Сахар в чернильнице (джен)

Они подошли идеально. Слепой кузнец клялся всеми богами, что его изящные чугунные чернильницы заколдованы очень умело и могут намертво впаяться в деревянную столешницу. И Ровена не могла не согласиться — это была прекрасная идея. К тому же весьма практичная — они действительно вплавились так, что никто отныне не смог бы извлечь ни одну из них из ее вечного плена. Волшебница окинула критическим взглядом будущий кабинет зелий: неподвижная непроливайка украшала теперь каждый ученический стол. Она сама лично установила каждую из них там, где, по ее мнению, ей было самое место. Так и получилось. Все они, загораясь под действием наговоренных над ними чар, выжгли для себя в древесине маленькое гнездышко, в котором и осталась навечно. Тридцать девять металлических донышек остыли и накрепко сели на свои места, в ожидании тех, кто придет сюда завтра чтобы познать основы зельеварения.

А вот сороковая чернильница никак не хотела загораться — похоже, какой-то нерадивый подмастерье обработал ее огнезащитным заклятием. Ровена потратила на нее больше времени, чем на установку всех остальных вместе взятых, и теперь, прекратив бесплодные попытки, в сердцах бросила ее на стол. С досадой пропустила сквозь пальцы густые черные кудри и внезапно успокоилась — бывают неприятности и похуже неисправной вещицы. Тем более, что уже завтра в Хогсмид прибудут первые пятьдесят семь учеников и им понадобятся не только чернильницы. Им понадобится абсолютно все.

— Весьма удачная покупка.

Звучный баритон, внезапно раздавшийся в пустом классе, заставил ее вздрогнуть от неожиданности. Ровена оглянулась. И хотя уже знала, кто стоит за ее спиной, в очередной раз не смогла не отметить утонченную красоту Салазара Слизерина: черные волосы, бледная кожа, гордая посадка головы...

"Подкрадывается, как... змей", — подумала волшебница, но в ответ все же кивнула и, расправив плечи, с гордостью оглядела подземелье:

— Думаю, твой класс полностью готов.

Несмотря на все неудовольствие, голос ее прозвучал так же ровно и приветливо, как и всегда. И никто в целом свете не смог бы упрекнуть ее в неучтивости.

Прекрасно. Просто прекрасно. Он, что, думает, я не в состоянии отличить комплимент от оскорбления?

Салазар неторопливо подошел к ближайшему столу и скептически постучал пальцем по матово поблескивающему боку чернильницы. Но она даже не пошевелилась.

— Видишь, это и вправду достойное приобретение, — заставила себя улыбнуться Ровена.

У него такой вид, словно я ни на что не способна. Даже на простую покупку. И как только Хельга...

— Хорошо, — Салазар задумчиво провел кончиком длинного пальца по ободку маленькой филигранной чашечки. — Последнее, что могло бы меня заинтересовать, так это полный неуклюжей детворы класс, в котором стоят незакрепленные чернильницы.

Его небрежный жест завораживал. Все в нем было прекрасным, даже складка между нахмуренных бровей. Любой, кто находился рядом, начинал чувствовать себя неуютно вблизи такого физического совершенства. И это нервировало. Во всяком случае, Ровене это точно не нравилось. Но она неотрывно продолжала наблюдать за ним, а тот перевел взгляд на ближайшую подставку для котла и недовольно хмыкнул.

— Что? — уже не скрывая раздражения, резко спросила Ровена.

Чуть прищурив сосредоточенные серые глаза, Салазар, все так же спокойно, пожал плечами:

— Было бы намного лучше, если б чернильницы стояли в правом верхнем углу, а не в центре.

И, увидев, как по лицу собеседницы пронеслась легкая тень непонимания, пояснил:

— Большинство учеников правши. Это во-первых. Во-вторых, тогда эти премилые емкости отстояли бы на добрых шесть дюймов дальше от котлов. Пусть их невозможно опрокинуть, но я уже сейчас могу предположить, какое количество зелий будет испорчено, попавшими в них, по вине какого-нибудь нерасторопного ученика, чернилами. Скажи, что я не прав.

Ровена не выносила, когда он так вызывающе поднимал бровь, всем своим видом демонстрируя рафинированное чувство собственного превосходства. Но, снова подавив в себе предубеждение, пожала плечами и вернулась к бракованной непроливашке. Крепко стиснула обеими руками злосчастную жестянку (пальцы так и зудели от желания выхватить палочку и проклясть несносного болтуна) и, крутя ее на все лады, попыталась успокоиться. Вне всякого сомнения, Слизерин был им нужен. Хогвартс нуждался в его опыте, деловой хватке, изумительных зельях и связях с самыми могущественными волшебниками магического мира. В его деньгах, наконец. Пресловутые чернильницы, увенчанные балдахином кровати, обитая бархатом мебель, бесчисленные стопки пергамента и ценнейшие ингредиенты для зелий — все это покупалось на его средства.

Но замок построили все они. И все четверо внесли свой вклад в его стоимость (кстати, именно Ровена и настояла на этом). Могла ли она тогда сердиться на него за то, что он, как рачительный хозяин, всего лишь интересовался, куда пошла его полновесная монета? Мысли эти за долю мгновения пронеслись в ее голове и она, подавив в себе приступ неприязни, сдержанно проговорила:

— А как насчет того, что некоторые из наших учеников окажутся левшами? Только поэтому я поставила чернильницы в центре. Неужели ты создашь детям неудобства только потому, что они оказались в меньшинстве? Этот компромисс справедлив в том случае, если...

— Компромисс, — насмешливо покачал головой Салазар. — Компромисс всегда несовершенен. Насколько я понимаю, Ро-ве-на, ты хотела, чтобы Хогвартс стал, в своем роде, лучшей школой? Не находишь, что одно с другим как-то не вяжется?

— А ты считаешь, Са-ла-зар, что мы не можем одновременно быть и лучшими и несовершенными?

— Это взаимоисключающие понятия.

— Неправда!

Все страхи, что она так тщательно отгоняла от себя, вернулись снова и захлестнули с головой: страх, что Слизерин, в совершенстве владевший легилименцией, давно читает в ее мозгу, как в открытой книге; что его жизненные ценности порой порождают больше вопросов, чем ответов; страх, что в отторжении всего, что касалось маглов, он не станет для учеников своего Дома примером достойным подражания.

— Неправда, — звенящим от волнения голосом повторила она. — Ошибки будут всегда. И чернила будут попадать в твои идеальные зелья. Независимо от того, куда я поставлю эти чертовы жестянки. И, несмотря ни на что, мы все-таки станем обучать детей всему, что знаем сами.

— Ну да, — кивнул Салазар, — абсолютно всех детей. Даже тех, кого здесь быть не должно.

И тут же холодно добавил:

— Можешь ничего не говорить — я знаю правила приема и не нарушу их.

Наступила такая тишина, что можно было услышать, как опадают во дворе первые осенние листья. Борясь с искушением разбить ею красивый римский нос Салазара, Ровена судорожно сжала в руке оставшуюся непроливашку.

