Ночь для оперы и всего остального (джен)

19 ДБЯ

Корусант, р-н Ускру

Галактический оперный театр

Внушительный и роскошный Галактический оперный театр в верхнем городе Корусанта был глотком свежего воздуха для человека, имеющего возможность выбирать из самого лучшего, что могла предложить планета-город. Верховный канцлер Палпатин, уроженец Набу, считался одним из самых уважаемых и почётных завсегдатаев этого развлекательного заведения; более того, именно он принёс ему известность в кругах Корусантской интеллигенции, до этого избегавшей классическую оперу. К тому же, владелец заведения, Ромео Трибланк, был обязан верховному канцлеру спасением из долговой ямы, куда его завело пристрастие к азартным играм. Взамен Палпатин получил в личное пользование скрытую от посторонних глаз (и защищённую от прослушивания) ложу, которой он мог пользоваться в любое удобное ему время.

Поднимаясь к своему месту по ступенькам, слабо светящимся голубым светом, он с насмешкой подумал о нелепом джедайском стремлении к отстранённости. Он любил это место и посещал здешние представления, когда предоставлялась возможность увильнуть от более важных дел. Будучи культурным человеком, он презирал тех существ, что, обладая разумом, не были способны оценить высокое искусство. Те, кто посещал заведения, вроде «Чужака», любители бойцовских клубов и игр на деньги… лишь варвары, охочие до хлеба и зрелищ. Примитивным существам этого не понять. Осознание такого уровня мало кому свойственно.

О, но балет! Симфонии! Многоактные пьесы! Такие нюансы и глубина, интриги и драматизм, упорядоченность скрытых мотивов и подспудных сил! Порядок — вот, что он ценил больше всего. Композиторы и режиссёры-модернисты, осмелившиеся сунуть нос в этот оперный театр, раскаялись очень и очень скоро. Его передёрнуло от воспоминаний. Используя своё немалое влияние, он позаботился о том, чтобы их с позором выдворили из общества настоящих ценителей искусства, и ему было совершенно не жаль их разрушенных карьер. Сами того не подозревая, они посягнули на его порядок, нарушили его чувство правильности и смысла и вторглись туда, где он позволял себе отдохнуть от изредка хаотичного течения своей жизни.

Немало модернистов исчезло насовсем… но, отбросив мрачные мысли, он вернулся к представлению. Работа классиков завораживала: контроль каждой ноты и её гармоничное слияние со следующей, чётко выверенная манипуляция отдельными движениями танца и бесконечная череда актёрских масок. Всё взывало к нему, к чему-то так глубоко спрятанному внутри, что он не осмеливался полностью в себе признать, даже здесь. Но всё же, тут он мог позволить себе слегка ослабить контроль и просто насладиться представлением.

Да, подумалось Палпатину, пока он огибал битком набитый верхний ярус оперного театра, его вполне устраивали кулуары, где он мог выжидать и наблюдать, а иногда учиться. Лучше всего он учился, именно наблюдая — и слушая. Это сослужило ему добрую службу в Сенате: он приобрёл много друзей, узнал множество сплетен и открыл кое-какую правду. Его считали молчаливым другом, который всегда был рад выслушать и никогда никого не судил. Этаким скромным политиком, не испорченным интригами в Сенате. Что ж. Подобные глупые домыслы были ему только на руку. Он никогда не забывал, что политика — это всего лишь игра на публику. Чем бесстыдней ложь, тем больше людей в неё верит.

Может быть, именно поэтому ему так нравилось наблюдать за игрой актёров, исследуя их лица в бинокль в поисках любого неверного движения, каждого крошечного признака фальши. На его опытный взгляд, почти все они были новичками. Только некоторые оказались способны перевоплотиться в своих персонажей, лишь несколько смогли на мгновение заставить его поверить в происходящее на сцене. Им он аплодировал с особенной силой, отдавая дань уважения людям, близким ему по духу, и выражая своё восхищение их искусным притворством. Его спутники удивлялись, как наивному и жизнерадостному канцлеру так легко удавалось распознавать хороших актёров, а он посмеивался про себя и думал, что было бы глупо не узнать собственное отражение.

