Настоящие лилии не звенят (гет)

Настоящие лилии не звенят

Лили Поттер — женщина, подарившая этому миру героя. Символ всеобъемлющей любви, преданности. Жертва темной магии. Она стала символом, почти что культом. Могла ли когда-нибудь девочка по имени Лили Эванс предположить, как именно она останется в истории? Да и останется ли вообще? Предположить — навряд ли, но вот хотела запомниться — несомненно. И ей это удалось.

О Лили-именно-Эванс говорят меньше. Чаще — ее учителя. Они говорят о том, какой чудесной она была — доброй, всепрощающей и всепонимающей. Они говорят о ее ярко-зеленых, удивительных глазах и теплой улыбке. Но только вот никто почему-то не уточняет или же не хочет уточнять, что оттенок, которым были наделены глаза Лили — зеленая бирюза — традиционно именуется мертвым. И мало кто задумывается о том, что никто и никогда не видел Лили без улыбки. Так же не бывает: это ненормально. А если копнуть еще немного глубже, то окажется, что и рассказать о ней что-то большее не может никто.

Лили Эванс стала Поттер. Лили Эванс умерла еще до того, как успела покинуть стены школы. Но Лили — просто Лили — так хотела жить.

* * *

С самого раннего детства, еще до того как научилась ходить, Лили знала, что она — особенная. Просто обязана быть ею. Хотя бы потому, что ходить она научилась поздно, но вот когда родителей не было рядом, вокруг нее всегда творились чудеса. Или же это она их творила. Правда как-то раз, когда Лили было пять или шесть, противная Петунья, мерзкая старшая сестрица, подсмотрела за ней. Тогда еще Лили не считала Туни мерзкой и думала, что старшей сестренке понравятся чудеса. Только вот Петунья сказала, что она ничего не видит, а она, Лили, это себе все придумала. И что нормальные люди в такое не верят.

Так «милая Туни» превратилась в «мерзкую шпионку».

Почему же шпионку? Все просто. Противная старшая сестра постоянно следила за Лили: подсматривала в щели, ходила хвостиком в парке, думая, что за кустами ее не видно. Петунья смотрела за Лили, смотрела, как та творит чудеса, которых якобы не существует. Сначала Лили злилась, но потом поняла одну вещь: сестра на самом деле все видит и просто-напросто завидует. Ну, а скажите, какому ребенку не хочется прикоснуться ко всему необычному, к магии? А еще лучше — быть ее частью. Миллионы маленьких мальчиков и девочек по всему миру хотят верить, что они-то могут творить чудеса, и надеются, что однажды мир магии откроется именно им. Петунья не была исключением. А вот Лили — да. Тогда-то она поняла, что она на самом деле — особенная.

Но «особенным» всегда нужна публика: те, которые будут постоянно говорить им об этом. Маленькая Лили не понимала разницы между дружбой и отношениями «идол-поклонник». И маленький Снейп, увы, тоже. Так у Лили появился ее первый «друг».

Почему же она стала дружить именно с Северусом? У Лили никогда не было друзей. Как и у Туни, но о той Лили мало думала. Как ни странно, несмотря на всю напряженность в отношениях, сестры всегда и везде были вместе. Вот и в тот день, когда к ним подошел мальчик-замарашка, одетый в куртку на несколько размеров больше, Туни была рядом с Лили. Сестра, безупречно одетая, с прилизанными косичками, скривила губы и попыталась отогнать оборванца. Но тот даже не обратил внимания на мерзкую сестру Лили, а обратился непосредственно к ней: «Ты не такая, как она. Ты ведьма». Лили хотела была обидеться на «ведьму», как мальчик, заметив растерянность на ее лице, поправился: «Волшебница. Ты можешь колдовать, как и я». Лили просияла, а новый знакомый, наконец, обратил внимание на замолкшую сестру и буквально выплюнул: «А она маггла. Она тебя никогда не поймет».