Посмотрела бы я на тебя, если б ты осмелился сказать это Годрику. Попробуй. И я увижу, как он прогонит тебя отсюда

— Хочешь, чтобы твои чернильницы стояли по-другому, — наконец выдавила она, — тогда устанавливай их сам.

С решительным стуком поставила ее на место и негромко выругалась под нос, когда та (в очередной раз!) не припечатала себя к столу:

— Ну же, во имя Мерлина, загорайся, дрянная вещица, — пробормотала сердито.

— Следи за речью, — опираясь на дверной косяк, мягко заметил Салазар и, чуть помедлив, закончил:

— С удовольствием. Если у тебя не хватает умения, может, у меня получится. Пойди, лучше, посмотри, не сломал ли Годрик себе шею. А я пока проверю, все ли в моем классе готово к завтрашнему дню.

— Нашем классе, Салазар, — моментально ощетинилась уязвленная Ровена. — Все они — наши, если ты еще не понял. А вообще, попытайся справиться с этой безделицей, она определенно заслуживает твоего внимания.

Волшебница кивком указала на злополучную чернильницу и стремительно направилась к выходу из подземелий. Однако, увидев, что Слизерин задумчиво рассматривает маленький чугунный бочонок, остановилась, не в силах совладать с любопытством: кто бы что ни говорил, а о его магических способностях уже сейчас начинали слагать легенды. С замиранием сердца наблюдала она, как Салазар повернул руку и из чернильницы что-то вылетело. Несколько ярких кристаллических осколков заколыхались в воздухе, плавая туда-сюда, как маленькие, странные лодочки. Часть из них упала на пол, часть — на стол и в котел.

Салазар издал сердитый шипящий звук (от которого у Ровены мурашки по спине пробежали) и поймал в ладонь один из непонятных кусочков. Внимательно изучил его, затем аккуратно взял двумя пальцами и, к огромному удивлению леди Рейвенкло, лизнул.

— Сахар, — пояснил он изумленной волшебнице. — Я слышал о нем. Говорят, его привозят с дальних материков, а здесь он большая редкость.

А потом повернулся и подозрительно уставился на Ровену:

— В том, что чернильница не загорается, нет ничего удивительного — чтобы прикрепиться к столу она должна быть совершенно пустой. А теперь, любезная дама, потрудитесь объяснить, откуда тут мог взяться сахар?

"Неужто он думает, что я одна из его учениц, раз спрашивает меня в подобном тоне?" — возмущенно подумала Ровена и, выпрямившись во весь свой невеликий рост, сухо проговорила:

— Кое-какие покупки прибыли сегодня утром. Возможно, один из свертков перевернулся и его содержимое попало внутрь пакета, собранного кузнецом.

Это была ложь. Разумеется, Ровена знала, как именно сахар очутился в непроливашке, но у нее не было ни малейшего желания предавать подругу с ее маленькими слабостями. Тем более, что Салазар частенько "дразнил" (как он это называл) леди Хаффлпафф. Годрику его отношение к Хельге не нравилось и, время от времени, он пенял ему за дерзость. Что же касается самой Хельги, то она называла его грубые замечания "шуткой" и никому не позволяла вступаться за нее. Именно по этой причине Ровена и решила сохранить в тайне "сладкий секрет" своей приятельницы.

— И все же, откуда взялся сахар? — не унимался Салазар. — Он, что, нужен нам? Благодаря эльфам кухня и так забита продуктами. Но если кто-то из домовиков не досмотрел за поставками, я в два счета вышвырну его отсюда.

— Ты!.. — от неожиданности Ровена растеряла все слова.

— Я всего лишь хочу добиться совершенства во всем, к чему имею хоть какое-то отношение.

Салазар вытряхнул остатки сахара и поставил металлический бочонок в правом верхнем углу пустовавшего стола. Дерево тут же затрещало, зашипело, разлив в воздухе приятный запах горящей сосновой смолы, после чего раскаленная чернильница, плотно укрепившись в столешнице, стала медленно остывать.

— Не нужно прогонять эльфа. Там... в фургоне, рядом с укладкой чернильниц, были мои сладости. Возможно, кое-что и просыпалось...

Ровена ненавидела ложь. И ненавидела, что сейчас ей приходилось лгать. Она до боли в суставах сжала кулаки и настороженно взглянула на Слизерина — поверил ли?

Тот, любуясь проделанной работой, удовлетворенно кивнул головой и, бросив на нее задумчивый взгляд, внезапно улыбнулся. Задумчивость в серых глазах сменилась насмешкой, а губы изогнулись так изящно, что только тот, кто хорошо его знал, мог увидеть в этом нечто отталкивающее:

— Ты не ешь сладкого. Скажи Хельге, что я хочу поговорить с ней.

Ровена стойко выдержала его вызов и, когда пауза затянулась, быстрым шагом вышла из подземелий. И чем выше поднималась она по ступеням, тем легче себя ощущала. Словно оставила там некий груз, что немилосердно давил на плечи. И еще: ей и в самом деле очень хотелось увидеть Годрика.

Но горделивый Зал был пуст и Гриффиндора нигде не было видно. Ровена медленно прошлась вдоль длинных столов, пристально рассматривая красивое темное дерево и, украшенные символами, огромные полотнища: Орел, Змея, Барсук и Лев. А потом вдруг улыбнулась — вспомнила, как последние три года, пока они вчетвером трудились над постройкой замка, каждый из них (втайне от остальных) придумывал и воплощал в жизнь внутренне убранство факультетских гостиных. И только недавно показали они друг другу то, что у них получилось.

Ей не пришлись по вкусу спальни в подземельях Слизерина: они казались мрачными и темными. А вот Хельга, увидев их, сперва дар речи потеряла от изумления. Что касается Годрика, то у него глаза загорелись, глядя на подобную выдумку и изобретательность. "Своей роскошью эти комнаты напоминают мне дворцовые апартаменты, — одобрительно кивнул он тогда. — Есть в них что-то рыцарское. Как если бы у тебя было свое королевство. Обнесенное стеной и скрытое от чужаков. Бесподобно. Мне нравится." Травяно-зеленый бархат обстановки, мягкий, приглушенный свет, падающий из круглых (и тоже зеленых) светильников, отделка из чистого серебра... Все это, несомненно, производило очень сильное впечатление. Надо полагать — на отделку гостиной Салазар потратил чуть ли не вдвое больше средств, по сравнению с той суммой, что он выделил для всех остальных. И, в результате, его творение стало неуловимо напоминать создателя: такое же потрясающе красивое и настолько же холодное.

Любимой комнатой Ровены стала гостиная Гриффиндора. Конечно, ее собственная нравилась ей куда больше, однако, алые с золотом гобелены Годрика и огромный пылающий камин не смогли оставить ее равнодушной. Помещение напоминало самое настоящее львиное логово, куда воины со всего мира могли вернуться после долгого отсутствия, чтобы радоваться жизни (или же зализывать раны), сидя на массивном каменном подоконнике стрельчатого окна башни. А закругленные углы комнаты напоминали Ровене о славных и доблестных временах короля Артура. Но, как бы ни была хороша гостиная, больше всего Годрик гордился портретом Полной Дамы в розовом платье, которая покраснела как живая женщина, когда он назвал ей пароль. Гриффиндор всегда гордился тем, что оставался верен своим идеям, хотя нарисованными им картинами гордился все-таки больше. Волшебница вспомнила, что изначально придумала совсем другую систему паролей, но, увидев Полную Даму, передумала и, как только осталась с Годриком наедине, тут же поинтересовалась, не сможет ли он написать подобный портрет для Рейвенкло. "Я хочу, чтобы и мои ученики были в безопасности за созданным тобой холстом", — сказала она ему тогда.

