Пронзенные шипами (джен)

Спустя две недели после их возвращения в Англию Эдмунд пришел к Сьюзан; под мышкой у него была одна из книг профессора Кёрка, а на лице — сильная бледность.

— Я тут нашел кое-что, — сказал он. — Но не знаю, смогут ли Питер и Лу это пережить.

Сьюзан не стала сомневаться в его словах, потому что это было правдой. Питер воспринимал Англию как некое тяжкое испытание от Аслана, которое ему следует пройти быстро, пока дома не прошло слишком уж много времени. А Люси без конца веселилась, и пела, и танцевала, и разговаривала с деревьями, как могла бы делать в Кэр-Паравале, несмотря на то, что едва могла дышать от тоски по дому. Сьюзан не говорила об этом ни слова. Люси нуждалась в том, чтобы громко объявить о своем неповиновении судьбе, о своей вере в то, что Аслан не оставил их, и если это неповиновение и эти молитвы выражались в обрывках баллад или неуклюжем подобии танцев, которые она-взрослая когда-то танцевала с дриадами... что же, в этом была вся Люси.

Но свой предел прочности есть у каждого. Если Эдмунд думал, что это может надломить Люси — значит, дело было серьезное.

— Иди за мной, — сказала Сьюзан и повела Эдмунда к мало используемому коридору, который заканчивался довольно пыльной подоконной скамеечкой. Усевшись с одного её края и знаком показав Эдмунду присесть на другой, она сказала:

— Вот теперь рассказывай. Что не так?

Эдмунд повертел книгу в руках.

— Ты помнишь Белого Оленя? — Он не стал дожидаться ответа. — В день охоты ты спрашивала, почему мы вдруг охотимся за одним из наших подданных. И за день до нее ты спрашивала то же самое.

— Да. И никто из вас меня не слушал. — Память отдавала горечью.

— Нам стоило бы. — Он поднял руку, словно желая загородиться от резких слов, которые едва удерживала в себе Сьюзан. — Я знаю. Знаю. Нам хотелось исполнения желаний. Но это всё равно не объясняет, с чего бы нам охотиться за Говорящим Зверем вместо того, чтобы пригласить его в замок, задать пир в его честь, а следом вежливо попросить исполнить желание-другое.

Сьюзан задумалась об этом. Это казалось странным.

— У меня не было никакого желания. Чего собирался пожелать ты? — Спрашивала ли она об этом у своих братьев и сестры там, в Нарнии? Ей не удалось вспомнить.

— Я даже не помню, — несчастным тоном ответил Эдмунд. — Я спрашивал Питера и Лу — они тоже не помнят своих желаний. Довольно странно, не думаешь? Мы так отчаянно пытались поймать его, и у нас даже мысли не осталось о том, какие желания для нас так много значили.

Сьюзан изучала напряженное лицо брата.

— О чем ты говоришь, Эд?

— Я не думаю, что назад нас отправил Аслан. Если только ты не веришь, будто Аслан хотел бы, чтобы мы охотились на Говорящего Зверя, или что он стал бы хитростью заставлять нас уйти.

— Нет, он не стал бы, — медленно проговорила Сьюзан. — Мы не были бы счастливы, если бы он попросил нас это сделать, но мы бы поступили, как он велит. А направить нас против собственных подданных — это ведь то, чем занималась Колдунья: охотилась на нарнийцев, бросала их в темницы и убивала. И кроме того, не думаю, будто ему хотелось бы, чтобы все четыре трона вновь опустели спустя каких-то пятнадцать лет. Не то чтобы у кого-то из нас были дети, которые смогли бы унаследовать королевство. Но если это был не Аслан, — она наклонилась ближе к Эдмунду, автоматическим жестом отбрасывая черные волосы назад, чтобы те не падали на глаза, — то кто тогда послал Оленя?

— Вот это и я нашел в книге. — Эдмунд беспокойно глянул на нее. — Тут знают об Олене, в этом мире. Он появляется повсюду. Но нигде ни разу не упоминается про желания. Большинство историй рассказывает о том, что его появление предвещает резкие перемены. Начало странствия. Переворот в чьей-нибудь судьбе... или в чьем-нибудь королевстве. Смерть. В Средневековье некоторые думали, что он символизирует Иисуса.

Звук, который издала Сьюзан при этих словах, походил на фырканье — но не совсем.

