Сторож брату своему (джен)

Мне было тринадцать, когда пропал мой брат Билли. Ему было десять. Предполагалось, что мы будем приглядывать друг за другом, верно? Но в тот день что-то пошло не так. Билли пошел гулять один и не вернулся. Ни к обеду, ни к ужину, никогда. Конечно, меня допрашивали. Допрашивали всю нашу семью. По статистике, восемьдесят процентов преступлений против детей совершаются внутри семьи. Когда пропадает ребенок, первым делом всегда проверяют родителей и ближайших родственников.

Но мне нечего было рассказать полиции. Я не видел, кто забрал Билли. Я ничем не мог помочь. Никто никогда не обвинял меня в том, что случилось. Мне было всего тринадцать и меня там даже не было. Но… если бы был в тот день с Билли, то этот человек, кто бы он ни был, может быть, не полез бы к нам. Если бы ему нужны были мы оба, два мальчика, для продажи или каких-то извращенских дел, о которых я не хочу думать, он бы подкараулил и забрал нас двоих, правильно? Но он забрал только Билли. Значит, он почти наверняка из тех типов, которые не выслеживают жертв специально, а катаются по округе в поисках подходящего уязвимого ребенка. Дезорганизованные преступники, такие действуют спонтанно. Тогда, будь я с Билли в тот день на прогулке, все бы обошлось.

С чего мы вообще решили, что Билли кто-то забрал? Это была официальная версия, выдвинутая в итоге полицией, спустя несколько дней поисков, допросов, анализа свидетельских показаний. В нашем районе видели странный фургон, а в нем — белого мужчину около сорока лет с усами и бейсболка. Понимаете, к чему все идет, да? Практически эталонный педофил-похититель детей. Никто не запомнил его номера. Но, кажется, был фоторобот. Бесполезный, разумеется — таких белых парней под сорок, с усами (которые, кстати, можно сбрить за минуту) и в уродливой бейсболке миллионы по стране.

«Пропал Билли Сандерс. 10 лет, рост три фута десять дюймов, худощавый. Был одет: синяя футболка, белые спортивные шорты, белые кроссовки. Особые приметы: родинка под левым глазом, на руке переводная татуировка «Трансформеры». Может быть с белым мужчиной приблизительно сорока лет, передвигающемся на белом фургоне. Всем, располагающим любой информацией, просьба...»

Боже, я выучил это наизусть. Нам звонили с требованием о выкупе, разумеется. Три раза, три разных человека, ни один из которых не имел никакого понятия, где находится Билли. Полицейские объяснили нам, что это обычное дело, когда пропадает ребенок. Телефоны разрываются от всяких полусумасшедших очевидцев и мошенников, надеющихся продать хоть за пару тысяч информацию, которой у них нет.

Билли так никогда и не нашли. Но, следовало отдать должное, родители никогда не переставали надеяться. Он у этого человека, его забрали силой, возможно, с ним делают плохие вещи (мы никогда не говорили, какие именно), но он жив и однажды вернется. Что-то произойдет: этот урод умрет, получит удар, попадется копам, его собьет машина, просто замешкается. И у Билли появится возможность сбежать. Он вырвется и вернется к нам. Однажды.

Я знаю, что мои родители никогда не переставали в это верить. Для них Билли был жив, просто не с ними. Мы не делали кенотаф (так называются пустые могилы, вроде тех, которые сооружают для парней, погибших в Ираке, чьи тела по той или иной причине нельзя привезти на родину), не устраивали поминок и прочих скорбных сборищ. Обычно в таких случаях родители не трогают комнату пропавшего ребенка, но не мои. В комнате Билли каждые пару лет делался ремонт, покупались новые вещи, игрушки на вырост. Он ведь растет, ему понадобятся новые вещи, когда он вернется. Мама и папа ждали и надеялись. Отказывали принимать даже мысль, что Билли исчез навсегда.

Что до меня: я замкнулся еще больше. Не стоит думать, что я был особо веселым и жизнерадостным ребенком до этого всего, но после исчезновения брата стал практически затворником. Родителей это не слишком беспокоило, скорее наоборот: кто же захочет потерять еще одного ребенка?