А он поцеловал ее за это.

Ровена улыбнулась, когда вспомнила этот момент, и мысленно перенеслась к себе: ее собственная гостиная была голубой. Синий и песочный цвета всегда будоражили ее воображение: море и золотистые переливы стойки балансовых весов. Море увлекало бездонностью, таинственностью и глубиной; можно было изучать его веками, но так и не узнать даже сотой доли хранимых им секретов. Весы заключали в себе справедливость, истину и разум — вещи, ценимые Ровеной превыше всего. Именно поэтому бесчисленное множество миниатюрных весов виднелось повсюду: и в коридоре, ведущем в спальни учеников, и на каминной полке, выточенной из цельного куска голубого мрамора. Столы и стулья она тоже продумала до мелочей — помимо того, что они были удобными, их обтекаемая форма приятно радовала глаз. А еще здесь стояло огромное количество полок и книжных шкафов. Годрик, увидев их, пришел в восторг. Втайне Ровена гордилась тем, что у ее гостиной самый высокий потолок и, бесконечность полок, тянущихся по камням вверх, напоминала ей стены собора. Пятьдесят футов пространства, заполненные книгами... Одни из них оставили родители, другие представляли собой копии тех экземпляров, что стояли в замковой библиотеке, а третьи, в кожаных переплетах и сияющим тиснением на обложках, просто поражали своим великолепием. Благодаря движущимся лестницам все они находились в свободном доступе, однако самые верхние вместилища все еще оставались пустыми — чтобы их заполнить потребовалась бы не одна тысяча книг.

Что до гостиной Хельги... Если какими качествами подруги и восхищалась Ровена, так это ее способности бесконечно поражать окружающих. Вот и в этот раз она удивила ее. Тем, что леди Хаффлпафф выбрала для своего факультета желтый и черный цвета. Годрик, впервые увидев ее набросок, пришел в ужас и тут же без обиняков заявил (собственно, как и всегда, когда дело касалось сочетаемости оттенков):

— Слишком ярко. Контраст утомляет глаз. Ведь ты хочешь, чтобы цвета дополняли друг друга, а не враждовали? Тогда сама подумай, нужен ли тебе Дом, похожий на задницу шмеля?

Но Хельга только упрямо сдвинула брови:

— Нужен конечно.

Хотя, если отбросить цветовую чехарду (о которой Ровена лично договорилась с Годриком), гостиная была прекрасна: теплая, светлая и воздушная. Уставленная удобными мягкими стульями и застланная ковриками, она создавала ощущение домашнего уюта. Усиливали это впечатление глиняные горшки, наполненные пучками новых перьев, и стопки пахнущего свежестью пергамента. Разливающийся во всех комнатах и спальнях аромат цветущих растений тоже привносил свою ноту покоя и умиротворения (Ровена знала, как долго хозяйка факультета собирала и лелеяла черенки и отростки привезенные отовсюду, где только можно было их собрать). А вместо ламп Хельга разместила по потолку заколдованные скопления маленьких белых огоньков. Причем зачаровала она их таким образом, что с течением дней они сами собой складывались в точные копии созвездий. "Я знаю, Годрик, что ты первым догадался об этом, — сказала она тогда. — Я просто подумала, что моим ученикам должна понравиться карта звездного неба. И, к тому же, это поможет им лучше запоминать уроки."

Салазар же, с отвращением поглядывая по сторонам, по обыкновению съязвил:

— Ну, если они будут хоть чем-нибудь похожи на тебя, то, уверен, им всем потребуется наша помощь. Не иначе.

Ровена замерла. А Хельга, по какой-то совсем уж непонятной причине, только рассмеялась, счастливо и беззаботно, заявив, что его замечания не лишены истины. После чего вежливо (хотя и настойчиво) выпроводила всех со своей половины и незаметно заперла вход. Леди Рейвенкло уходила последней, и от ее цепкого взгляда не ускользнуло странное положение скульптурного барсука, закрепленного в правой части камина. Ей ужасно хотелось расспросить Хельгу, верны ли ее догадки, но раскрывать чужие секреты... Это выглядело бы почти как...

— Ровена?

Голос Годрика донесся откуда-то сверху. От неожиданности у нее сердце екнуло и она запрокинула голову, пристально всматриваясь под купол замка.

— Совсем с ума сошел, — пробормотала негромко. — Ты хоть понимаешь, что так никто не рисует? И ты рискуешь ослепнуть. А если потеряешь зрение, то уже никогда не создашь ни одной картины.

Последние полгода Гриффиндор, пристегнув вокруг бедер пояс с зачарованными кистями, парил под потолком, не доставая до него каких-то шесть дюймов. Прочие обитатели замка были слишком заняты, чтобы интересоваться, чем он занят с утра до ночи, но когда он, то и дело сверяясь с цветом настоящего неба, выкрасил купол в нежнейшую синь, Хельга, не подозревая о том, что это всего лишь картина, с любопытством осведомилась, зачем он убрал потолок.

Салазар и тут не обошелся без ложки дегтя:

— Ты столько времени потерял впустую, — сказал он тогда. — Хотя есть и другие способы сделать то же самое. Причем гораздо быстрее. Например классическая волшебная техника...

На что Годрик, снисходительно глядя на него, коротко возразил:

— Это мой путь.

Гриффиндор рисовал безо всякой магии, как маггл, и это приводило Салазара в ярость. Глядя на то, как ловко тот орудует кистями, он только презрительно фыркал и, пожимая плечами, уходил к себе. А Гордик лишь посмеивался и продолжал творить. Сперва рисовал, а потом колдовал над созданными картинами, оживляя неодушевленные предметы так, чтобы они становились по-настоящему живыми. Конечно, зачарованные полотна существовали всегда, но являли собой простые и немудреные работы. Достаточно было нескольких минут (а то и секунд), чтобы одним взмахом палочки, подкрепленного нужным словом, любой желающий мог изобразить целый океан с накатывающими на нарисованный берег волнами. Но Годрик пошел другой дорогой. В каждую из работ он вкладывал частицу своей души, своего видения мира, и рука его, с каждым новым мазком кисти рисовала жизнь такой, как она есть. Волшебной палочке оставалось только пробудить их. Точно таким же образом стала человеком Полная Дама в розовом. Двумерная, навсегда заточенная в раме, и, на первый взгляд, нелепая, она вмещала в себя как волшебные, так и человеческие черты. Годрик наделил ее индивидуальностью, историей, дал ей эмоции, и (вот странность!) чем больше он проводил с ней время, пока заканчивал портрет, тем реальней она становилась...