Он любил театр и присущие ему живые маски. Если бы не политика… если бы ему не была уготована великая судьба, он мог бы стать актёром. И он был бы хорош в своём деле. Сумасбродная мысль, вдруг понял он, которой не место в его планах. Искусство могло быть слабостью, пробуждать ненужную сентиментальность. Какой смысл думать о том, что никогда не случится? Он тратил время на «если бы, да кабы», когда нужно было целиком посвятить себя тому, чему суждено было произойти.

Мысль канула в чёрную дыру, когда Слай Мур осторожно тронула его за плечо. Стряхнув её руку, он кинул на неё убийственный взгляд; в ответ она светлыми глазами указала на противоположный конец главного зала, откуда в их сторону шёл Бейл Органа. Палпатин стиснул зубы, пряча досаду.

Этот несносный в своей добросердечности человек совершенно не уважал чужое личное время. Что ему было нужно на этот раз? Потребует сложить чрезвычайные полномочия в постановке «Озера кальмаров»? Вряд ли Органа лишь хотел одолжить бинокль. Они практически не общались вне здания Сената — Палпатин поддерживал с ним дружеские отношения только в начале своей карьеры канцлера.

Однако кое-кто почувствовал скрываемое им неудовольствие. Стоящий рядом худой человек с землистым цветом лица, Сейт Пестаж, шевельнулся и, приблизив к уху канцлера острый нос, прошептал:

— Желаете, чтобы я от него избавился, Ваше Превосходительство?

Его нетерпение убрать Органу с дороги было приятным, и Палпатин слегка улыбнулся. Лучшего бюрократа и агента под прикрытием было не найти, кроме, разве что, Кинмена Дорианы. Пестаж эффективно исполнял приказы; его предложение исключить из игры Альдераанского сенатора было соблазнительным. Но нет, со смерти Валорума прошло слишком мало времени — могли начать расследование; рисковать не стоило. Кроме того, предыдущая попытка оказалась, мягко говоря, безуспешной. Единственным её положительным результатом стало то, что Сенат загорелся желанием поскорее провести Закон об усилении и укреплении мер безопасности.

Палпатин обнаружил, что Пестаж всё ещё дышит ему в лицо, и отдёрнул голову.

— Нет, — раздражённо сказал он, не оправдывая ожидания своего советника. Сенатор Органа, заметив их, ускорил шаги. С ним рядом шла сенатор Ни Алавар в своём обычном пышном одеянии. — Пока Органа для нас не угроза, и, возможно, он даже будет полезен в будущем. Хоть он и подозревает меня в разжигании войны, но напрямую пока не обвинял, к тому же он — наиболее популярный сенатор. Нет. Думаю, с этим субъектом нужно быть осторожнее. Пока что.

Пестаж втянул голову в плечи под его суровым взглядом.

— Однако уведи их прочь, если они сделают попытку зайти в ложу вместе со мной. Я планирую вечер в неформальной обстановке. Эта ночь имеет слишком большое значение.

Пестаж скривился и явственно сглотнул. Он был в курсе «значительных» дел канцлера.

— Слушаюсь, Ваше Превосходительство. Кстати, джедай Скайвокер получил ваше приглашение. Он прибудет позже.

— Тихо, — выдохнул Палпатин; он был доволен. К ним подошли Органа и Алавар и слегка поклонились в знак почтения к его позиции в Сенате.

- Приветствую вас, дорогие сенаторы! — воскликнул Палпатин, добавляя теплоты в свой только что холодный голос. Те пробормотали благодарности и склонили головы, приветствуя остальных членов его компании, в особенности сенатора Свита Конкоркила. Палпатин выдержал паузу, потом принудил себя приветственно раскинуть руки и одарить подошедших широкой улыбкой.

— Вы выбрали прекрасный вечер для оперы. «Озеро кальмаров» просто божественно! — Он надеялся оборвать их политическую болтовню ещё до того, как она началась. Даже если для этого придётся завести светскую беседу.

