Юлька-июлька (джен)

Таиска вцепилась в Юльку сразу с утра, как только Юлька в группу зашла.

— Ой, Юу-уль, чего скажу! Я вчера целовалась!

Это убойное заявление было сделано драматическим шёпотом, громко отразившимся от стен раздевалки.

— Таиска, ты чего орёшь? Услышат же! — Юлька была рада уже тому, что провожавшая её сегодня в садик мама зачем-то задержалась на первом этаже, у медсестры. Таиска пришла раньше и караулила Юльку — сейчас в раздевалке они были только вдвоём.

— Ой, подумаешь! Мама знает, я ей всё сразу рассказала, а на других мне пофиг. Ой, он такой прикольный, я прямо не могу!

Таиска всё время влюблялась в кого-то. То в новенького мальчика, пришедшего в группу. То в киноартиста, играющего главную роль медведя в сказке. То в слесаря дядю Вову, чинившего кран в группе. Все Таискины влюблённости вспыхивали внезапно, но все были очень сильными, и все были навсегда. И Таиска рассказывала Юльке всё-всё, ведь они были самыми лучшими подружками, навсегда. Юлька выслушивала, но ничего уже не говорила: знала, что у Таиски это — точно не навсегда. Иногда Таискина влюблённость продолжалась даже целую неделю. Потом Таиска забывала, в кого влюбилась. К этому времени на горизонте возникал следующий принц, и в её маленьком сердечке просто не хватало места для двух влюблённостей разом.

— Ой, Юу-уль, Денис такой прикольный! Он же на полгода целых меня старше. Что рыжий и веснушки у него — так фигня это, его мама золотым называет! Он вчера поспорил со мной, что мне слабо с ним в подъезде поцеловаться, а я сказала, что не слабо! И мы аж три раза поцеловались, прямо как взрослые!

Юлька слушала подружку, а сама быстренько переодевалась.

Потом пришла с первого этажа мама, предупредила Юльку, что сегодня её заберёт Виктория, и ночевать Юлька будет у неё: у папы на работе отмечают папин юбилей, ему тридцать лет. А утром мама её от Виктории заберёт. Потом мама чмокнула Юльку в носик, как обычно, попросила её вести себя хорошо и не хулиганить. И Таиску попросила тоже вести себя хорошо и не придумывать приключения для них обеих. Мама ушла, а Юлька стала ждать вечера.

По пятницам Юлька часто ночевала у Виктории, даже и без всяких юбилеев. Виктория приходилась мамой Юлькиному папе Славе, значит, Юльке она была родной бабушкой. Но она страшно не любила, когда её называли бабушкой: говорила, что ещё слишком для этого молода и красива. И правда, лицо Виктория мазала какими-то особенными кремами, волосы красила в каштановый цвет и любила напевать, когда готовила обед или убиралась. Голос у неё был молодой и красивый. И Юльке было велено называть Викторию просто по имени. У Виктории в доме было много интересных и красивых вещей, и Юльке разрешалось многое из того, что запрещали дома: часто Юлька ела там на ужин китайскую лапшу, а мама ей этого не позволяла. И можно было есть чипсы, и смотреть телевизор сколько угодно: Виктория даже не проверяла, что там Юлька смотрит. Она только просила не рассказывать маме, но Юлька же не дура — конечно, она не рассказывала; расскажешь — и опять в доме будет ругань, и лапши китайской не получишь больше. Будут кормить одной овсяной кашей.

* * *

Утром Юлька вышла на кухню в пижамных штанах и маминой старой майке: она всё время так спала. Мама не велела бродить в плавках даже дома, тем более в гостях, а тем более — в гостях у Виктории. К тому же Юлька по ночам сильно вертелась и часто скидывала одеяло. И мама боялась, что Юлька простудится. А Юльке всегда было жарко.

Вот она и вышла на кухню — как обычно, с полузакрытыми глазами. А на кухне, за столом, сидел посторонний дядька. И пил кофе, который Юльке пить не разрешали. Юлька увидела незнакомого взлохмаченного дядьку с чёрными блестящими глазами и испугалась. И замерла в дверях.

— Привет! — сказал незнакомый дядька. — Ты Юлька? Привет, пельмешка!

Юлька поняла, что дядька не опасен. Он же знает, как её зовут, значит, Виктория его пустила. Значит, он свой. Она, снова прикрыв глаза, прошествовала к холодильнику, достала любимый вишнёво-черешневый сок, налила его в свою чашку — стеклянную, с картинкой ангелочка с розовыми крылышками — и стала пить маленькими глоточками.