— Я вовсе не собираюсь слепнуть, — отозвался Годрик и внезапно жалобно протянул:

— Но я умираю от жажды. Сможешь принести мне сюда воды? Я ведь еще и палочку на столе забыл...

— Нельзя левитировать без палочки! — ужаснулась Ровена.

— А почему бы и нет? Ну же... — умоляюще отозвался Годрик. — Давай, поднимайся ко мне. Только воду прихвати.

Он улыбнулся и ловко развернулся в воздухе: длинные черные волосы упали на глаза и он небрежно откинул их со лба. За исключением Хельги, все они — и Ровена, и Салазар, и Годрик, были темноволосыми. Слизерин как-то выдвинул совсем уж сумасшедшую теорию, что только черный цвет волос является самым лучшим показателем силы и могущества магической родословной. Когда Ровена услышала подобную сентенцию, ее покоробило до глубины души. Поразительно, но Хельга в очередной раз пропустила мимо ушей столь тонко завуалированное оскорбление. И снова леди Рейвенкло удивилась — почему?

Странно, что я сегодня не могу перестать думать о них. Может быть, все дело в завтрашнем дне? Наверно, я просто нервничаю накануне открытия школы, потому и сержусь на всех и вся.

— Ровена? С тобой все в порядке? — встревожился Годрик, наблюдая с высоты, как по лицу волшебницы скользнула неуловимая тень.

— Что? — очнулась та. — О, да.

Быстро наколдовала кубок с водой, подхватила волшебную палочку и взлетела к потолку.

— Осторожно! Смотри, не ударься головой!

— Не беспокойся, я умею левитировать.

— Благодарю, — Годрик одним глотком осушил кубок и отправил обратно к столу, в то время как Ровена заткнула его палочку за пояс, рядом с кистями.

Гриффиндор усмехнулся, глядя на ее, и счастливо вздохнул. А потом... просто откинулся на воздух, будто на спинку дивана, и, чтобы рассмотреть картину целиком, опустился чуть ниже.

— Почти закончена, — довольно пробормотал он. — Осталось только молнию дорисовать; и тогда здесь, на этих камнях, сохранятся все виды погоды, какие только могут быть представлены нашей, щедрой на такие подарки, природой. Каждая капля дождя, каждое облако. Каждый шторм. Дети будут в восторге. Они сперва даже не поймут, что перед ними всего лишь потолок.

— Думаю, им понравится, — тихо сказала Ровена, устраиваясь поудобнее в воздухе.

Лежа на незримых потоках эфира, волшебница пристально рассматривала темные завитки грозного штормового неба, расколотого золотым росчерком сверкающей молнии, и в который раз подумала о том, насколько неизмеримы таланты ее старого друга. Или... не только друга?..

Тело Годрика мягко прижалось к ней, и она услышала, как он, понизив голос, быстро шепнул ей в ухо:

— Тебе нравится?

Ровена медленно повернула голову и, встретив его взгляд, без слов, одними глазами ответила на его вопрос. Она вдруг вспомнила, как однажды застала его рисующим долину, в которой она выросла. Разумеется, та, что появлялась под его умелой рукой, мало походила на ее дом, и тогда ей очень захотелось узнать — как ему удается постигать одновременно столько, по-настоящему важных, вещей...

Он поцеловал ее в шею:

— Не уверен, что это те вещи, которые, начиная с завтрашнего дня, будут нам позволены.

Ровена рассмеялась:

— Нет, директор Гриффиндор, позволены не будут. Во всяком случае, в течение первых нескольких лет.

— Какая жалость, профессор Рейвенкло, — Годрик снова нашел ее рот, — но возможно тогда, когда...

— Нет, — игриво оттолкнула его волшебница, и, не успел он подхватить привязанную к поясу кисть, как та испачкала ее нос золотой краской. Еще миг, и она уже стояла на полу.

— Не уходи, — попросил огорченный Годрик и опустил глаза. — Мне бы хотелось побыть с тобой.

Ровена покачала головой:

— У тебя лучше получается, когда никто не мешает. Продолжай. Я вижу, что тебе осталась самая малость. А я должна найти Хельгу.

— Зачем?

При мысли о Слизерине, ожидающем в подземельях ее подругу, она поморщилась, как от зубной боли.

— Салазар хочет спросить у нее какую-то глупость. Терпеть не могу, когда он... — Ровена запнулась. Честно говоря, она не была абсолютно уверена в том, что хочет посвятить Годрика в свои страхи и сомнения. Да и от работы отвлекать не хотелось.

На секунду ей показалось, что он читает ее мысли:

— Оставь, — донеслось с высоты. — Просто он нервничает из-за открытия школы. В общем-то, и я тоже. Ступай, найди Хельгу. У нее всегда в запасе хранится несколько слов утешения для нашего мрачного друга.

Годрик вздохнул и слабо улыбнулся:

— Нам всем нужно постараться сохранить рассудок к утру — слишком большое дело мы затеяли.

Удивленная его доброжелательностью, Ровена поджала губы: временами у Гриффиндора и леди Хаффлпафф случались моменты поразительного единодушия, особенно когда дело касалось Салазара. Она тряхнула головой и, все еще сомневаясь, вышла из Зала. Тяжелая дубовая дверь гулко захлопнулась за ее спиной. Волшебница встала на верхней ступеньке возле входа и внимательно оглядела окрестности — не виднеется ли где светловолосая голова ее подруги. Где найти Хельгу вопрос не стоял; она всегда была где-то неподалеку, в основном во дворе или в цветниках. Вечно что-то изучала, мечтала или писала (покусывая при этом кончик пера), погруженная в только одной ей ведомые мысли. Будь это кто-нибудь другой, Ровена сочла бы подобное поведение недопустимым и раздражающим. Но в том, что она делала, была вся Хельга, и Ровена не могла на нее сердиться, находя это порой даже трогательным: по своей природе она и не могла быть иной.

Стояло позднее лето. Дни, прежде знойные и душные, становились теперь все прохладнее и мягче. И только ветер, прилетавший со стороны Черного озера, по-прежнему приносил с далеких пустошей запахи разнотравья. Солнечный луч выхватил на мгновение что-то ало-золотое, и Ровена улыбнулась: Хельга сидела на траве у озера, босая, в безнадежно испорченном платье. Одно перо заткнуто в тяжелый узел густых рыжих волос, другое (сахарное) — в руке. Время от времени она откусывала от него маленькие кусочки и, не отрывая от воды рассеянного взгляда, задумчиво пережевывала. Леди Рейвенкло подошла к ней совсем близко, но мечтательница, глубоко погруженная в свои мысли, даже не услышала шороха травы.

— Хельга, — не желая пугать подругу, тихо позвала Ровена.

Та не пошевелилась, и волшебница хотела было снова окликнуть ее, как вдруг, не меняя позы и словно продолжая прерванный разговор, Хельга негромко проговорила:

— Вы позволите мне преподавать, если я кое в чем признаюсь?

Ровена вздрогнула. Присела рядом в надежде хоть что-то прочесть по точеному профилю подруги.