Северус Снейп, ее новый знакомый, покорил Лили и тут же был наречен другом. Он считал ее особенной, а что самое главное — он сам был таким. Теперь же Туни все меньше появлялась непосредственно рядом с Лили, но все чаще можно было заметить неясную тень за прикрытой дверью и услышать — удаляющийся топот детских ножек.

Северус много рассказывал о магии, показывал, как сварить простенькое зелье — у него к ним был талант! — а главное, они постоянно говорили о Хогвартсе и о том времени, когда им исполнится одиннадцать и они наконец-то смогут получить свои собственные палочки и отправятся на красном паровозе в мир настоящей магии. Туда, где нет «противных магглов», как говорил Северус.

И наконец этот момент наступил: когда Лили исполнилось одиннадцать, женщина в старомодном плаще протянула ей в своих тонких суховатых пальцах заветное письмо. Вскрывая конверт, Лили так и светилась от счастья и гордости. Родители, к тому моменту уже привыкшие к необычности своей дочери, тоже. Лили вслух зачитывала строки из письма, список учебников, то и дело скашивая взгляд на Туни, которая молча сидела в уголке и дулась как мышь на крупу. Апогеем того вечера стала громко хлопнувшая кухонная дверь и ничего не понимающие родители, когда Лили поинтересовалась у сестры, придет ли та провожать ее на вокзал. А Лили продолжала улыбаться, когда слышала из-за стены голос матери, отчитывающий противную Туни за то, что та не радуется за сестру.

Эвансы всегда любили свою младшую дочь больше чем старшую. Может, и тут устоявшееся мнение о том, что младшие дети всегда любимы сильнее, оказалось правдой, а, может, сыграло и то, что Лили была не просто младшей, но еще и особенной. По крайней мере, так считала она сама. Она не находила ничего удивительного в том, что большая часть внимания и заботы достается ей, а когда того не происходило, она всеми правдами и неправдами пыталась обратить на себя внимание. И, конечно же, все ее капризы и какие-никакие истерики списывались любящими родителями на нежный возраст и характер.

Хогвартс взорвался перед глазами маленькой рыжеволосой ведьмы блеском глади Черного озера, мерцанием звездного неба в Большом зале, которое казалось даже еще более прекрасным, чем настоящее, множеством лиц, ворохом звенящих голосов и одним единственным возгласом «ГРИФФИНДОР!», а еще, где-то в уголке воспоминания — растерянным лицом маленького Северуса. Уже после он, глядя на нее своими грустными глазами, упрекал ее, что она выбрала этот факультет показушников и ничтожеств. Упрекал в том, что она предала их мечту поступить на «Слизерин».

Но мечтал об этом только Северус. О факультетах Лили знала только с его слов, поэтому и соглашалась с ним. Но стоило ей только увидеть детей, на мантиях которых красовался серебристо-зеленый значок, как она поняла, что там уж она точно не будет особенной. Там ей не место. Она могла выбрать этот путь, бросить вызов своим же будущим сокурсникам, пройти через оскорбления и издевательства и действительно стать кем-то… Но это было слишком сложно. Лили же слишком привыкла получать все на блюдечке с золотой каемочкой.

А еще она снова заметила тот же взгляд, что и много лет назад у Северуса. Только вот теперь они были в Хогвартсе, где не место «мерзким магглам», а значит и Туни тут не было. Зато были Сириус Блэк и Джеймс Поттер, которые смотрели на Северуса как на что-то мерзкое, липкое и гадкое. И тогда Лили снова задумалась.

Гриффиндор далеко не рай и не та легкая дорожка, какой она сначала показалась Лили. Конечно, ее маггловское происхождение здесь не обсуждалось вслух (да и обсуждалось ли оно прямо на том же Слизерине, пойди она все же туда вслед за Северусом?), но и сдувать пылинки пусть и с невероятно милой магглорожденной первокурсницы никто не собирался. Она все равно была никем. А Лили нужно было обязательно быть кем-то. Просто как воздух необходимо.