Но с дядькой нужно было всё-таки разобраться. Не могла же она просто уйти, в самом деле!

— Ты кто? — это был первый пришедший в Юлькину голову и самый простой вопрос.

— Я — Серёга. Человек.

Юлька мрачно воззрилась на дядьку в ожидании, что ещё он скажет. Но дядька молчал и лыбился, очень довольный. Юльке сильно захотелось сказать ему какую-нибудь гадость, но она не рискнула. Мало ли, взрослые вечно друг друга защищают, скажешь гадость — тебе же и попадёт.

— А почему ты у нас на кухне сидишь? — спросила Юлька хрипло: сок всё-таки был холодный, мама заругает, если горло заболит. Мама не разрешала пить сок прямо из холодильника. Юлька делала это тайком, папа её не выдавал. А Виктория считала, что сок из холодильника только закаляет ребёнка. Вдобавок сегодня можно было сказать, что вот этот дядька ей разрешил.

— Я в гости приехал, — серьёзно, уже без всякой улыбки, ответил дядька, — к маме.

— А почему ты здесь, а не ушёл к своей маме? — Юлька немного удивилась, дядька был какой-то странный.

— А это — дом моей мамы. Виктория — моя мама. А твой папа — мой брат. А ты — моя племянница, Юлька-июлька!

— А меня так только мама называет, иногда. А тебе никто не позволял! — всё-таки не удержалась Юлька.

Дядька почему-то её сейчас очень сильно бесил. Бояться незнакомых дядек её всё время учили взрослые. Если бы Юлька боялась, не было бы ничего удивительного, но испуг куда-то делся, и сейчас она злилась. Это было странно.

В прихожей хлопнула дверь; это за Юлькой пришла мама. Мама заглянула в кухню и сразу защебетала своим самым очаровательным голоском:

— Ой, Серёжа! Ты приехал уже? А мы тебя через два дня только ждали! — и гораздо более строгим голосом, уже Юльке: — Юлька, привет, ты уже проснулась? Давай, одевайся скорее, мы торопимся, — и снова дядьке: — Серёжа, ты же придёшь к нам сегодня? Виктория обещала прийти, посидим, споём — давно ты не был у нас, вот Слава обрадуется!

Дальше была суета, Юлька торопливо собиралась, чуть было не забыла свою любимую сумку на цепочке. По дороге домой Юлька расспрашивала маму, что это за дядя Серёжа такой и почему она, Юлька, с ним не знакома.

Мама сказала, что дядя Серёжа — правда, папин родной брат и на самом деле сын Виктории. Что четыре года назад, когда Юлька была совсем ещё крошечной, он уехал на работу в Санкт-Петербург, теперь живёт там. Что работа у него очень важная, и приехать всё это время в гости он никак не мог, а вот теперь собрался, как раз к папиному дню рождения. Только все думали, что к самому дню рождения он не успеет, а он поменял билеты — и успел! И это очень хорошо: потому, что папа будет рад, и ещё потому, что дядя Серёжа весёлый и хороший.

Вчера у Юлькиного папы Славы был день рождения, и он приглашал своих друзей с работы в кафе. А сегодня вечером все родственники должны были собраться у Юльки дома, и мама готовилась к приёму гостей. Поэтому сразу заставила Юльку завтракать. Кашу Юлька есть не стала, а блинчики маме было делать некогда. Так что мама быстренько сделала Юльке горячие бутерброды с помидорами, сосисками и сыром, велела переодеться в старые джинсы и отпустила гулять, настрого предупредив, чтобы со двора — ни шагу.

Во дворе на лавочках постоянно сидели знакомые бабушки и никому не давали в обиду играющих во дворе детей. И за порядком следили. Ну, как следили? Если никто не дрался и не орал благим матом, бабушки не обращали на детей внимания. Ухитрилась же Таиска вчера целоваться со своим очередным принцем чуть ли не под самым носом у бабушек! Но если вдруг старшие начинали младших обижать или во дворе появлялся кто-то подозрительный, бабушки обязательно вмешивались и наводили порядок.

Таиска уже была на улице. Почему-то одна, и недалеко от Юлькиного подъезда. Похоже, ждала Юльку. И вид у неё был надутый.

— Привет! Чего ты надутая такая?