После школы я сразу возвращался домой и проводил большую часть времени в своей комнате. У меня почти не было друзей. Я не был слишком общительным и раньше, но после истории с Билли от меня отдалились даже мои школьные приятели. Когда с твоим знакомым происходит что-то такое, ты просто не знаешь, как теперь вести себя с ним. Самым простым и лучшим кажется просто отойти, не трогать его. Вдруг он травмирован, переживает и не хочет сейчас ни с кем говорить, тем более веселиться?

Стоит ли удивляться, что учеба не особо задалась с того дня и в колледж я так и не поступил. Хотя все говорили мне, что я способный. Я бы, наверное, мог поступить, если бы постарался, но мне уже мало что было интересно. После восемнадцати я остался жить в доме родителей. Хотя, надо сказать, и с ними уже не было особо близких отношений. Нет, они никогда не винили меня в том, что произошло. Но не могли простить за то, что я единственный в нашей семье принял и смирился с тем, что Билли не вернется. Что его больше нет.

Билли вернулся спустя шесть лет после своего исчезновения.

Его взяли в каком-то притоне в Пасадине, то ли с ворованной кредиткой, то ли с поддельным чеком. Я толком не разобрался, всем было не до таких деталей, сами понимаете. Важно, что в полицейском участке Энджел — этим именем он пользовался последние годы — вдруг назвал свое якобы настоящее имя. Билли Сандерс. Он назвал день и год своего похищения, описал свою семью, описал похитителя. Это действительно был парень в фургоне. Он предложил подвезти Билли до дома и тот согласился. Я сразу сказал, что мой брат не был настолько глуп, но кто меня слушал в тот момент?

Тот мужчина — Гарри — действительно делал с Энджелом — то есть с Билли — нехорошие вещи. Мать рыдала, когда читала стенограмму допроса. Я тоже глянул одним глазом — видал я вещи и похуже в криминальных хрониках. Энджел еще легко отделался. Гарри пил запоями, в пятнадцать Энджел уже практически вышел из-под его контроля. Убегал, занимался проституцией, воровал по мелочи и употреблял наркотики. И возвращался к «папочке», как он называл Гарри, когда становилось совсем туго. Энджел рассказывал, что помнил свою настоящую семью, но считал, что слишком поздно к нам возвращаться. Что мы не примем его таким. Что слишком многого уже нельзя исправить и все в таком духе. Но несколько недель назад Гарри утонул в ванной. Пьяным, разумеется. Энджел вытащил его, даже пытался делать искусственное дыхание, но в итоге понял, что это бесполезно. И на помощь звать не стал. Собрал всю наличку и ушел, куда глаза глядят. Глаза глядели в знакомом направлении: точка — притон — полицейский участок.

Надо признать, Энджел действительно был похож на моего брата. И даже родинка под левым глазом. И некоторые детали он действительно знал. Только вот среди этой информации не было ничего такого, чего нельзя было бы вычитать из газет, из Интернета или увидеть в репортаже по телевизору. О чем-то он просто умел догадываться.

«Ты же знаешь, я всегда больше любил Команду Икс. Просто тогда попался вкладыш с Трансформерами», — сказал он мне за завтраком, когда я попытался незаметно «проверить» его каверзным вопросом. Наклейка с Трансформерами фигурировала в сообщении о пропаже, логично было бы предположить, что именно их Билли любил больше всего. Но Энджел не попался на мою уловку и более того, сам попал в точку: Билли и правда был фанатом Команды Икс. На секунду я растерялся, даже холодок пробежал по спине. Но потом я вспомнил, что на одной из фотографий Билли, которыми были утыканы все комнаты в доме, брат стоят в футболке с Росомахой.

Мама и папа поверили найденышу сразу и радовались каждой успешно пройденной «проверке». Еще бы, ведь Билли вспоминает свой родной дом, свою прежнюю жизнь! Через пару недель даже мне начало казаться, что Билли никуда и не пропадал, что он всегда жил с нами. Родители были не просто счастливыми, они казались… умиротворенными. Энджел неплохо вписался в нашу семью. Он был милым и казался неопасным. Находясь рядом с ним, я даже почти забывал о том, что он — гомик и не мой брат.