— Ты, что, убила кого-то? — попыталась пошутить.

— Нет.

Хельга даже не улыбнулась, и от нехороших предчувствий у Ровены тоскливо сжалось сердце: если бы открылась веская причина, по которой подругу могли отстранить от преподавания, то это могло разрушить все их планы. К тому же леди Хаффлпафф была назначена профессором гербологии, мантики и астрономии, не говоря уже о деканстве своего факультета и ведении самого Хогвартса. И все это должно начаться уже завтра.

— Можешь сказать, в чем дело? — произнесла Ровена так спокойно, как только смогла. — И тогда мы придумаем, под каким предлогом тебе можно будет остаться.

Молчала Хельга долго. А потом повернулась и посмотрела на нее с таким отчаянием, что стало страшно. По лицу волшебницы пробежала судорога, она открыла рот, но из него не вырвалось ни звука, и этот немой крик ужаснул Ровену еще больше.

Леди Рейвенкло схватила подругу за руку и, стараясь не показать ни малейшего признака паники, постаралась подбодрить:

— Ну же, говори. Если есть хоть кто-то в мире, кому ты можешь рассказать все, что пожелаешь, то это я.

Хельга смотрела на их переплетенные пальцы и, казалось, собиралась с духом.

— Я — первая колдунья в нашей семье, — наконец выпалила она. — В моем роду никогда не было волшебников. Я — магглорожденная. Знаешь, люди иногда думают, что я глупая и вечно что-то забываю, а правда заключается в том, что ничего этого я и не знала.

Она судорожно вздохнула и открыто встретилась глазами с прямым взглядом Ровены:

— Поэтому я и спрашиваю, можно ли мне возглавить Дом? Не повредит ли это школе? Сначала я была уверена в своих способностях, но потом засомневалась — достойна ли занять место, которое мне назначили...

Внезапно по телу Хельги пробежала дрожь, и Ровена поняла почему — она думала о Салазаре.

— В последнее время я стала часто сомневаться, — глядя на ровную поверхность воды слабо повторила та. — Может быть, он действительно прав...

Леди Рейвенкло по натуре не была из тех людей, что открыто выражают свои эмоции. Для нее всегда составляло трудность прикоснуться к кому-то, а уж обнимать!.. Когда невозможно было уклониться от этих проявлений нежности, она старалась как можно быстрее покончить с ними (если только это не был Годрик, разумеется), но на этот раз она уверенно привлекла приятельницу к себе, заключая в крепкие дружеские объятия.

— И все эти годы ты не могла найти времени, чтобы сказать об этом? — упрекнула мягко.

— Я думала, что это не важно.

— А это и в самом деле не важно. Салазар ошибается. Конечно ты нужна нам. И обязательно станешь преподавать здесь.

Леди Хаффлпафф с облегчением вздохнула и склонила голову на плечо подруги. Так они и сидели на берегу озера, в полном молчании, погруженные в свои размышления. Пока Хельга не попросила:

— Только ему не говори ничего, ладно?

Ровена отстранилась и, пристально глядя в светлые глаза, пылко проговорила:

— Не слушай его. Рассуждения Салазара о том, что волшебники могут появиться только в чистокровных семьях — ерунда. Все мы встречали детей с магическими способностями, рожденных в обычных, не имеющими никакого отношения к волшебному миру, семьях. А ты? Не имея в роду ни одного чародея, ты — самая могущественная колдунья, которую я когда-либо знала.

Хельга слабо улыбнулась:

— О, да. Я очень могущественна.

— Так что прекрати придумывать себе всякие ужасы и живи спокойно. И мне бы не хотелось, чтобы ты думала иначе, когда пойдешь объяснять Салазару, откуда в одной из его чернильниц появился сахар.

— Так ты поэтому меня отыскала? — рассмеялась Хельга. — Ему не понравились сахарные перья?

Она откинулась назад, опершись локтями о землю, скрытую мягкой травой, и лукаво улыбнулась:

— Как только я расскажу ему, сколько они стоят и с каким трудом их можно добыть, как он непременно их полюбит. Настолько, что захочет сменить символ Дома со змеи на сахарное перо, уж поверь.

— Он их еще не видел, — усмехнулась Ровена. — Только кусочки. Потому что некоторые из них сломались и, кстати, пара обломков угодила в его котел.

— О-о! Ну тогда это уже конец света! — Хельга легла на спину и, чуть прищурив глаза, всмотрелась в раскинувшийся нам ними небосвод. — А что, Годрик закончил уже свой замечательный потолок?

— Почти, — Ровена устроилась рядом с подругой и, лежа в траве, наблюдала теперь за медленно проплывающими над ними облаками.

После того, как она увидела работу Гриффиндора вблизи, ей стало немного не по себе: потолок действительно был неотличим от настоящего неба.

— Хельга... Почему ты так упорно защищаешь Салазара?

Ну вот. Я все таки это сказала.

Хельга вздохнула.

— Ты его не знаешь.

— Допустим, знаю.

— Нет.

Леди Хаффлпафф приподнялась на локте и повернулась к подруге:

— Ты считаешь его фанатиком, эгоистом и вообще пугалом каким-то. Но это лишь то, что ты хочешь видеть в нем, — закрыла на миг глаза и тут же продолжила:

— Он — великий человек. Просто иногда ведет себя не так, как от него ожидают. И потом (я знаю, что мне не поверишь), но он может быть и очень нежным. И он меня любит.

— А любил бы он тебя, если б знал о твоем происхождении?

Ровена тут же пожалела о сказанных словах, что так необдуманно сорвались с ее языка: лицо Хельги тут же потемнело, стало призрачным, от веселости и следа не осталось.

— Он испугается, — донесся до Ровены ее тихий голос. — Испугается, если узнает, что, не зная всего, пошел против своих же принципов. Возможно, столкнувшись лицом к лицу с тем, что всегда вызывало в нем сомнение, он изменит взгляды; поймет — люди не могут быть одинаковыми, и, может быть, хоть немного, но станет их уважать. Когда-нибудь... Придет время и он увидит, что творить лучше общими усилиями, а не в одиночку. Увидит, как прекрасны дети. Все дети. Без исключения.

Закончив свой страстный монолог, волшебница пожала плечами и снова легла на спину.

— Я верю в него. Не знаю, почему. Прости, если говорю неубедительно, но по-другому я не умею.

Ровена задумалась. Вряд ли она сейчас смогла бы что-то ответить. Все услышанное показалось ей спорным, но, с другой стороны... Жизнь порой способна и не на такие чудеса. Уж ей-то, как потомственной колдунье, этого ли не знать...

С озера потянуло вечерним холодом и волшебница зябко поежилась. Только теперь она заметила, что солнце, расчертив багрово-оранжевыми сполохами небо, почти скрылось за горизонтом, а с противоположной стороны показалась бледная молодая луна.

— Знаешь, — найдя в траве пальцы Хельги и легонько их пожимая, наконец сказала она, — знаешь, орлы едят змей.

Та как-то смешно хмыкнула и, хихикая, ответила на пожатие:

— Угу. И барсуки тоже.