— Ничего. Тебя жду, а ты всё не идёшь. Мне скучно.

— На качели пойдём?

Они пошли на качели, но Юлька видела, что подружка в плохом настроении не потому, что долго Юльку ждала. Не дольше обычного. И когда дождалась, не стала веселее. Но приставать с расспросами Юлька не стала: Таиска всё равно же рассказывала про всё сама, всегда. И Таиска рассказала, что Денис, с которым она вчера целовалась, разболтал об этом всем знакомым мальчишкам. Он, оказывается, поспорил, что поцелуется с Таиской, а Таиска и повелась, как дура. Мальчишки стали ржать, а Таиска обиделась, кинула в Дениса половинкой кирпича и попала ему по ноге. Он заревел и пошёл домой, жаловаться маме, наверно. Теперь Таиска боится, что её будут ругать.

— И чего в кино показывают, неправда всё! Фигня все эти поцелуи, обслюнявил всю, еле вытерлась. Дурак рыжий.

Юлька промолчала. Зачем напоминать подружке, как сегодня в садике она гордилась, что совсем взрослая? Таиска и так расстроилась из-за этого дурака Дениса. И чего она с ним целоваться пошла? От любопытства, наверно. Доверчивая слишком; мама всегда Юльке говорила, что дети доверчивые, вот уж Таиска — точно, очень доверчивая. Чтобы поднять настроение Таиске, Юлька позвала её домой — попить. У мамы точно был вишнёвый компот.

Компот нашёлся, Таиска повеселела, а мама не позволила Юльке снять ветровку:

— Ну и что, что тепло? А ветер какой! Мало того, что не лето, а даже и не май ещё! Юля, далеко не уходи, скоро позову обедать.

День до обеда был совсем обычный. Вышел гулять Вадик с пятого этажа. Юлька знала, что нравится ему, но сама думала о нём, как о младшем братишке. Вадик был мелкий и худенький, Юлька была выше его на целую голову. И присматривала за ним: старшие пацаны задирали мелкого, и Юлькино презрительное: «Пфе!» иногда помогало. Не станешь же лупить вредную мелочь при девчонке. А Вадик отбивался, в основном, словами — матерными, побить обидчиков не позволял малый вес.

Компания устроилась на крылечке магазина. Магазин закрыли на ремонт, рабочие приходили не каждый день, сегодня никого не было. Крылечко не было видно бабушкам — торец дома не просматривался с лавочек, на которых бабушки сидели, и компания собиралась поиграть в карты, которые вынес Вадик. Четвёртым был Илья, мальчик из соседнего подъезда. Правда, он всё время отвлекался — ему было уже десять лет, и бабушка всё время отправляла его гулять с младшей сестрой, а за маленькой приходилось присматривать, она на месте сидеть спокойно совершенно не могла. Юлька с Таиской помогали Илье присмотреть за малышкой. Так что в карты поиграть не получилось. Просто сидели на досках и болтали, обо всём и ни о чём. Вадик рассказывал про фильм, который недавно видел, но понять что-то было трудно: «А он ему с ноги — дыщь! А тот обратно ему — бац!»

А потом мама позвала Юльку обедать: чтобы не выходить на улицу, покричала в окно: «Юу-уля-а!» Мамин высокий голос было очень хорошо слышно. И Юлька пошла обедать.

После обеда мама снова отпустила Юльку на улицу, спросила только, с кем она гуляет. Юлька сказала, что с Ильёй и Таиской, и мама спокойно её отпустила: Илье доверяли все мамы во дворе, он был очень серьёзный мальчик.

Когда Илья с сестрёнкой ушли домой, а за Таиской пришла мама и увела её, стало скучно. А ещё усилился ветер, стало холодно. И Юлька с Вадиком собрались по домам.

Сидевшие на лавочке у подъезда бабушки выглядели странно. Они улыбались — не смеялись, а тихонько улыбались и слушали. Открытые окна Юлькиной квартиры выходили во двор, и было очень хорошо слышно красивое пение на два голоса: Юлька даже узнала один — высокий. Мамин. Маме вторил незнакомый мужской голос, слышно было и гитару.

В лунном сиянье ранней весною

Помнятся встречи, друг мой, с тобою.

Динь-динь-дон, динь-динь-дон —

Колокольчик звенел,

Этот звон, этот звон

О любви сладко пел.