Энджел чувствовал, что я ему не верю, и всегда старался в моем присутствии вести себя особенно естественно и дружелюбно. Однажды я спросил его, не держит ли он зла на меня за то, что случилось. «Не глупи, Большой Эм, — ответил он. (Он наверняка подслушал это обращение от родителей, между собой мы с Билли всегда пользовались прозвищами). — Ты ни в чем не виноват. На самом деле, никто не виноват, кроме этого урода Гарри и меня самого. Мне не следовало садиться к нему в фургон». «Я твой старший брат, Малыш Би, — ответил я. — Я должен был приглядывать за тобой». У меня вдруг защипало в глазах, я почувствовал, что вот-вот расплачусь — впервые за шесть лет. Брат обнял меня. «Ни в чем не виноват, Эм. Ни в чем».

Когда полицейские, закончив проверять рассказ Энджела, настоятельно порекомендовали моим родителям сделать ДНК-тест, чтобы достоверно установить или опровергнуть родство, мать возмутилась. Я понимал ее чувства: ведь она убедила себя в том, что ее сын жив и дома. Тест мог разрушить все, снова отнять у нее Билли. Отец не решился настаивать. Однако позже, взвесив и обдумав все, они все же решили выяснить правду. То есть — для матери — подтвердить, что Билли — это Билли и все в порядке. Чтобы не травмировать его еще больше, отец придумал взять образец тайком, не объявляя вслух о своих сомнениях и недоверии. «Ведь если это Билли — в чем мы почти не сомневаемся — представь, какую боль он испытает, узнав, что мы не признаем его по-настоящему».

Конечно, Энджел все знал про тест. Я видел, как он подменяет пробы ночью. Конечно, я понял все, еще когда накануне он взял мою кружку, чтобы отнести на кухню — ему нужна была моя ДНК. Я мог бы разоблачить его тогда или показать ему, что знаю правду, но я не стал. Все было хорошо. Комната Билли больше не пустовала, и моя мама улыбалась, понимаете?

Прошло два месяца прежде чем что-то впервые пошло не так. Я был готов к чему-то подобному. Теперь, когда ДНК-тест подтвердил родство и, следовательно, его легенду, Энджел почувствовал себя в безопасности и расслабился. Я не думаю, что он действительно хотел расстроить мою маму. Нельзя забывать, что его воспитывала улица и педофил-алкоголик, вряд ли Энджел был приучен следить за тем, что слетает с его языка. Он просто сказал то, что сказал, и это заставило мою мать заплакать. Этого я не собирался так оставлять. Этот парень здесь для того, чтобы радовать моих родителей, а не расстраивать их.

Я оттащил братца в туалет между нашими спальнями, чтобы родители не слышали нас.

«Мой брат не сказал бы такого нашей матери, — строго сказал я ему. — Ты больше не в притоне, а в приличном доме. Ты должен следить за своими манерами и поведением».

Он фыркнул и попытался обойти меня.

«Ты всего на три года старше меня, Большой Эм. Не воображай, что станешь мне папочкой! Если ты не уследил за мной шесть лет назад, это не значит, что можешь начинать сейчас!»

«Я знаю, кто ты, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — И я не позволю тебе расстраивать моих родителей. Ты здесь не для этого. Помни об этом».

Он побледнел, но не выдал себя. На его лице заиграла нахальная улыбка.

«И что ты мне сделаешь, Большой Эм? Я твой брат, а этот дом — настолько же мой, насколько и твой. Думаешь, можешь так просто выгнать меня?!»

Энджел скинул мою руку, преграждавшую ему путь из туалета, и направился к двери. Но он не успел еще взяться за ручку, как я дернул его обратно, на себя, и с силой прижал к кафельной стенке. Хоть Энджел и воспитывался бог знает где, защищать себя силой он явно не привык, поэтому струсил.

«Пусти!» — взвизгнул он и беспомощно затрепыхался, а я держал руку на его горле, не сжимая, но достаточно чувствительно. Я бы мог легко его задушить, если бы захотел или, наоборот, потерял бы контроль над собой. Но вместо этого я лишь сказал ему:

«Веди себя хорошо, Малыш Би. Или я сделаю с тобой то же самое, что со своим настоящим братом».