И обе от души расхохотались. Смеялись они до тех пор, пока не услышали со стороны замка голос, явно подкрепленный Сонорусом:

— Добрые дамы! Утонченные ведьмы, краса и гордость магического мира, ваш скромный слуга приглашает вас в Большой зал. Мы накануне великого приключения! Не соблаговолите ли направить сюда ваши прелестные стопы? И, если не затруднит, то побыстрее! Ровена! Хельга!

Не в силах вымолвить ни единого слова, вышеозначенные дамы продолжали хихикать, пока в этом голосе не послышалось раздражение:

— Куда вы запропастились?! Я хочу показать вам потолок. А еще, я очень голоден! Где вы?

Вдоволь посмеявшись над попыткой Годрика сложить для них высокопарный спич, обе волшебницы встали и принялись отряхивать одежду от приставших травинок. Холщовую сумку с перьями и пергаментом Хельга перекинула через плечо и, вытянув из прически перо, тряхнула густой гривой золотистых волос. Рядом с Ровеной словно еще один закат запылал, и она вновь подумала почему-то, что Салазар уж точно не заслуживает этой здоровой, цветущей красоты.

— Пятьдесят семь детей. В возрасте одиннадцати лет, — тихо проговорила Хельга, глядя на величественные очертания замка. — Завтра.

Леди Рейвенкло проследила за ее взглядом и у нее перехватило дыхание: на фоне алого заката великолепие Хогвартса стало еще заметнее, еще ярче, еще острее... Ничто не могло с ним сравниться. И он принадлежал им.

— Мы изменим мир, — выдохнула Хельга.

— Я знаю, — эхом вторил ей голос подруги.

Они медленно побрели обратно. Где-то пел свою монотонную песню сверчок, а в воздухе разливался чуть терпкий запах дикого леса и новеньких теплиц. Ровена с наслаждением вдохнула ароматы близящейся осени, и снова на ум ей пришло, что нигде не видела она места краше, чем здесь.

Из задумчивости ее вывел мягкий и чуть рассеянный голосок Хельги:

— До чего же чудесная гостиная у тебя получились. Все постарались на славу, но твоя все равно лучше остальных. Оттого, что синяя, а я всегда любила синий цвет.

Сумерки надежно укрыли просиявшее лицо будущего декана Рейвенкло. Единственное, о чем она сейчас искренне сожалела, что не может вернуть подруге комплимент не солгав. Потому и ответила вопросом на вопрос:

— Раз тебе нравился синий, почему тогда ты выбрала черный с желтым? Если не секрет, конечно.

— Не секрет, — улыбнулась Хельга. — Черный — это полное отсутствие цвета. В самом начале, когда человек еще ничего не знает и только собирается что-то сделать, всегда присутствует темнота, неведение. Еще неизвестно, что у него получится, куда его приведут мечты, кто он и что он, в конце-концов. Вот это все и символизирует черный.

— Но противоположный ему цвет — белый, не желтый, — быстро возразила Ровена.

— Да, белый. Но есть одно "но": никто и никогда не сможет вместить в себя абсолютно все качества, потому что белый — самый сложный, он содержит в себе все оттенки, какие только существуют в природе. Единственное, что нам остается, это постараться сделать мир чуточку светлее. И теплее. А для этого есть только один цвет — желтый.

У Ровены слезы выступили на глазах: ей и в голову не приходило, что ответ может быть настолько логичным и исчерпывающим. Теперь она уже корила себя за то, что плохо думала о цветах Дома Хаффлпафф. Но еще кое-что не давало покоя:

— Послушай, я хочу спросить тебя...

— М-м?

— Но отвечать ты не обязана.

— Все в порядке, спрашивай.

Ровена остановилась.

— Возле камина есть скульптура барсука. Хотя... — смутилась она. — Неважно. Наверно, я не должна была...

Хельга рассмеялась и тоже остановилась:

— Ты знаешь, что такое сет?

Тщетно Ровена пыталась вспомнить, что могло значить это немудреное слово, пока не сдалась:

— Нет, — честно призналась, выжидающе глядя на подругу.

— Это разветвление подземных тоннелей. Строят их барсуки. Поколение за поколением, предавая своим родичам, а те — своим. Иногда они простираются так далеко, что могут занимать целую долину. В тех местах, откуда я родом, их очень много.

Ровена внимательно посмотрела на Хельгу:

— Ты уверена, что хочешь открыть мне остальное?

— Я знаю, что ты не расскажешь об этом своим ученикам. Хотя бы потому, что все знакомы с твоими принципами. А Годрику и Салазару говорить не стоит. Иначе оба они захотят дать своим студентам преимущество подобного знания. Я же хочу, чтобы у Дома Хаффлпафф было что-то свое, присущее только моему факультету, понимаешь?

Ровена кивнула.

— Что же касается барсука, то это ручка от потайного входа. Я начала строить тоннель сразу, как только мне выделили часть замка. И он все еще в процессе постройки. Если не успею закончить сама — оставлю следующему поколению. Сейчас пока готов только проход с коридорами, ведущими в три большие комнаты. На тот случай, если моим ученикам захочется вдруг полетать на метле зимой. Представь только, — мечтательно улыбнулась Хельга, — представь хоть на мгновение, каким станет Хогвартс через тысячу лет!

— Тысячу! Ты шутишь! Я не стала бы заглядывать так далеко...

— Брось, ты тоже думала об этом. Я же видела, что ты оставила верхние полки пустыми у себя в гостиной. Для чего, если не для того, чтобы впоследствии их заполняли книгами? Библиотека Рейвенкло может пополняться не один год. Этот процесс вполне может затянуться на добрую тысячу лет. Все мы: и ты, и я, и Салазар с Годриком, оставляем наследство для тех, кто придет после нас.

Ровена задумалась. До этого момента ей казалось, что огромное количество полок потребовалось, чтобы оживить стены замка. Но нет. Хельга была права. В самых скрытых тайниках сердца она и в самом деле лелеяла смутную надежду, что Хогвартс ожидает большое будущее, и их труды не пропадут даром. Что в свое время их последователи станут заполнять новыми книгами те полки, что хранят прикосновения ее рук.

Так, в раздумьях, они подошли к дверям замка. Годрик с таким нетерпением ожидал их, что почти выпрыгивал из башмаков. Ровена даже испугалась: уж не заболел ли? Но причина лежала на поверхности — как и все, он тоже волновался о завтрашнем дне. Да еще и закончил расписывать потолок, немудрено, что...

— ...у тебя на ушах краска, — уже спокойно обронила Ровена, проходя мимо него.

— Идите и посмотрите! — не унимался Годрик. — Я собираюсь оживить наше небо!

Хельга взвизгнула от восторга и, все такая же босоногая и растрепанная, с приставшими к волосам травинками, побежала в Большой зал. Ровена увидела, как она идет прямо к Салазару и замерла: очень уж сурово он скрестил на груди руки и неодобрительно поглядывал на ее неряшливый вид. Однако, всю его суровость как рукой сняло, когда он потянулся к ней, чтобы хоть немного привести в порядок длинные золотистые пряди. Наблюдая, как его руки, поправляющие сияющие локоны, задерживаются в них дольше, чем требует необходимость, Ровена только теперь убедилась, что Хельга говорила правду. А та все улыбалась ему и тараторила без умолку, а потом и вовсе рассмеялась, увидев, как он снова хмурится.

