Правление Желтого короля (джен)

— Есть психологи, которые считают, что эволюция для того научила нас думать о своих мыслях, ментализировать и сопереживать, чтобы мы могли сосуществовать с себе подобными. Вот представьте людей, живущих десять тысяч лет назад. В нашей охотничье-собирательной эре нет ничего, что помогает выжить в дикой природе. У нас нет никаких особенностей, позволяющих эффективно защищаться или нападать — ни клыков, ни рогов, ни толстой шкуры. — Растин Коул ущипнул бледную кожу предплечья, посмотрел на молодого, наивного репортёра и, беспечно пожав плечами, хитровато улыбнулся. — Мы не самые быстрые или сильные. Нам единственным нужно прикрывать наготу. Нагишом мы уязвимы. И что делать? Что же мы сделали? Мы начали взаимодействовать — вот, что — и в этом нам не было равных. Мы развили в себе способность понимать друг друга, научились влезать в чужую шкуру и сотрудничать в общих интересах — именно это сделало нас конкурентоспособными. Все низшие потребности были удовлетворены, понимаете? Еда, кров, выживание вида. Мы объединялись, чтобы охотиться, выращивать еду, строить, защищаться. — Какое-то время Раст просто сидел, не говоря ни слова, приподняв уголок рта, будто недоуменно, и смотрел в пустоту, представляя это всё. Затем его лицо омрачилось. — Знаете, я начинаю думать, что это был наш золотой век, потому что с тех пор мы только и делали, что пытались удовлетворить потребности высшего уровня, так, «для галочки», просто вычёркивали их, как из списка покупок. Но все потребности, кроме самых базовых — это просто дерьмо самосознания. Для выживания оно не нужно. Это гордыня заставляет нас думать, что развивая интеллект, мы улучшаем свою жизнь. Нас просто понесло, приятель. С тех пор единственное, чего мы добились, это разорвали связь с природой, потому что решили, что она нам не нужна.

Он затушил дымящийся окурок, предварительно прикурив от него новую сигарету, и, глубоко затянувшись, откинулся на спинку стула. Ухмыльнулся.

— Всё верно, мы решили, что она нам больше не нужна. Мы покупаем еду в магазине, тепло приходит прямо в дом по трубам, а свежей воды можно набрать из-под крана. Взаимодействие происходит где-то там, без нас. Мы носим маску цивилизованности, которая прячет под собой нашу истинную суть — паразитирующих друг на друге и грызущихся между собой животных. И пока мы носим эту маску самоуважения и уверенности в себе, а в руки нам всё попадает уже упакованным и красивым — где тут взяться необходимости сопереживать и взаимодействовать, а? Кому нужно понимать соседа? Он ведь не присмотрит за твоей семьёй, когда ты умрёшь, и не пойдёт с тобой на охоту, если у тебя закончится еда. Теперь всех волнует самосовершенствование. В гонке за самосознанием, этим чудом из чудес, сам фундамент рушится у нас под ногами. Но этой высшей ступени не существует. А теперь мы перестали развивать единственную, — он поднял указательный палец с сигаретой, зажатой между ним и средним пальцем, — …единственную способность, которая давала нам преимущество — сопереживание. Это мы потеряли. Ради ошибки, ради этого замкнутого круга — выдумки, основанной на выдумке.

Он покачал головой, медленно моргнул и подался вперёд, выставив палец навстречу слушателям.

— Вы обречены. — Он неспешно указал обратно на себя. — Я-то точно обречён. Лучше уж быстрая смерть, вы так не думаете?

Растин улыбнулся, зная, что репортеру не по себе.

Видеокамера продолжала снимать, запечатлевая в вечности голос и пепел, падающий с сигареты, и скрип металлического стула, когда Раст откидывался на спинку и касался стола, сметал сор, и дыхание репортера, что набирался смелости задать следующий вопрос.

Видеокамера записала этот вопрос.

— На суде, как и в апелляциях, вы настаивали на своей невиновности. Не хотите сейчас — сегодня — поменять свои показания? — Репортёр с видимым усилием сглотнул, стараясь заставить голос звучать ровно. — Отсрочки уже не будет. Губернатор от этого дела открестился… как и от вас.

Раст выдержал его беспокойный взгляд и отразил его, как зеркалом.

— То есть, вы считаете, что сказав правду, я ничего не потеряю. Или, может, вы предлагаете мне, — он пренебрежительно взмахнул рукой, — спасти свою душу, сделав признание. Признания неплохо продаются, а?

Раст сжал губы; у любого другого это могло быть знаком раздумий, но у него означало пренебрежение и осознание бессмысленности происходящего. Фыркнув, он подался вперёд, оказавшись с репортёром буквально лицом к лицу; тот явно старался выглядеть спокойно, не дать слабину под давлением глаз, повидавших немало ужасов и таивших в себе уверенность, что им предстоит увидеть ещё и ещё.

— Невинных не существует, — сказал Раст. — В этой реальности, в этой аберрации природы все мы виновны. — Он снова отодвинулся, зажёг следующую сигарету окурком предыдущей. — Хотя тех девочек я не убивал, если вы об этом. — Он выдохнул дым. — Вам ведь не позволят принести пива?

— Э-э, нет.

— Значит, в прошлый раз пива тоже не было. И в следующий раз не будет. Мы с вами уже разговаривали раньше, вы и я. Тысячу тысяч раз. И будем повторять это ещё тысячу тысяч раз. — Он махнул рукой охраннику. — Мы закончили.

— Но вы обещали мне пятнадцать минут.

Раст медленно моргнул. — Вы верите обещаниям мертвеца?

Затем снова фыркнул.

На этом запись обрывалась.

Марти пожевал губу, уставившись в пустой экран.

— Это всё? Больше он ничего не говорил? А вы не скрываете какое-нибудь сочное доказательство его вины, такое, чтоб уж точно, раз и навсегда?

Когда один из детективов покачал головой, Марти смотрел на него так долго, что тому стало неуютно, а затем ткнул мясистым пальцем в лежащие перед ним бумаги.

— Это изменило мою жизнь, это дело, это… — Он рассерженно поджал губы. — Зачем вы снова это вытащили? Что вы хотите от меня получить, заставляя смотреть? Я уже видел эту запись, полную версию, двенадцать лет назад, когда Раст ещё… — Его лицо исказилось, он не смог закончить предложение.

— Полную версию?

— Вы что, видели только этот кусок? — Марти неверяще поднял брови. — Ох, Раст… Он всех в дерьме извалял, опустил абсолютно каждого — детективов, которые работали над заново открытым тогда делом, губернатора, прессу, церковь, свою мать, вашу мать, всех. — Он поморщился. — Всех, кроме меня.

— Почему не вас?

— Будь я проклят, если знаю. Он был такой занозой в заднице. — Марти повесил голову. — Я для этого слишком стар. У меня внуки — внуки, понимаете? Мне все это ни к чему.

— Мы бы хотели проконсультироваться с вами в связи с кое-какими новыми данными.

Воздух в комнате будто застыл, постарел на несколько веков вперёд, замер, как и они сами на своих позициях; пыль осела, и её снова потревожили, и она осядет снова и вновь будет потревожена... комната, где безумие сосуществует с рассудком, в ужасе взирающим на мир.

— Нашли ещё одно тело, я прав? Очередную жертву.

Он кивнул ещё до того, как они успели ответить. Слова, что уже были сказаны раньше, будут повторены, олицетворение бесконечной тщетности.

Он не мог не спросить:

— Этот труп, он давнишний или… свежий?

— Свежий, совсем свежий.