мэри и это считала достижением, да к тому же Хогвартс полон магглокровок, которые впервые услышат о магии этим летом, и уж навряд ли Мэри будет выделяться на их фоне в худшую сторону, а во-вторых, она прекрасно знала, что две стихии ― огня и воздуха, ― которые снобистскими стараниями бабки Блэк поместились в ней и до сих пор уживались, были беспрецедентным случаем — даже сам Мерлин не был наделен подобной силой. Он, правда, колдовал нормальный Люмос и другие заклинания, но Мэри не волновали придирки жалких посредственностей. Причина того, что она до сих пор не спит с заветным письмом под подушкой, могла быть только одна ― отец придержал его у себя. И вот тут и было раздолье для тревог. Причиной, почему отец решил не вручать желанное письмо, было море. Макдональды жили бедно, даже очень. Отец Мэри, Магнус Макдональд, промышлял егерством ― делом и без того не очень прибыльным, а Магнус, щепетильно честный и совестливый рыцарь — порой до крайней глупости, хотя мало кто мог его в этом заподозрить, терзался своими принципами больше, чем его семья бедностью. Мэри, конечно, не догадывалась о такой степени его мук, но подозревала, что отец далеко не в восторге от своей вынужденной профессии. Пара проектов, которые он пытался протолкнуть в Министерство, наделали много шума, дошедшего и до его дочери, но Мэри и тут не спешила делать выводы. И все-таки ей отчаянно не хотелось верить, что отец мог не приберечь средств на образование единственной дочери, хотя ― и тут Мэри сама попадала в объятия своей совести ― на обучение племянницы у него хватало средств уже третий год.

Были, безусловно, и другие причины. Может, отец приглядел для нее другую волшебную школу или, может быть, решил и вовсе не отправлять ее учиться. Может, Хогвартс сгорел, но этого не пишут в газетах, или еще что-то в этом роде. Мэри мучилась самыми сумасшедшими догадками, многие из которых смахивали на многоходовые интриги из тех, которых было в изобилие у Дюма. Она с замиранием сердца ждала разговора с отцом, но он все не происходил. Первые дни Мэри ждала, почти не отлучаясь из замка ― неслыханное для нее дело! Она таскалась по каменным, холодным даже жарким летним днем, коридорам и пыталась почаще попадаться всем на глаза, изнывая от беспокойства; но все говорили о чем угодно, только не о Хогвартсе. Мэри было только одиннадцать лет, но она знала точно, что ничто не прочищает мозги лучше, чем выматывающие походы по лесам, и ничто не занимает их лучше латыни.

И хотя Мэри провалилась в забытье, и оно было полно сов, падающих на подлете к крепости Макдональдов, и горящих замков ― впрочем, те как раз тревожили Мэри не так сильно, в последнее время ее сны все чаще были полны пламени и ветра, наверняка связанных с приближающимся малым совершеннолетием.

Когда она очнулась от беспокойного сна, небо было таким, каким его ждала увидеть Мэри: темно-пурпурным, будто бархатным, со звездами, бисером рассыпанными по небу, и только на горизонте золотился угасающий свет солнца. Имоджен забросила скучный альманах и сейчас, присев у костра, шевелила почти догоревшие бревна. Мэри приподнялась на локте и встряхнула головой, но проклятые тревоги не желали оставлять ее вместе со сном. И Мэри наконец-то решилась на откровенный разговор.

― Имми, ― позвала Мэри и почувствовала, как неспокойно забилось её сердце. ― Имми, ― повторила она. ― Ты думаешь, меня не отправят в Хогвартс?

Имоджен пораженно вздернула свои прямые брови.

―С чего бы это? ― как-то растеряно пожала она плечами, хотя и её подобные догадки порой посещали. ― У Магнуса дела идут вроде хорошо ― да и весь год так шли, если судить по письмам, ― она нахмурилась и спросила: ― Или я чего-то не знаю?

―Ты же знаешь, что я без понятия, ― раздраженно передернула плечами Мэри и тут же отвела глаза, спеша скрыть давнюю обиду на молчаливость отца и волнение, одолевающее её. ― Просто письмо из Хогвартса должно было прийти больше недели назад, а ты сама видишь, что ни письма, ни… Ничего!

― Мэ-э-эри, ― протянула сестра так, что Мэри стало стыдно как-то заранее. ― Мерлин мой, ты же чуть ли ни неделями не показываешься из лесов, а когда я вылавливаю тебя, чтобы поговорить, ты утаскиваешь меня на берег озера ― несколько миль от замка, между прочим! ― ещё до рассвета. Магнусу остается разве что аврорат нанимать тебя разыскивать или, вон, твой Ковен траханый!

Мэри залилась краской, прекрасно зная, что Имоджен сказала чистую правду. И все-таки на душе у Мэри было неспокойно. Магнус Макдональд, ее отец и дядя Имоджен, хоть и был егерем, но большая часть Европы и Америки знала его как ублюдка и одного из ближайших сподвижников Гриндевальда, а главное заключалось в том, что Мэри не сомневалась: ему стоит только захотеть, и через неделю он добудет что угодно и кого угодно, начиная от философского камня и какого-нибудь затраханного домовика и кончая сказочными Дарами Смерти и самим Мордредом. Егерь Макдональд неприлично редко занимался своими прямыми обязанностями, зато каждый раз, когда занимался, на мелочи не разменивался; были у него дела и в Лютном, о которых он говорить не любил.

И именно поэтому Мэри ну совсем никак не верила, что отец не мог вытащить ее хоть из пасти василиска и обрадовать хорошими новостями. Ну, или хотя бы огорчить плохими, Мэри уже не была и против этого.

Имоджен бросила жалостливый взгляд на Мэри и предложила:

― Если ты так переживаешь из-за дурацкого письма, почему сама не поговоришь с отцом?

Мэри покраснела еще сильнее, хотя ей казалось, что это уже невозможно, признаваясь в собственном малодушии и трусости. Впрочем, что касается Магнуса Макдональда, то тут провалился бы даже самый опытный дознаватель, потому что, по мнению Мэри, ни один человек еще не рождался на свет с таким поразительным талантом ускользать от ответов. И Мэри, дочь своего отца, так же легко ускользнула от вопроса Имоджен. Душистая и по-летнему теплая ночь захватила Абердиншир полностью, и Мэри слабовольно отдалась в ее руки, в жемчужную россыпь звезд на индиговом небе и тихие звуки: потрескивание огня, плеск воды о скалистый берег, редкое щебетанье птиц.