— Похоже, у них все в порядке? — выглянул из-за плеча Ровены Годрик. — Вот и хорошо. Нам завтра и так предстоит уйма работы, не хватало только пустых ссор накануне открытия школы. И, кстати, Салазар заметно повеселел, когда закончил сегодня отделку гостиной. Так и сказал: "Обожаю живопись!", представляешь?

— Невероятно, — иронично заметила Ровена.

— Просто, он очень необычный, вот и все. Никогда не думал, что он согласится преподавать руны. Кто угодно, только не он. Помнишь, как я уговаривал тебя вести маггловедение? Посуди сама, кто еще, кроме тебя, смог бы взять его на себя?

Ровена пожала плечами:

— У тебя бы точно не получилось.

Годрик широко улыбнулся:

— Зато мне и в голову бы не пришло, что ты захочешь заняться трансфигурацией. Между прочим, я ведь и сам хотел преподавать ее.

Волшебница фыркнула:

— Ну уж тут одно из двух: или ты учишь детей, или остаешься наедине с двумя десятками непосед, которые так и норовят превратить друг друга в жаб. Бьюсь об заклад, ты бы сперва учил их левитировать без палочки, а потом, втайне от меня, превратил кабинет чар в класс обучения живописи.

— Вряд ли ты позволила бы мне такое, — заключил он и взял ее за руку. — Идем. Пора закончить потолок.

Они прошли в центр Большого зала и, по мере того, как подходили, все явственнее доносился до них разговор Салазара и Хельги:

— ... хочешь, чтобы я поверил, будто оно сделано из сахара?

— Попробуй, это вкусно.

— Вот уж нет! Не все разделяют твое удовольствие от жевания перьев.

Хельга вздохнула и поднесла нечто, напоминающее перо пятнистой совы, к губам. Потом высунула кончик языка и положила на него краешек перышка.

— Отвратительно... — пробурчал Салазар, но внезапно замолчал, чуть наклонившись, заглянул ей в рот и ошеломленно выдохнул:

— Растворяется...

— Я ховоила 'иве, — пролепетала Хельга, продолжая ласкать языком нежную сладость. — Хахар.

Ее забавная речь заставила губы Салазара изогнуться в чем-то похожем на улыбку. Ровена с удивлением отметила, что это была не любезная и хитрая гримаса, которую он адресовал ей утром, а весьма непривычное для его лица действо. Хотя бы потому, что его, обычно бледные, щеки слегка порозовели. Эта улыбка была настоящей.

— Хорошо, — согласился он. — Сахар, так сахар. Еще есть?

— ... аей ...умке...

— В ее сумке, — перевела Ровена, указывая на холщовый сак, лежащий на полу.

Салазар порылся в нем и достал длинный деревянный пенал. Открыл его и бегло осмотрел содержимое.

— Красота какая. Они с островов.

— Угу. Тех, что за дальними материками, в безымянном море, — справившись с пером, ответила наконец Хельга. — Достать их невероятно сложно, но я смогла.

Тут она озорно стрельнула глазами в сторону Ровены и продолжила:

— Даже несмотря на то, что они безумно дорогие. Я хотела положить по одному из них на подушку каждому ребенку. Как символ того, что обучение здесь будет похоже на их вкус, такое же легкое и приятное. Но если тебе не нравится эта затея...

— А хватит ли их на всех? — озабоченно прервал ее Салазар. — Может, стоит послать за ними, чтобы еще привезли?

— Хватит, — тепло улыбнулась Хельга, затем повернулась к Годрику и ткнула в его сторону остатками пера, как копьем, — значит, ты хочешь заставить потолок двигаться?

Тот радостно потер руки и торжественно объявил:

— Всегда к вашим услугам, господа. Палочки наизготовку!

— Все?! — растерянно моргнула Ровена.

Но, прежде чем она дотянулась к висевшему на поясе чехольчику, внезапно погас свет, и в кромешной темноте отчетливо прозвучал бодрый голос Годрика:

— Все. Я хочу, чтобы мы сделали это все вместе.

— Но... Это ведь ты его нарисовал... Люмос!

Лицо Салазара, подсвеченное неровным светом заклинания, выглядело странной жуткой маской. Ровена вздрогнула.

— Нарисовал, да. Но я не смогу пробудить его в одиночку — он слишком большой.

Ровена нащупала палочку и тоже зажгла ее, направив свет прямо на Годрика. Раньше он никогда не позволял никому даже пальцем прикоснуться к своей работе.

Затем загорелась палочка Хельги:

— Ты серьезно? Но как? Какое заклинание сможет вызвать такое количество магии?!

— Полагаю, Эннервейт мог бы... — начал Салазар, но Годрик только покачал головой:

— Нет. Оно должно быть более направленным, чтобы у него получилось вдохнуть в нарисованное небо настоящую жизнь. Поэтому вам предстоит вложить в заклинание всю свою веру, иначе ничего не получится. Думаю, самым идеальным для этой цели станет Эксцито, потому что только оно, многослойное по сути, сможет упорядочить все необходимые нам элементы.

Ровена, как зачарованная, не могла отвести глаз от его лица. Никогда прежде ни одна чужая идея не могла увлечь его с такой силой. И сейчас, одержимый уже наполовину сбывшейся мечтой, исполненный благородного величия, он показался ей полубогом. А Годрик вдруг повернулся к ней и, чуть прищурившись, тихо сказал:

— Мне бы хотелось, чтобы ты разбудила солнце. Попробуешь?

Подняв глаза, Ровена попыталась увидеть в непроглядной черноте потолок. И, от мысли, что именно им предстоит сделать, внезапно ее охватил озноб.

"Разбуди солнце..." Неужели наша сила настолько велика?..

Волнуясь, она медленно направила палочку вверх:

— Нокс!

Последние огоньки погасли, и четверо волшебников погрузились во мрак.

Ровена смежила веки и постаралась вспомнить самый солнечный день, какой она когда-либо видела. Сосредоточенная и напряженная, как сжатая пружина, мысленно она воскрешала в памяти прозрачное голубое небо, пронизанное расплавленным золотом солнечного света. Его пылающие лучи бесконечным потоком заливали небосвод от края до края и, на какое-то мгновение, ей показалось, что она почти физически ощущает на коже его горячие прикосновения. Крепко зажмурившись, волшебница увидела, как огромное яркое светило заполонило собой все пространство, и, черпая из самых глубин своей силы, отдавая всю себя без остатка, взмахнула палочкой:

— Эксцито дивум путуэланус эт солис!*

Ее голос эхом прокатился от камня к камню, и Ровена почувствовала, как в груди зародилось что-то обжигающе-горячее. Некая раскаленная субстанция неудержимо пробежала по плечу вверх и стремительно промчалась к руке, с зажатой в ней волшебной палочкой, чтобы со звуком лопнувшей струны выстрелить потоком слепяще-белого света.