Какое-то мгновение Сьюзан могла видеть, как выражение взрослого мужчины, только что нашедшего нежеланный ответ на свой вопрос, проступает поверх лица десятилетнего мальчишки.

— Но древние кельты... у них было совсем не такое мнение, как у всех прочих. Они не видели в Олене вообще ничего доброго. Они говорили, что это существо из мира по ту сторону — мира фей и призраков. Что оно — посланец бога... бога природы, по-моему. И появляется только тогда, когда оскорбляют что-то священное или нарушают какой-нибудь обычай или закон.

Сьюзан задумалась над этим.

— Чей закон? — спросила она наконец. — И чей обычай?

— Не Аслана. Думаю, это как раз понятно. Но я-то думал, что мы знали всех божеств природы. Вакх и Силен живут в Нарнии! Какой бог мог бы...

— Таш, — произнесла Сьюзан; ее сердце застыло. — Главное божество Тархистана. У него были причины на нас разгневаться, особенно после того, как Рабадаша так унизили в Анварде.

— Ты говоришь о поражении, которое ему нанес союз Нарнии и Орландии, или о его обращении в осла?

— О том и другом. — На мгновение Сьюзан замолчала, раздумывая. — И даже до этого Аслан устроил так, чтобы леди Аравита услышала о готовящемся вторжении в Орландию, а принц Кор принес вести об этом королю Луну и нарнийцам. Это не люди сражались с людьми; это люди противостояли богу.

— И очень коварному богу. В конце концов, ему надо было устроить так, что Кор оказался в нужном месте за четырнадцать лет до того, как Рабадаш вообще решил напасть.

Сьюзан кивнула.

— Думаю, именно так Таш и решил: если Аслан собирается использовать божественные силы и чары, и его избранные короли и королевы прибегают к обману вместо того, чтобы сопротивляться в открытую... тогда Таш посмотрит, как нам это понравится, когда он сделает с нами то же самое. Так что он послал Оленя... или нечто вроде того... и зачаровал так, чтобы возникло непреодолимое желание на него поохотиться.

— Но почему тогда Аслан не предупредил нас? — спросил Эдмунд, для выразительности хлопнув ладонью по бедру.

— Он предупреждал, Эд. — Утомление охватило Сьюзан, стоило ей вспомнить тот день. — Разве ты не помнишь плохое предчувствие, которое посетило всех нас на Фонарной Пустоши? Разве ты не помнишь, что я сказала? «Мой вам совет: возвратимся же к нашим лошадям и не станем боле преследовать Белого Оленя». Но взамен Питер начал болтать нелепицу — что-то насчет того, как мы никогда не отступали ни перед чем с тех самых пор, как были коронованы; как будто нам не приходилось ровно это и делать бесконечное число раз — из-за новых сведений или изменившихся обстоятельств!

Эдмунд глухо застонал.

— И я сказал, что не перестану искать причину этого дурного предчувствия даже в обмен на богатейшие сокровища Нарнии и Одиноких Островов. А на самом деле... Во имя Льва! Мы даже разговаривали не так. Никто в Нарнии не говорит фразами вроде: «в том молю извинить меня». Мы звучали, словно вышли откуда-то из...

— Тархистанской поэзии? В том стиле, в каком говорят в Ташбаане?

Мгновение они глядели друг на друга — потрясенно, с расцветающим ужасом на лицах. Наконец, Эдмунд встряхнулся и сказал:

— Нам необходимо вернуться. Немедленно.

— Как? Платяной шкаф больше не работает! — Под взглядом Эдмунда Сьюзан беспокойно заёрзала. — Я, наверное, проверяла его три или четыре раза с тех пор, как мы вернулись.

— А я — пять или шесть. Как минимум. И еще излазил весь дом в поисках волшебных дверей.

— Как и я. От чердака до котельной. И — ничего. — Сьюзан вынудила себя озвучить ужасающую мысль, которая уже начинала мучить ее: — Быть может, мы не можем вернуться. Не по нашей собственной воле.

— Аслан не запретил бы...

— Послушай, — с раздражением сказала Сьюзан. — Это как в сказке про принца, который не отдает последний кусок хлеба нищему, и из-за этого потом въезжает в заросли терний, из которых не может выпутаться. У принца был выбор. Он просто выбрал неправильно. Как и мы. Это мы выбрали не тот путь. Нам было дано два предупреждения, чтобы мы поворачивали назад, и мы не обратили внимания на оба. Нас колдовством заманили на охоту за Оленем — но кто заставлял продолжать уже после того, как мы поняли, что что-то не так? Только мы сами. Всё дело только в нас. И неважно, насколько сильно мы сейчас об этом жалеем: мы всё равно в ловушке среди колючек. Мне представляется, что в конечном счете мы выберемся; так обычно и происходит с принцами, которые, сделав ошибку, еще остаются в живых. Но не думаю, будто это случится мгновенно. В сказках такого никогда не бывает.