Мама любила эту песню и напевала её иногда, потихоньку. Но так красиво, как сегодня, у неё никогда не выходило. Сегодня голос её звучал в полную силу; второй голос — мужской — сплетался с ним, поддерживал — и получалось настоящее волшебство. Юлька застыла, распахнув глаза — это было удивительно.

— Что, Юлечка, красиво звучит? — спросила сидевшая на лавочке бабушка Вадика, тётя Тамара. — Это ваш гость, он уж почти час целый поёт, не хуже концерта в филармонии. Откуда же он взялся, Юля?

— Это мой дядя Серёжа, — неожиданно для себя самой ответила Юлька, — он приехал папу моего с юбилеем поздравить. Они братья, родные.

Надо было убегать: тётя Тамара была очень любопытна и сейчас просто должна была вцепиться в Юльку с расспросами, а Юльке этого очень сильно не хотелось.

— Пока, Вадик! — она махнула рукой и шмыгнула в подъезд.

Здесь пение тоже было слышно: гостям, наверно, стало жарко, и дверь в Юлькину квартиру была немного приоткрыта. Юлька тихонько пробралась в дом, скинула кроссовки, переобулась в тапочки и, дождавшись, когда песня закончилась и все зашумели и заговорили друг с другом, потихоньку прошла в комнату. Мама её сразу увидела, конечно. Выбралась из-за стола, стала спрашивать про всякое-разное, отправила мыть руки, попыталась накормить. Потом пошла на кухню — а Юлька в комнату.

Дядя Серёжа сидел не за столом, а немного в стороне, на стуле со спинкой, тихонько перебирал струны, мурлыкал что-то себе под нос.

Увидел, что Юлька смотрит на него — улыбнулся и подмигнул. Юлька почувствовала, как уши начинают гореть. Катастрофа.

Выручила Юльку Виктория:

— Серёжа, давай споём «Пару гнедых»!

Дядя Серёжа кивнул, и они начали вдвоём:

Пара гнедых, запряжённых с зарёю,

Тощих, голодных и жалких на вид,

Тихо плетётесь вы мелкой рысцою,

Вечно куда-то ваш кучер спешит.

Были когда-то и вы рысаками

И кучеров вы имели лихих,

Ваша хозяйка состарилась с вами,

Пара гнедых, пара гнедых.

Голос у Виктории был гораздо ниже маминого, но звучал тоже очень красиво, звук словно раздвигал всё вокруг и не помещался у Юльки в груди. Да и песня была такая печальная.

Кто ж провожает её на кладбище,

Нет у неё ни друзей, ни родных.

Несколько только оборванных нищих,

Да пара гнедых, пара гнедых.

Песня закончилась, Юлька еле сдерживала слёзы. Она спряталась в тени за спинкой кресла и всё время неотрывно смотрела на дядю Серёжу. Его лицо так менялось, когда он пел, глаза становились печальными-печальными, чёлка падала на лицо, когда он встряхивал головой. Он был невозможно красивый. А уж голос! Мягкий, кажется, негромкий совсем; но иногда он заполнял всю комнату, завораживал — Юлька даже прятаться забыла и вылезла из-за кресла чуть ли не с открытым ртом, позорище такое. И конечно, он её заметил! И снова подмигнул и улыбнулся! Юлька готова была провалиться сквозь пол на первый этаж, и снова уши начали гореть. Ну, что за наказание! Она снова постаралась спрятаться за креслом, ведь уйти хотя бы в другую комнату или на кухню она сейчас не могла, ну никак.

Дядя Серёжа запел смешную песенку про стаканчики, которые упали со стола и разбились. Но снова песенка оказалась печальной, хотя мелодия звучала весело, хоть танцуй. А слова были печальные, про горе и тоску, которых и рассказать-то некому. А потом, когда и эта песенка закончилась, дядя Серёжа сказал:

— Светик, вы же со Славой раньше так отлично вместе пели «Очаровательные глазки», тряхнём стариной?

И мама с папой спели эти самые «Глазки», Юльке очень понравилось! Особенно, когда папа в конце встал перед мамой на одно колено и спел один:

Я опущусь на дно морское,

Я поднимусь за облака,

Я всё отдам тебе земное,

Лишь только ты люби меня!

И тут Юлька снова глянула на дядю Серёжу, а он смотрел прямо на неё и улыбался. И глаза у него были такие тёплые, смеющиеся — но почему-то Юльке почудилось, что ему больно, гораздо больнее, чем бывает, когда свалишься с велосипеда и разобьёшь коленки.