И так Лили начала воплощать в жизнь саму себя. Только вот себя ли? Безукоризненно правильная, почти как Туни, только вот у той — то было настоящим и детским, сходящим со временем на нет, а у Лили слишком бросающимся в глаза, слишком приторным и — удушливым. У нее были самые лучшие оценки, но учеба — не привлекала. Если бы кто сказал кому-то из преподавателей, что Лили не любит учиться, можно только представить тот ужас, что отразился бы на их лице. Но Лили и правда лишь делала вид, что учеба доставляет ей удовольствие. Многое ей и правда давалось слишком легко. Исключением, пожалуй, были лишь зелья. Но был и Северус, так что дальнейшие пояснения здесь просто излишни. Слагхорн души не чаял в своей талантливой ученице и, пожалуй, в единственной из немногих не замечал той червоточины, что с каждой пройденной секундой, с каждым произнесенным ею словом, каждым взмахом ресниц разрасталась в ужасающую дыру. Но чем шире была эта трещина внутри, тем ярче сверкала Лили снаружи.

Может, она нутром чувствовала, что времени ей отведено не так много, знаете, бессознательное, судьба человека, высеченная на сетчатке перед его рождением. Лили хотела, чтобы ее хвалили и поощряли — она добилась этого от учителей, она хотела, чтобы ее уважали — перво— и второкурсники ходили хвостиком за милой и понимающей старостой, она хотела, чтобы о ней говорили — даже слизеринки шептались между собой о том, как Поттер и Снейп подрались из-за нее. Лили хотела, чтобы ее любили… Любили, но ее ли?

Она была слишком направлена наружу, слишком — в людей вокруг. Лили предпочитала не заглядывать в себя. Потому что тогда ей могло стать слишком страшно.

Но заглянуть пришлось.

Первым ударом гонга стало брошенное Северусом в пылу «паршивая грязнокровка». Казалось, что в этом такого? Она и правда была грязнокровкой, а мальчишки даже у магглов и не так обзывают девочек. И дело было даже не в том, что те же слизеринцы не позволяли себе так называть ее по нескольким причинам: она была любимицей учителей и — подругой Северуса. И не в том, что это уж слишком задело самолюбие Лили, что, казалось бы, было самым предсказуемым и очевидным следствием. Слово «грязнокровка» из уст Северуса толкнуло Лили намного лет назад, в прошлое. Ей на миг показалось, что незнакомый мальчик-оборванец смотрит на нее не с восхищением и обожанием, а со слишком холодным и расчетливым для его возраста презрением. Ей показалось, что это не Туни, а она, стоит и проглатывает обидное «она всего лишь маггла». Обычная маггла, по воле случая получившая магический дар — это то, что она пыталась отрицать в течение пяти лет, едва она переступила порог Хогвартса. Это о чем не говорили ей слизеринцы, но их взгляд — был слишком красноречив. Это — самое больное. Самое страшное, как ей тогда казалось — она перестала, пускай на миг, быть особенной в глазах того, для кого она таковой впервые стала.

И неважно, что для Северуса Снейпа Лили Эванс, солнечная девочка, дающая волю злым слезам только тогда, когда ей кажется, что этого никто не видит, осталась самой особенной и самой важной даже тогда, когда ее, такой живой и несмотря на всю игру — настоящей — не стало.

Лили Эванс вычеркнула из своей жизни мальчика, подарившего ей чудо, и снова стала «собой». Яркой, смеющейся, только вот теперь почему-то чуть злее. Или же чуточку правдивее?

Вторая же трещина на душе появилась, когда Лили получила очередное сухое письмо от сестры. Только вот от этих сухих строк пальцы Лили задрожали, а из глаз покатились те самые злые слезы. Умерли родители. От сердечного приступа, один за другим. Боль смешалась с пустотой. Лили не знала, что она должна чувствовать. Она, как показала жизнь, вообще мало что знала. И единственным знанием, просто оглушившим ее в тот момент, было то, что она одна. Совсем.