Органа выпрямился, не ожидав такого тёплого приёма. Но его смуглое лицо не улыбалось.

— Говорят, балет Мон Каламари этой программой превзошёл сам себя, и я, Верховный канцлер, воодушевлён тем, что вы подтвердили эти слухи. — Он замялся, его руки неловко повисли вдоль тела. — Я надеялся, что вы сможете уделить нам минуту вашего времени перед началом представления.

Пестаж выступил вперёд, намеренно игнорируя мрачный взгляд Органы. Его губы скривились в подобии улыбки. Палпатин подумал, что это была, скорее, снисходительная ухмылка.

— Сейчас Его Превосходительство интересуют рыболюди, сенатор. Балет призван отвлечь его от тяжкого бремени официальных обязанностей. Мы же можем на один вечер отложить наши политические разногласия?

— Рыболюди? — нерешительно переспросила Алавар. — Что вы имеете в виду?

Палпатин отвернулся, устремив взгляд в противоположный конец большого зала, чтобы скрыть тот факт, что происходящее его забавляет. Мелочная злоба Пестажа в отношении негуманоидов иногда вызывала удивление даже у него. Палпатин так и не выяснил, почему тот так любил издеваться над другими расами. Пестаж мало высказывался на эту тему с эволюционной точки зрения и никогда — с эстетической. Но предубеждение жило в нём всегда, уродливое и иногда… нет, довольно часто, полезное. Однако сейчас оно было лишним. Он кинул Пестажу предупреждающий взгляд, но тот его не заметил.

— Это уничижительный термин, используемый в торговом сленге, Ни. — Лицо Органы потемнело ещё больше, когда он пристально посмотрел на советника Пестажа. — Мне очень неприятно слышать, что это слово употребляют по отношению к такому благородному народу.

— Благородному? Они довольно занятны, это верно, — фыркнул тот. — Но я не заметил особенного благородства, сенатор, у расы, известной, в основном, присущим им запахом соли и дохлой рыбы.

Органа прекрасно знал о нелюбви Пестажа к другим расам. Сам же он был ярым защитником их прав. Большая заострённая голова Свита Конкоркила поворачивалась то к одному, то к другому, пока он слушал, выпучив глаза, их грозивший выйти за рамки приличий диалог; вуркскому сенатору не нравилась витающая в воздухе враждебность, и он мог только беспомощно разводить руками.

Как бы ни было приятно наблюдать за разгорающимся гневом его спутников, Палпатин решил, что пришла пора разрядить обстановку. Выступив вперёд, он похлопал в ладоши, прерывая ощетинившихся спорщиков, и вполголоса сделал своему слуге выговор:

— Сейт, личное мнение лучше высказывать в более подходящее время, а благородство бывает разным. — Затем он повысил голос. — Лично я считаю культуру Мон Каламари восхитительной; она подарила миру прекраснейшие произведения искусства. — Он широко улыбнулся и увидел, как Органа, немного расслабившись, тоже заулыбался, удовлетворённый победой в споре.

— Вы очень любезны, Верховный канцлер, — начала Алавар, — но у нас есть кое-какие срочные вопросы…

— И, боюсь, миледи, что я не смогу их сегодня разрешить, — прервал её Палпатин, сохраняя тот же спокойный, дружелюбный тон. Он самоуничижительно улыбнулся, больше глазами, чем губами. — При всей моей любви к опере, боюсь, этим вечером я рискую заснуть до окончания представления. Мне сегодня нездоровится.

Простенькая ложь, подкреплённая межбровной морщинкой и опущенной головой.

Их беспокойство и соболезнования были смехотворно искренними, но, сдержав усмешку, он лишь поблагодарил всех и удалился в свою ложу; Пестаж остался на страже у входа. Палпатин устроился в кресле с краю, вяло помахал репортёрам и вежливо кивнул сенаторам в ложах напротив. Вскоре к нему присоединилась Слай Мур но, почувствовав, что он не в настроении для разговоров, оставила его в покое. Умная девочка…