До вечера ещё много песен спели. И про бирюзовые колечки, и про губы окаянные, и про несчастную невесту, которую сгубили — эту песню, конечно, Виктория попросила. А дядя Серёжа — специально для Юльки — спел песенку про Дон и Магдалину, она эту песенку знала и даже потихоньку подпевала про то, как из Ливерпульской гавани по четвергам суда уходят в плаванье и плывут в Бразилию. И подпевать дяде Серёже оказалось вовсе не так уж страшно.

Наконец за окном стало смеркаться, гости стали собираться и уходить. Позже всех задержались Виктория и дядя Серёжа; мама с папой и Виктория на кухне разговаривали о чём-то. Дядя Серёжа курил на балконе. Юлька играла на компьютере в «Супер-Марио» и не услышала, когда он зашёл. А услышала только, когда он начал петь, тихо и очень грустно:

Вы стояли в театре, в углу, за кулисами,

А за вами, словами звеня,

Парикмахер, суфлёр и актёры с актрисами

Потихоньку ругали меня.

Кто-то злобно шипел: "Молодой, да удаленький.

Вот кто за нос умеет водить".

И тогда вы сказали: "Послушайте, маленький,

Можно мне вас тихонько любить?"

Он пел с такой болью, что у Юльки перехватило дыхание. Про игрушку она забыла, и слёзы уже подступали — но тут в комнату вошла мама.

— Серёж, ну не надо, — сказала она, — всё равно ведь не вернёшь…

— Да. Правда. Не вернёшь, — каким-то надтреснутым голосом сказал дядя Серёжа, резко отставил гитару и вышел в кухню. И там уже весёлым голосом начал говорить Виктории, что в гостях хорошо, но пора уже и честь знать, и что он за прошедшие сутки спал часа четыре, и то — уже давно.

Мама тоже пошла на кухню и там напомнила папе, что ещё неделю назад он обещал Юльке отвести её в парк, на аттракционы; что завтра как раз воскресенье, а обещания нужно выполнять, настоящие мужчины всегда выполняют обещания. Дядя Серёжа даже как-то обрадовался, заглянул в комнату и спросил у Юльки:

— Пельмешка, а ты хочешь на аттракционы?

Кто бы сомневался, Юлька хотела, очень! И дядя Серёжа сказал, что тогда завтра все они — мама Света, папа Слава, он сам и Юлька — пойдут в парк.

Позже, когда Юлька уже легла в постель, мама, как обычно, зашла к ней в комнату пожелать спокойной ночи. От мамы пахло вином, совсем немножко.

— Тебе понравился дядя Серёжа? — спросила мама.

— Он очень красиво поёт. И сам красивый. Только очень грустный, — сказала Юлька.

— Несчастный он, Серёжка. У него недавно любимая девушка умерла. Заболела сильно очень, и у врачей не получилось помочь. Он её очень сильно любил и теперь горюет. Её тоже Юлия звали, как тебя. Ты на него не обижайся, он иногда про своё задумывается. Ладно?

Мама пожелала Юльке волшебных снов, поцеловала на ночь и ушла, слегка прикрыв дверь. Из комнаты родителей было слышно работавший потихоньку телевизор, папа с мамой о чём-то разговаривали. А Юлька лежала и плакала потихоньку. Было ужасно жалко дядю Серёжу и его девушку Юлю. И ещё Юльке было жалко себя. Она уже поняла, что влюбилась «без памяти», как это называла Таиска. Только эта любовь была совсем не такая, как Таискины любови.

Про эту Юлькину любовь не должен был знать никто. Никто не должен был понять, что Юлька влюбилась в дядю Серёжу: ни мама, ни папа, ни Виктория. Таиске Юлька ничего не расскажет, а сама подружка в жизни не догадается.

А пуще всего Юльке придётся скрывать свою любовь от самого дяди Серёжи. Вот он-то мог догадаться сам, да как бы уже не догадался, ещё раньше самой Юльки, недаром он так на неё смотрел сегодня — с ласковой и совсем не насмешливой улыбкой. Но она должна доказать ему, что вовсе не влюбилась! И поэтому завтра, когда все пойдут в парк, Юлька будет грубить, нахальничать и задирать нос. Чтобы дядя Серёжа понял, что ему просто показалось и вовсе никто не влюбился в него, как дурочка.

И зарёванная Юлька, решительно вытерев нос рукавом пижамы, отвернулась к стенке. Спать.