Вокруг Лили всегда было много людей: смеющихся, порой заискивающе заглядывающих ей в глаза, позже — желающих угодить золотой девочке Гриффиндора, но у нее никогда не было рядом девочки, которая хотя бы чуточку походила на то, что обычно ее сверстницы называли «лучшей подругой». У Лили Эванс не было подруг. Она никогда никому не рассказывала о том, что ее тревожило. Хотя нет, отдушиной ее эгоизма был Северус, которому она жаловалась на Поттера, на недооцененное эссе, на глупых соседок по комнате. Но Северуса в ее жизни больше не было, а значит и всего того — тоже не было.

Третьей неожиданной пощечиной от жизни, заставившей кукольную маску идеальной девочки с идеальной жизнью разлететься вдребезги, а отраву, копившуюся внутри все эти годы — подступить к горлу, неожиданно стал Поттер. Джеймс Поттер всегда был в жизни Лили: слишком ярким пятном, мешающимся сосредоточиться на более важных делах, порой — удобным способом заставить общественность говорить о ней. Но он никогда не был важным. Его было много и он был фоном. Но в один момент он стал — деталью. Деталью с острыми, гранеными краями. Казалось бы, деталь была настолько мала, что впору ее не замечать, но деталь эта настолько не вписывалась в общую картину, что не смотреть на нее, не думать о ней стало невозможно.

Лили поняла, что они с Поттером, черт возьми, похожи. Золотой мальчик и золотая девочка — при свете дня, но стоит только свету упасть иначе и открывается истинная сущность. Джеймс Поттер был жесток. Это сложно отрицать. Мародерские шутки были отнюдь не безобидны, но Лили никогда не придавала этому значения. Да и как оказалось позже, Поттер при ней старался не переступать грань, одергиваемый мягкими словами Люпина или же наоборот — жесткими — Сириуса. Но однажды вечером, в пустом коридоре, она увидела Поттера сцепившимся с каким-то слизеринцем. Без показной бравады в виде вечных пажей, как это бывало, когда Джеймсу или Сириусу хотелось поиздеваться над Снейпом. Те выходки были шоу для нее, Лили. То же, что она увидела тогда, было шоу лично для него. Поттер нацеливал палочку, кривя губы и чуть хрипло смеялся. Лицо, окрашенное багряным от ударов слизеринца, было похоже на одну из тех страшных масок, что продаются на ярмарках перед Хэллуином. Но глаза Джеймса горели так ярко, блестели силой и наслаждением, что Лили поняла — это не маска, это самое что ни на есть настоящее.

Вот так просто случился Поттер. С его подрагивающими от возбуждения скулами и губами. Возбуждения от того, что он чувствовал власть над кем-то. Чувствовал боль. Неважно чью — свою или противника, важно, что боль. И Лили тоже — чувствовала. Будто была проводником между Поттером и его жертвой. И ей это понравилось.

С каждым новым заклинанием и ударом Поттера, которые доставались слизеринцу, ладони потели все сильнее, а дыхание становилось сбивчивее. С каждым хриплым вздохом гриффиндорского золотого мальчика, Лили чувствовала, что толстый ржавый крюк медленно протыкает ее сердце. Сердце воспалилось. А она — пропала.

Жить как раньше — стало сложно. Сложно быть Лили-золотой-девочкой-Эванс, а еще сложнее смотреть на Поттера, дурачащегося и смеющегося, зная, каким он был в тот вечер. Зная, какой он — настоящий. Но не смотреть тоже — невозможно. Прикрывать веки, восстанавливая в памяти мельчайшие детали его лица, искаженного яростью и ощущением превосходства. В такие моменты у нее внутри не бабочки, а клубок ядовитых змей. И будто острый нож у горла. Она не чувствует немеющих пальцев, не чувствует ни рук, ни ног. Она не чувствует даже себя. Зато ярко и почти больно — ощущает его.

Поттер стал ее почти болезненной зависимостью, ее персональным ядом, даже не подозревая об этом. Что ж, аплодисменты и овации, мистер Джеймс Поттер, вы добились своего. Только вот той ли Лили Эванс добивались, что получили? Кого вы любили — настоящую Лили или же, как и все, золотую девочку, которой предстоит после смерти переродиться в культе матери героя?