Эдмунд неловко похлопал ее по руке.

— Не переживай, Сью. В один прекрасный день мы выберемся из колючих зарослей. Даже профессор так говорит. И тогда мы сможем отправиться домой.

Сьюзан подумала о принцах, запертых в лабиринтах ежевичных кустов, повисших на стеблях шиповника, окруживших замок Спящей Красавицы; представила, каково это — бесконечную бездну времени блуждать в одиночестве или быть пронзенным шипами. И даже если кто-нибудь пережил подобные одиночество и тоску, то уже больше не смог стать тем же человеком, каким был до того, как подпасть под кару.

Насколько другими будут они четверо, когда закончится их изгнание? Или они так и будут вечно оглядываться на Нарнию, не в силах воспринимать этот странный теперь для них мир иначе, чем темницу, из которой не выбраться?

Точно Рабадаш — свое тело. Он тоже ведь не мог сбежать из своей темницы. И ему тоже пришлось тревожиться о преображении, которого он не мог избежать.

«Но мы ничего такого не сделали! — отчаянно подумала она. — Разве что солгали, чтобы сбежать из Ташбаана, но мы должны были это сделать, иначе меня бы вынудили выходить замуж! Мы ничего не делали с Рабадашем...»

Перед своим мысленным взором она увидела то, что описывала когда-то Люси: голова Рабадаша раздувается и удлиняется, превращаясь в ослиную, его ладони и пальцы затвердевают копытами, его голос исчезает как раз тогда, когда он пытается умолять о пощаде... и каждый из присутствующих при том северян смеется над ним.

Узникам, даже лишенным чести, не полагалось быть предметом насмешек. Всякий, кто увидит, как пленного пытают или осмеивают, обязан был молить пленившего о милосердии и предложить выкуп во имя Аслана, обходясь с пленным с добротой и уважением, каких не получил Аслан на Каменном столе... хотя должен был. Вс это входило в рыцарский кодекс Севера. Двое ее братьев были рыцарями — Сьюзан не могла не знать этот кодекс почти что наизусть.

...разве не был Таш божеством, которому молятся воины?

«Эдмунд был прав. Мы нарушили обычай — все мы. Даже те, кого не было там. Ни один из нас после не упросил Аслана передумать.

Всего этого можно было бы избежать, если бы Аслан просто показал Рабадашу, что он — не враг. Но он этого не сделал. И тем разгневал Таша, и теперь мы несем наказание».

— Сью?

Она моргнула. Эдмунд смотрел на нее с крайне озабоченным выражением на лице.

— Ты в порядке?

— Все хорошо, — солгала она. — Впрочем, не думаю, что нам стоит рассказывать Питеру или Люси. — «Особенно Люси. Что с ней будет, если она узнает, что разгневала бога, когда смеялась над Рабадашем?» — И еще я не думаю, что выдержу думать обо всем этом еще хотя бы минуту. Как смотришь на то, чтобы пойти наружу и заняться чем-нибудь детским и несерьезным — в догонялки поиграть, например?

За такие слова она заслужила тяжелый взгляд.

— А ты очень хорошо справляешься с этим всем.

— Нет. Вовсе нет. — Сьюзан рассмеялась — слегка истерически. — Нет, честное слово. Но... — Она стиснула кулаки. — Мы ничего не можем поделать с этим сейчас, ведь правда? Разве что двигаться дальше, надеяться, что однажды мы доберемся домой, и находить здесь что-то, что сделает нас счастливыми.

— Если мы вообще сможем быть счастливыми не в Нарнии, — пробормотал Эдмунд.

— Я намерена попробовать, — заявила Сьюзан. — Может, я и заперта здесь, но не собираюсь позволить Ташу отобрать у меня вообще всё.

Если и в самом деле можно быть счастливым, когда ты пронзен шипами, с которых не можешь сдвинуться.

Похоже, у нее впереди было очень, очень много лет на то, чтобы это выяснить.

И впервые у нее внутри шевельнулась обида на Аслана.