Все четверо спешно прикрыли глаза рукой и попытались рассмотреть купол. Когда же это наконец удалось, то изумлению их не было предела: над головой, в самом центре расписного потолка, сияло... самое обыкновенное солнце. Ровена, прищурившись, заставила себя посмотреть на него еще раз и ахнула:

— Годрик...

Светило, безмятежно висевшее в кобальтово-синем небе, не выглядело "как настоящее", оно и было самым настоящим солнцем, и ничем другим.

Гриффиндор подошел ближе и признательно склонил голову:

— Прекрасная работа. Спасибо тебе.

Потом повернулся к леди Хаффлпафф:

— Хельга, ты дашь нам ночь?

Но та, все еще с открытым ртом, увлеченно смотрела на солнце, и Годрику пришлось еще дважды обратиться к ней, прежде чем она услышала его.

— О! Да-да... ночь, — заторопилась волшебница, — конечно, конечно...

Хельга перебросила за спину свою роскошную гриву и, добиваясь максимальной концентрации, тоже закрыла глаза. Подняла палочку и...

— Эксцито нокс ноктис, кум нон солюм аструм, сед эциам луна!**

Большой зал погрузился во тьму. Резкий переход от света к мраку на мгновение ослепил их, но темнота эта была не пустой и всепоглощающей, а той, что наполнена мерным дыханием полуночи. То тут, то там стали появляться звезды, крохотные огоньки, загорающиеся один за другим. Ровена с восторгом следила, как они возникают из ниоткуда, и вдруг, вглядевшись более внимательно, у нее перехватило дыхание: все созвездия, что были знакомы с детства, раскинули над ее головой карту ночного неба, а когда прямо над ней медленно взошла огромная луна, она только и смогла, что с благоговением вздохнуть. И в этом бледном, голубоватом свете почему-то особенно ярко засеребрилось знамя Дома Хаффлпафф.

— Идеально, — проронил Салазар так тихо, что им показалось, будто этот шелестящий шепот мог прозвучать только у них в голове.

Хельга поймала взгляд Ровены и снова обратила взор к только что призванному в мир небосводу; величавому и, вместе с тем, самому обычному ночному небу.

Пришел черед Слизерина.

— Салазар.

Ожидая приказаний, тот повернулся и выжидательно уставился на Гриффиндора.

— Буря. Теперь мне нужна буря.

Салазар кивнул и поднял волшебную палочку. Не прошло и мига, как его уверенный и властный голос прозвучал под сводами замка:

— Эксцито темпестас, кум плювиа эт калиго-ребоаре!

Среди безмятежности сотворенной Хельгой ночи прокатился далекий рокот, а вслед за ним грянул гром такой силы, что вспышка молнии, расчертившая темное небо, казалось, расколола купол на сотни кусков. В самом центре, где раньше сияло солнце, сошлись багрово-фиолетовые облака, и хлынул проливной дождь. Причем, настолько натуральный, что Ровена увидела, как с высоты, тихо шурша, одна за одной срываются крупные, тяжелые капли. Опасаясь, что начавшийся ливень промочит ее насквозь, она обхватила себя руками и втянула голову в плечи. Однако, ни одной дождинки не упало ниже определенного уровня Зала. Восхищенная волшебница повернулась к Салазару и увидела, что чары нелегко ему дались: он тяжело дышал, а палочка в руке все еще заметно подрагивала.

— Отлично сработано, — крепко сжал его плечо Годрик.

Слизерин вскинул бледный подбородок, и улыбнулся одним уголком рта. Если бы Ровена знала его чуть хуже, то сказала бы, что он... польщен?..

Остался только Гриффиндор: он отступил на несколько шагов, поднял голову к своему творению и, устремляя палочку ввысь, воскликнул:

— Фиат целюм! Эксцито целюм тоталюс!

Вслед за его словами по Залу пронесся низкий гул, и до слуха волшебников донесся странный звук, похожий на стон; словно там, наверху, вздыхало и ворочалось живое существо. Украшавшие потолок цвета стали внезапно быстро сменять друг друга. Буйство красок как завораживало, так и могло свести с ума. Они сталкивались между собой с невероятной скоростью, пронзительно вспыхивая разноцветными огнями, пока, наконец, безумный калейдоскоп не стал темнеть по краям купола, приобретая черничный оттенок. Кое-где стали проглядывать звезды, а горизонт запестрел кроваво-красным закатом. Все стихло. И только в самом центре, на фоне иссиня-черного края неба, медленно проплывало пушистое золотое облачко.

Годрик, широко открытыми глазами, пожирал эту картину, как вдруг всплеснул руками и, как ужаленный, выбежал из Зала. Остальные переглянулись в недоумении, но тут и Салазар, внезапно осененный какой-то мыслью, тоже помчался за ним следом.

— Они сверяют его с открытым небом, — догадалась Хельга.

Схватила Ровену за руку и, не замечая больно впивающихся в босые ноги камешков, потянула ее за собой.

Обе волшебницы вихрем пронеслись через холл и вылетели на лестницу: Салазар с Годриком стояли на верхней ступеньке и благоговейно созерцали то же самое золотистое облако, которое было точной копией того, что они создали всего несколько минут назад. Увидев эту волнующую картину, Хельга охнула. Медленно подошла и встала рядом с Салазаром. Ровена же, приблизившись, остановилась возле Годрика, с интересом наблюдающего как на небосклоне постепенно зажигаются все новые и новые звезды. Никогда прежде не испытывавшая подобного умиротворения, Ровена подняла глаза к небу: Орион, Заяц, Большой пес и Малый, Близнецы и Телец. Сириус... Звезды и они. Все четверо. На пороге чего-то... неизведанного.

Как там сказал Годрик? "Накануне великого приключения"?

Она почувствовала, как руки коснулась теплая ладонь Гриффиндора. Он посмотрел в ее сияющие глаза и спросил только одно:

— Ты готова?

Ровена задумалась. Потом так же, как и он, нашла ладонь подруги и легонько пожала обе:

— Думаю, да. Хельга?

Та рассмеялась:

— Ни в коей мере! Но постараюсь сделать все от меня зависящее. Салазар?

Ответ Слизерина не заставил себя ждать:

— Готов.

— Я тоже, — следом за ним отозвался Годрик, и второй раз за сегодняшний день у Ровены навернулись на глаза слезы.

Или это ветер, прилетевший с озера, мягко коснулся их взволнованных лиц? Подумать об этом она уже не успела, потому что Годрик сжал ее руку чуть крепче и тихо повторил:

— Я тоже.

Примечания:

*Excito Divum Puteulanus et Solis! — Солнце, сияющее в синеве неба, пробудись! (лат.)

**Excito Nox Noctis, cum non solum Astrum, sed etiam Luna! — Ночь, наполненная тьмой, звездами и луной, пробудись!(лат.)

Excito Tempestas, cum Pluvia et Caligo-Reboare! — Буря, с дождями и грозами, пробудись! (лат.)

Fiat Caelum! Excito Caelum Totalus! — Да будут небеса! Свод небесный, пробудись! (лат.)